Понедельник II (1/2)
— Всё же, всё же… батарею накрыла вражеская конница.
Запахло резко, противно, в горле запершило, в глазах защипало, я зажмурился и только тогда осознал, что лежу на полу, вяло пытаясь приподняться на локтях, голова — тяжелее гири, на губах растекается соленый привкус. Попытка утереть рот вернула боль, кто-то быстро перехватил мою руку.
— Тише-тише, героический мой Тушин, на тебе… лица нет.
Блеклая тьма вокруг меня уже отступила, пусть глаза нещадно резал теперь свет, первое, что я увидел, была беззастенчивая усмешка Чиргина.
— Где Савина?..
— Упорхнула лебедица.
Я отмахнулся от него, попытался присесть — он мне, к его чести, помог. Голову накрыло что-то холодное и мокрое, пришло облегчение. Я понял, что до сих пор на кухне. Подле стояла и старушка Липонька, вся красная и беспокойная.
— Ну-ну, будет, голубчик, Григорий Алексеич, обошлось?..
Она-то всерьёз переживала, не в пример Чиргину, который знай себе, посмеивался, но держал меня под руку крепко.
— Да не сахарный он у нас, не растает, — весело сказал Чиргин, — знала бы ты, Липонька, сколько эта человечья шкура на себе испытала: Григорий Алексеич бывалый вояка, а тут, нате, щелбан от мальчишки…
— Где Савина? — рявкнул я.
Они оба чуть присмирели, переглянулись, Липонька зачастила:
— Брат за ней пришёл. Вы уж не серчайте, Григорий Алексеич, Маковка он такой, рубит с плеча, так он как увидел, что вы так с сестрицей его, в нём кровь вскипела, ох, прости Господи, дурная-то кровь, и…
— С ней был припадок! Так это Макар? Куда он её унёс? Ей нужен врач!
Чиргин твёрдо осадил меня.
— Уж кому, так тебе нужен врач.
— Она едва жива!
— Тебе чуть челюсть не выбили.
Я протестовал. Вновь заголосила Липонька:
— Они так всегда, только вместе, а как он вас увидел, уж не обессудьте, голубчик…
— С ней-то как, что?
— А что с ней, с ней такое с малолетства, мы уж привычны, но зря вы, голубчик, зря вы ей про Корнея Кондратьича резко так сказали!
Тон старушки резко переменился на самый суровый. Маленькая, кругленькая, сейчас она возвышалась надо мной с очень строгим, печальным лицом. Удивительно, но Чиргин глядел на меня весьма схоже, разве что с большей тревогой.
— Так вот оно что, ты дурную весть принёс?
Я не успел оправдаться, как заговорила Липонька:
— Бережём мы её, голубчики, вы поймите, опасность большая — так с нею обходиться. Только брата она слушает, только он с ней сладить может, а как другой что не то скажет — так это её довести может быстро… Зря вы, зря так… Она ведь как зверёк в своём мирочке, тронешь — она сразу ёжиком, колючки выбросит, а что взволнует её чрезмерно, так… страшно, страшно это, Господи, помилуй!
Я молчал. Мне и вправду сделалось страшно.
— Голова кружится? — спросил Чиргин.
Я пожал плечами. Он помог мне подняться. Липонька, всё ещё качая головой, поднесла мне воды. У меня вдруг вырвалось:
— Господи, я было подумал, что она умерла.
Мне всё мерещились её стеклянные глаза. Как будто мало я таких видел. Как будто не падали предо мною замертво, ещё и разорванные на куски. Так что мне была эта девочка?..
Чиргин всё ещё крепко сжимал мой локоть.
— Слава Богу, ты оказался рядом, — сказал он и добавил тихо, сам себе: — А как знать, только это и нужно: просто быть рядом, не отступая ни на шаг…
Я в недоумении оглянулся на него, но не успел ничего сказать: дверь распахнулась, и на пороге показался Трофим. Блеклым взглядом он обвёл всех нас и прежде попрекнул Липоньку:
— Господа ожидают завтрак.
Липонька спохватилась, засуетилась. Трофим с презрением полюбовался на мою смятую физиономию и растрёпанного Чиргина.
— Вас, господа, ожидают-с отзавтракать. Прошу-с за мною.
Переглянувшись, мы последовали за ним. Я был в замешательстве. Прежде всего надо было удостовериться, что с бедной девушкой всё благополучно…
— Куда он её унёс, что с ней…
— Не тревожься, старушка о ней похлопотала. У неё всё схвачено, бедняжка-то припадочная, такое с ней, глядишь, не впервой.
— Но…
Трофим уже привёл нас в трапезную.
Громко стучала ложка — маленький Мика беззаботно наворачивал кашу под опекой Лидии Геннадьевны, безупречной, очерненной подобающим платьем и лентой в смоляных волосах. Тут же была и Амалья, она баловалась с терьерчиком, а, завидев нас, радостно подалась навстречу.
— Как хорошо, а то совсем тоска смертная. Боже мой! Григорий Алексеич, голубчик, что с вашим лицом!
— Этот вопрос следует задать вашему сыну, Амалья Петровна, — жёстко выступил Чиргин.
— Макар?.. — ахнула Лидия Геннадьевна и не без злорадства оглянулась на свекровь. — Какой позор… Молодой человек вконец распущен!..
— Маковка! — Амалья даже не попыталась скрыть гордую улыбку. — Ох, норов у него крутой, ничего не скажешь. Вспыхивает спичкой. Небось, не уважили вы его чем, Григорий Алексеич.
— Григорий Алексеич всего-то спас вашу дочь, — рявкнул Чиргин.
Однако удовлетворение оскорблённого достоинства уже не столь беспокоило меня.
— Амалья Петровна, где ваша дочь? — воскликнул я. — С нею случился тяжелейший припадок!
— Уж как Господь судил, — отмахнулась Амалья. — Девица с рождения болезная. Снова чуть не окочурилась, говорите? Ну, благодарствуйте, что оказали ей помощь… Да с нею такое от малых лет.
— И что же, никакого надзору, никакого лечения!
— Надзор за нею брат осуществляет, славненько, что он приехал, — пожала плечами Амалья. — Сейчас, когда он рядом, уж точно не о чем беспокоиться.
— Не о чем беспокоиться! — воскликнула Лидия. — Вы видели, что сталось с Григорием Алексеичем по милости вашего…
— Вишки он в обиду не даст. Переусердствовал — так что ж, а вы не переусердствовали?
Я задохнулся. Амалья криво улыбнулась.
— Ну-ну, уже душу продали. Девчушка моя показалась вам зверьком чудным, а к детям и животным каждый, как там, порядочный человек, призван питать жалость и слабость, ну-ну. А она это знает и этим пользуется, только и думает, лишь бы повеситься кому на шею — так и Маковке житья не даёт, всё требует, чтобы он с нею был, а что ему тут, сычом сидеть, что ли? Уж она-то из него верёвочки вьёт, вот и берегитесь, Григорий Алексеич, она и хребет проломить может.
Я, дрожа от негодования, поднялся:
— Это невозможно! Вашей дочери плохо, ее следует показать врачу, ей необходим покой и отдых…
— Отдых? От чего это! От побегушек по лесам-полям?..
— Вас шокировал припадок, Григорий Алексеич, но это не должно вас тревожить, — отрезала Лидия Геннадьевна, верно, заскучав. — Увы, Савина страдает падучей.
— Пошла из меня вперёд пяточками, — пояснила без малейшего стыда Амалья Петровна. — Да придушилась маленько.
— Всё по промыслу Божиему, — обронила Лидия Геннадьевна, приглаживая вихор на Мишенькиной головке. — Господь даёт нам по заслугам.
Чиргин чуть склонился к Лидии Геннадьевне, заметил вполголоса:
— И сколько же самоотверженности можно наблюдать в наших дамах: рассуждая о смертельной опасности, вы остаётесь стойкими в вере и убеждениях!..
Лидия искоса взглянула на него, но без раздражения, а даже с интересом, и я с удивлением отметил, что за этот непродолжительный эпизод, во многом горький и возмутительный, мой друг изловчился возвыситься в глазах Лидии Геннадьевны и даже произвести на нее благоприятное впечатление. Рядом с ней он вовсе не походил на себя настоящего — пусть манеры его оставались несколько вычурными, но в общем-то безукоризненными, речь пускалась в изящные обороты, а проскальзывающие разговорные словечки лишь придавали ей пикантности; гардероб, который Чиргин бесстыдно расхищал, приятно шел его фигуре и еще пуще играл на образ — и Лидия Геннадьевна могла себе позволить очаровываться.
Мне, впрочем, было решительно всё равно. Я был изрядно рассержен. Я так и не присел и решил покончить со всем разом:
— Полагаю, вы сможете удовлетворить моё любопытство по одному вопросу, — и Лидия, и Амалья взглянули на меня с любопытством. — Подскажите, где мне найти другую вашу родственницу?.. Я о той вашей родственнице, что давеча была здесь при старике вроде как сиделкой, и которую он приблизил к себе более всех.
Случилось невообразимое — Лидия и Амалья вмиг переглянулись, на лицах обеих отразилась смесь презрения и досады. Чиргин вскинулся, но не успел ничего сказать.
— С чего вы взяли, что она нам родственница? — бросила Лидия, поджав губы.
— Хотя бы с того, что таковою объявил её сам Корней Кондратьич.
Дамы вновь переглянулись. Наконец, заговорила Амалья, комкая усмешку:
— Вы совсем не знали Корнея Кондратьича, голубчик, вам и невдомёк, что он горазд был на большие причуды…
— Нам стоит краснеть за то представление, которое он навязал вам вчера, — молвила Лидия.
Я прервал:
— Давно она в вашем доме?
— Всего-то пару недель, как вы сказали, сиделкой, — сказала Амалья и покачала головой: — Ей-богу, вот же водевиль… Старик под конец совсем ополоумел.
— Мой муж настоял на том, чтобы любая прихоть его родителя исполнялась беспрекословно, — сказала Лидия, как бы извиняясь и за мужа, и за старика.
— Кем бы она ни была, я должен с нею поговорить. Где я могу найти её?
Обе наши хозяйки глядели на меня во все глаза. По тонкой усмешке Амальи я начал подозревать что-то гаденькое, по презрительному выражению лица Лидии я уверился, что дамы трактовали мою пристрастность в единственном ключе.
— Будем признательны, если вы заберёте её отсюда, голубчик, — хихикнула Амалья. — Как там сказал Боря?.. «Метайте жребий»! Всё, что осталось от Корнея Кондратьича — напрочь лишено смысла, пока не прибрано к рукам. На ту девицу мы видов не имеем.
— Верно, она уже уехала, — сказала Лидия, — к чему ей было оставаться. Как бы только не своровала чего из покоев Корнея Кондратьича, такие, как она, нечисты на руку…
— Льдиночка уж брызжет ядом, с утра пораньше, — прогремел бодрый голос с порога. — А я-то рассчитывал на кофе!
Макар Бестов широким шагом прошествовал к столу. Амалья подалась ему навстречу, но он лишь коротко кивнул ей. Замер. Лениво оценил положение. Под пристальным взглядом Чиргина подошел ко мне.
— Думаю, стоит заново произвести церемонию знакомства. Мое имя — Бестов, Макар Бестов, и я приношу вам свои искренние извинения за наше происшествие, сударь.
Я наблюдал перед собой молодого человека, полного сил, и дерзости, и страстей, и откровенной дури. Он чуть не снёс мне голову за одно лишь подозрение, что я навредил его сестре. Очевидно, она-то и успела посвятить его в истинное положение дел, и велика же была вера брата сестре, чтобы так скоро сменить гнев на милость!
— Полагаю, вы позаботились о вашей сестре? — как можно бесстрастнее произнес я. Макар с силой сжал губы, кровь прилила к его лбу и щекам, и тоже коротко кивнул, разводя руками:
— Более чем. Слушайте, я не в силах изменить ваше мнение о моей персоне, но хочу, чтобы вы знали, что для меня благополучие Виши — это всё. Она очень хрупка, и я не могу допустить, чтобы она попала не в те руки.
— Ах, так Маковка приревновал, — Амалья весело посмеялась. — Он терпеть не может, когда бы к его сестрице кто проявил интерес…
— К ней проявили прежде всего сострадание, — сказал Чиргин.
— С чего бы, — хмыкнула Амалья. — Дело давнее. А вы так горячитесь, Юрий Яковлич, что смотрите, ещё нарвётесь, и Маковка и вас уважит…
— Полноте, — отсекла Лидия. — Ваш пасынок отличился, чем мог — в день кончины своего родителя напал на человека, который проявляет к нам неравнодушие, а вы подстёгиваете его к большему разбою — большему непочтению!
Мы все замерли, и только Амалья повела плечом, усмехнулась горько.
— А что почитать-то, коль и страха после него не осталось, а любви — так и вовсе не бывало. Будешь спорить? Ну-ну, да только твоей лжи никому здесь не нужно — и так всем тошно.
Макар оглядывался тревожно, схватил мать за локоть, но она посмотрела на него совершенно спокойно и ровно сказала:
— Ночью, ночью он отошёл, и всё уж. Земля ему пухом.
Макар не сумел ничего ответить, как раздался лёгкий детский голосок:
— Почему «земля пухом», если дедушка отправился на небеса? — Мишенька с удивлением глядел на мать.
— Потому что сначала дедушку следует похоронить, — сказал Чиргин. — «В месте тихом, в месте злачнем, в месте покойнем»…
Мишенька вскочил.
— Так дедушка, что, ещё тут? И он мёртвый? Он в гробу? Он сам туда лёг? Хочу поглядеть!
Лидия резко одёрнула сына под тёмным взглядом Макара. Амалья охнула и тронула его за плечо.
— Ну, будет тебе, будет! Дитя малое… Да и потом, не затем ли ты ехал…
Макар резко обернулся к ней, открыл рот, точно захлебнулся, но тут раздался звон и шум: пёс соскочил с колен Амальи, потянул скатерть, блюдце полетело на пол. Пёс же кинулся навстречу Борису Кондратьичу — он как раз вошёл в трапезную. Одет он был по-уличному, вид у него был усталый и крайне недовольный. Амалья поднялась ему навстречу, точно как тот же терьерчик, но Борис Кондратьич мотнул головой:
— Всю дорогу завалило. Едва ли на похороны можно ожидать полк плакальщиц.
— А что душеприказчик?.. — воскликнула Амалья в нетерпении.
Чиргин скривился и шепнул мне:
— Резвы, господа Бестовы. Тело старика ещё провонять не успело, а они уже о наследстве облизываются.
Лидия покраснела.
— Я послал ему извещение, — говорил Борис Кондратьич. — И договорился со священником, на среду. Если Котьков поспешит, всё устроится сразу после похорон.
— Уместно ли, — заговорила Лидия надменно, — Севастьян Корнеич не одобрит такой поспешности.
Амалья покривилась:
— А Сешеньку разве кто спрашивает? — бросила она резко, но, оглянувшись на нас, всё же спохватилась: — Бедняжка ведь так переживает. Видит Бог, больше всех нас. Ты бы ещё поблагодарила Борю, Лида, что он взял все хлопоты на себя.
Лидия Геннадьевна медленно поднялась, подобрала юбки и чинно прошла мимо Бориса Кондратьича, даже не взглянув.
Я тоже хотел было уйти, чтобы не оставаться неудобным свидетелем семейных сцен, но Борис Кондратьич вскинул руку:
— Господа! Обождите, нам стоит объясниться. Макар, ты тоже останься. Хорошо бы, конечно, чтоб Сеша… Трофим, приведи Сешу. Маля, а ты — поди.
Амалья фыркнула:
— Надеюсь, ты не собираешься выставить наших дорогих гостей за дверь! Я тебя раскусила. Грубиян! Не слушайте его, — смеясь, обернулась она к нам, — сам-то заявился впервые за столько лет, а уже наводит шуму. Нет-нет, Боря, тебе тут хозяином вовек не стать, такая уж у тебя судьба, горемычный ты мой! Знай, Боря, если Юрий Яковлич — гость Лидоньки, то Григория Алексеича я определяю моим гостем, и не тебе решать…
— Маля, поди!
— Боря, я обижусь! — она снова поглядела на нас и бесстыже подмигнула: — Даже не вздумайте!
Погрозила нам пальчиком и легко выбежала вон.
Я оглянулся на Чиргина. Тот вовсе делал вид, будто ничего не видел и не слышал, а тихонько переговаривался с маленьким Мишенькой, которого мать оставила над тарелкой остывшего завтрака. Мальчонка внимательно слушал росказни Чиргина, на которые тот был мастак, и вдохновенно поддакивал. Макар так и сидел, мрачный и отчуждённый, и эта угрюмая задумчивость вовсе не шла его решительному, открытому лицу. Я злился на отрешённость Чиргина, на то, что нас разделяет стол и некогда посоветоваться. Я понимал, что задерживаться в этом печальном доме неловко и даже неприлично, но совесть и щепетильность не давали мне сдать позиции без боя: вызнать, что за судьба приключилась с нашей злополучной музыкантшей, было для меня делом чести, и я поклялся себе, что и огнём меня не вытравят, пока я не дознаюсь до правды.
Борис Кондратьич неспешно приблизился к каминной полке, налил себе с графина, облокотился, так, что кисть его сухой жёлтой руки изящно свесилась, и смерил нас долгим взором. В ногах у него уселся пёс и обратил на нас на редкость схожий взгляд. Повисла неприязненная тишина.
— Маковка! — воскликнул вдруг Мишенька. — Маковка, а ты дашь мне револьвер пострелять? Юрий Яковлич говорит, он фокус знает, чтобы в тебя стреляют, а ты пулю ловишь. Мы уговорились, ты мне револьвер дашь, а я буду стрелять, а Юрий Яковлич пулю словит…
Я, верно, побледнел, Чиргин рассмеялся, а Макар встряхнулся, посмотрел на мальчонку с толикой досады, махнул рукой:
— Смешной ты, Мишка! Куда тебе револьвер!
— Маковка, ну дай, ну дай! Я хочу, я уже взрослый! Я десять раз подряд «револьвер» скажу, я зимой ещё маленький был, я не смог, а теперь я смогу, а ты мне дай! Револьвер, револьвер…