V (2/2)

Теперь встал вопрос поимки извозчика, что отвёз бы нас в именье: из городка ехать было, по моим расчетам, несколько часов. Уже прошло время обеда; я торопился, дабы совсем не прослыть невежами, представ перед хозяевами к полуночи, — поэтому от ужина пришлось отказаться, подкрепившись на ходу. Прохожие с интересом косились на наши прикиды, в особенности — на Чиргина: ворох разноцветного тряпья, оборванное пальто, пропахшее мокрой псиной, чёрная косматая голова и необычайно светлые, в пол-лица, глазища. Встречные девицы падали от одного взгляда на невиданную в этих местах птицу, словно павлин залетел бы в курятник, а Юрий Яковлич только на это и ставил, — и вот за нами уже бегала стайка мальчишек, дразнясь и балагуря, что крайне меня раздражало. Я подумывал наведаться в местное отделение и настучать всем увальням по головам, поручить им плёвое дельце и поскорее убраться из этого унылого городка, однако Чиргин уже сторговался с возницей.

В последний момент я попытал счастья и заглянул на почту. К великой радости я обнаружил телеграмму от жены. Всего шесть слов:

«Храни вас Господь и Божия Матерь».

Эту крохотную молитовку я пронёс через последующие дни, и только она, верно, и спасла меня.

Возницей нашим был приземистый мужик, с миной Харона согласившийся переправить нас по местной Стикс ко трону Аида. Моей последней надеждой перед неминуемой катастрофой было, что старик завезёт нас в болото, и на том наши злоключения кончатся. Но Чиргин пребывал в болезненном воодушевлении:

— Гони к Бестовым, папаша, да побыстрее, — прикрикнул Чиргин на потеху всем честным горожанам, что провожали нас гурьбой, а я подбросил на колено к старику монету. Это сыграло свою роль: изумление, в которое повергло старика одно только имя злосчастного семейства, лечилось лишь серебром. Впрочем, я подозревал, что между мужиками уже пошло соревнование, кто же повезет пришлых чудаков в долину смертной тени, а потому этот счастливец просто набивал себе цену.

— Ну-ну, господа дают-с, — проворчал, подозрительно нас оглядывая, старичок, — по своей воле на погост потащились, али нелёгкая гонит?

— Ну, отец, что за словечки! Погост! Это как понимать? У меня там, может, невеста, — приступил Чиргин с откровеннейшей выдумки, но я махнул рукой: пущай развлекается, покуда то ему и нужно, для того мы и здесь.

— Ха! Невеста, ишь! Оттого и погост, что невест там с огнем не сыщешь… — мужик отмахивался, а глаза его под нависшими веками горели ярче закатного солнца. — Если ты, конечно, не берёшь за себя полоумную Вишку.

— Невозможно! — подыграл я, правда, весьма скверно, только чтобы подначить Чиргина. — Друг мой, ваше сватовство, наше стремление устроить вашу судьбу… сколько жертв, бессонных ночей и дурной пищи… И всё ради… Но что же… «полоумная»?.. Ваша невеста?..

Чиргин кислой миной оценил мои актёрские способности, но изящно подхватил:

— Григорий Алексеич, как смеете вы верить этому болвану! Предательство! — улыбка, прищур, излом бровей, закушенные губы, всплеск рук — всё это менялось в нем в мгновение ока, и вот он уже строил из себя оскорбленную невинность, перегибаясь вперед к вознице: — Но стой, с чего бы это быть ей «полоумной», папаша? Не обессудь — разъясни, а то, мало ли, я сейчас совершу самую огромную ошибку моей прекрасной молодости.

Кучер недовольно смерил Чиргина взглядом, и я гаркнул:

— Видишь ли, мил человек, он ведь уж сколько лет как обручен.

— Уж сколько лет как обречён! — эхом вторил Чиргин, хватаясь за сердце.

Старик явно решил молчать, пока не получит свежую сплетню от и до, и Чиргин выдумал подробностей:

— Я не видел её ни разу, поверил своему старому другу на слово, что родственница его будет достойной мне партией. Несколько лет назад заключил я эту сделку, и вот срок подходит к концу, но за это время… Я ведь понятия не имею, что могло статься с моею суженной! Раз ты говоришь, что…

Кажется, местные были настолько пресыщены семейными драмами, что мужик скривился поначалу, но всё же сжалился и с долей сожаления, смешанным с мрачным удовлетворением, сказал:

— Да она с рождения бедовая, все это знают-с, хоть барин то скрывает, столько лет уж скрывает, глядишь, меж вами, своими, господами, и впрямь никому невдомёк, и вот подсунули вам, глядишь, такую невесту… — он насмешливо помотал головой.

— Как же я ничего не знал об этом? — в притворном отчаяньи вскричал Чиргин. — Grishe, ну как же так?!

— Это скандал! — я еле сдерживался, чтоб не расхохотаться.

— Меня хотят обмануть, грязно и низко обмануть! О… — и он рванулся к вознице, — скажи, отец, неужели всё вконец никуда?!

Большее, на кого Чиргин походил, придерживаясь подобной манеры, так это на нищего забульдыгу, пропившего что земли, что имя. Я решительно не понимал, как он потом будет пытаться соединить в себе два образа, чтобы не ударить в грязь лицом ни перед господами, ни перед мужичьём, но пока старик казался заинтересованным собеседником:

— Мда-с… — довольно протянул он, причмокнув, — вопли её что волчьи, на луну-то. Говорят, она и с птицами язык находит. А по ночам бродит по лесу над рекою… Я тебе больше скажу, голубчик, ходит-то в одном исподнем!..

Чиргин был в ударе, раз позволял вознице подобные высказывания, а тот глядел на нас с сальной улыбочкой.

— Моя невеста — ведьма?! Быть не может! — возопил Чиргин.

— А то, — фыркнул старик, — поди так и есть — наследственное оно, ведьмовство по крови переходит-с. Видать, кому же еще было околдовать старика, как не её мамаше — обворожила она, молодуха, барина, сама-то поди бесприданница, только глаза бесстыжие, а он взял её, тело прежней хозяйки остыть ещё не успело, а он взял эту пигалицу, да понесла она бедовую… Не, ясно дело — ведьминское. С тех самых пор старик носа из ихнего дома не сует, а то и верно ведь, позор!

— С каких это таких пор? — как бы невзначай спросил я.

Возница молча глянул на меня, я ответил ему прямым угрюмым взглядом. Я знал, что вкупе с гремучим голосом это производит должное впечатление. Старик поджал губы и нехотя заговорил:

— Ну так, уж будет четверть века. Как прежняя барыня померла, а барин второй раз женился да сына лишился… А, много чего произошло. Они совсем умом от горя тронулись. Вот и стала им жизнь не мила, заперлись, и всех с собою заперли, а мы-то что, люди простые, как весть о кончине барыни разнеслась, как жестоко она умирала, все вон — да проклят весь дом, и как ни старался Корней Кондратьич, а бесчинства его-то батеньки так на них на всех невинной кровью и лежат. То и продолжилось, хоть старались они, по чести старались, много лет, что семейство своё, что нас, люд подневольный, даже как бы опекали, сначала выкупили всех обратно, под свою руку, а когда волю дали, загодя всё подготовили, устроили, никто в обиде не остался, и было время, так всё славно, и жена красавица, и два сына орлы, и дом полная чаша… А потом ишь, блудный вернулся, как говорят, с паршивой овцы хоть шерсти клок, да не задалось у них… Снова раздор, а там и кровь пролилась, и Бог, видать, на Корнея Кондратьича разгневался. Всё отнял!

На этом возница посчитал, что разговор исчерпан. Он только хитро поглядывал на нас, наслаждаясь нашим нетерпением, жевал щеку и с равнодушным видом пускал повозку по самым глубоким ямам.

— Бог дал, Бог взял, — сказал Чиргин тихо. Старик пожал плечами и хмыкнул:

— Уж взял-то так взял… И Корней Кондратьич от Бога-то и отвернулся. Не понёс ноши-то, супружницу свою ещё не отгоревали, как раз — там и молодуху себе завёл, и что с того?.. Вот уж будет четверть века, как люди вольные ходят, а они всё сидят там, сидят, быльём поросли, дом раньше красивый, большой, нынче берлога. Говорят, старик ходил к ведуну, тот в чащобе, в топи живёт. Да оно и видно, что совсем уж нехристи стали. Как знать, сподобится ли батюшка пойти их всех там отпевать, — старик недобро усмехнулся. — А ведь в былое время исправно к обедне<span class="footnote" id="fn_17171130_0"></span> всё их семейство являлось.

— Они совсем затворники? — с недоверием переспросил я.

Старик скривил рот и как будто бы против воли прошамкал:

— Ладно там, младший сынок на учении, уму-разуму набирается, да тут же в гулянках разбазаривает. Да и тот же молодой барин с ними-то вообще не живет, так, заявляется временами… Вот уж пару недель как снова наехал, видно, к похоронам братовым суетится… — под моим взглядом возница нахмурился и пояснил: — Младшего брата Корнея Кондратьича так называют, хоть он уже давным-давно совсем и не молод. Но девиц это не останавливает, — старик растянул серые губы: — Вот как приехал, так себе для забавы затащил в логовище одну… В ночи привез, всю укутал, что лица не видать, но за плечи держал, да к себе все прижимал: седина в бороду, бес в ребо, тьфу ты… А вообще… А вообще и невдомек никому, может, гляди, уже и померли все они там.

С тем нас поглотило тоскливое молчание. Возница, видно, притомился, «дожать» его было нечем, а вновь раскошеливаться мне не хотелось. Наконец мы притормозили в рощице, хотя ухабистая дорожка убегала дальше под сень деревьев. На наши вопросы старик только качал головой, мигом растеряв свою болтливость. Второй свой рубль я увидел в ладони Чиргина, который с лукавой улыбкой поднёс его под нос старика, но тот лишь скривился. Я возмутился, отобрал деньги, и, плюнув, мы спрыгнули с повозки и спустя несколько мгновений остались вдвоём на заросшей дорожке, что скрывалась в лесу под густыми сумерками.

Чиргин коротко поглядел на меня, оскалился, пытаясь скрыть сомнения.

— Ну, Гриша!..

И тут же он с легкостью закивал, понёсся вперед, задрав голову, теперь словно избегая смотреть на меня. Я подался за ним, внимательно оглядываясь: темнело, дорога плутала, неизвестно, сколько ещё идти и кого ждать за поворотом.

Промелькнула шаловливая надежда, что мы заблудимся, и наш отдых начнётся с того, что мы напросимся на ночлег в какой-нибудь крестьянской лачужке, а на утро все бедствия чужой семьи покажутся нам дурным сном.

Мы как-то оба не могли понять, чего же нам нужно, чего мы хотим, зачем ввязываемся в это странное дело. Я уже давно убедил себя, что делаю это ради него. Но чего хотел он сам? Что гнало его вперёд, по грязи сквозь бурелом, что заставляло кривляться давеча перед возницей, а сейчас — воротить нос от моих доводов? Что же его крутило?..

Последние лучи солнца еле сдерживали навалившуюся с запада тьму, и в низких облаках чудилась гроза. Несколько раз мы теряли дорогу, шли окольными тропками, и постепенно меня захватывала тревога, успеем ли мы найти хоть какое-то пристанище, прежде чем начнётся буря. Ветер носился меж деревьев, путался в раскидистых кронах, звери и птицы беспокоились, перешёптывались, опасливо косясь на двух чужаков. Буря, подкрадываясь, вздыбила траву и прошлогодние листья, и упоительное благоухание свежести обуяло нас восторгом.

Я знал, Чиргин всю юность провёл в скитаниях и ему привычней было называть небо крышей, а землю — постелью, но последний десяток лет как томился в камне и смраде города. Теперь он с жадностью ловил каждое проявление первозданной красоты природы, могучей и грозной, что объяла нас властно и совсем поглотила, а мы и не заметили, а может, в глубине души были этому рады. Если я и понял тогда, что пути назад нет, то не испугался: красота казалась мне божественной, а значит — безгрешной. Я не видел в ней зла. Я ей доверял.

Уже ли тогда она меня погубила?..

— Отворяйте ворота, люди добрые, мы развлечём вас напоследок, а вы научите нас жить в скорби и тоске, позабыв Господа Бога.

Он всё же сорвался на крик, или скорее даже клич, лихой, рьяный, что птицы вспорхнули с верхушек деревьев. Несмотря на беспокойные ночи и плохой сон, свежий воздух и воздержание от выпивки сделали своё дело: Чиргин буйствовал, его измождённое лицо румянилось, глаза темнели, крылья носа трепетали и раздувались, лиловые губы изогнулись в хищной полуулыбке. Лесная тишина звенела после его возгласа, и он, виновник переполоха, упивался этим, стоя посреди тропы прямо, уверенно, широко расставив ноги и вскинув голову, увенчанную копной взбитых волос. Я не раз видел, как он пускается в безудержный пляс, и мне было легко представить времена его лихой юности, которую он исколесил, прикормившись у цыган — верно, был такой же вопль, размах рук, глубокий вздох и заунывная песня.

И словно в ответ на невысказанное им чувство донёсся до нас голос дивный, тонкий, птичий, в хмельном сумраке подступающей ночи он пел по-человечьи:

Во славном городе во Алатыре,

Во проезжей было славной улице,

А стояла тут кружалочка —

Нов царев кабак.

А за стойкою было за дубовою,

А за лавочкой за сосновою,

Лежит тут удавленый

Добрый молодец.

…

Говорила я тебе, другу, баила:

«Не ходи ты, мое дитятко,

Во царев кабак:

В кабаке сидят

Воры-разбойники.<span class="footnote" id="fn_17171130_1"></span>

</p>

И мы вышли к дому Бестовых.