Марья Моревна (2/2)
— Да только потому, что мне всегда импонировала фигура Кощея.
«… — Что же, мисс Морган, я буду рад выслушать вас и помочь, — ответил ей Грейвз, усаживаясь в своем кресле…»
Я не знаю, как она не ушла после того, как Чиргин выдал свою лютую песню. Может, это свет плясал, но мне показалось, что её прошибла дрожь, и она смяла ленту остервенело, закусив губы добела. Он же стоял подле, почему-то очень счастливый, и сжимал злополучную гитарку, точно школьник, отчитавший басню. Мне захотелось его хорошенько приложить, как вдруг он молвил негромко:
— Вы боитесь.
Маска жёсткого веселья слетела с его лица, которое тут же сделалось уставшим, встревоженным, но глаза смотрели ласково, так ласково, как умел только Чиргин в минуты душевного трепета. Он отступил, отложил гитару, присел на краешек кресла и подался вперёд, осторожно, бережно, заговорил тихо и мягко, но с нарастающим волнением:
— Вы очень боитесь, пусть отказываетесь это признать, поскольку уверены, что тогда страх завладеет вами всецело. Ну, будет. Скажите нам, и станет легче. Скажите, что ужасное случилось с вами, что выгнало вас в промозглую ночь и загнало в наш медвежий угол? Скажите, что случилось с вами страшное, отчего вы до сих пор не унесли ноги из этой берлоги, спасаясь от паршивой нашей компании? Скажите. Или же вы желали лишь наесться пирога?..
Отчего-то в комнате стало теплее, то ли печка протопилась, то ли сизый ночной сумрак отступил от плавленых свечей. Чиргин не сводил взгляда с нашей гостьи, а та… наконец чуть вздрогнула, чуть глубже вздохнула, и стальной прут, что пробил её существо сверху донизу, надломился. Она провела рукой по лицу и оглянулась — на меня.
— Я и правда подумала, что моя история может приглянуться вам как сюжет, Григорий Алексеич, — она криво улыбнулась. — Обыграете, разукрасите, причешете… Вам так ладно удаются выдумки!
— Все эти годы мне ладно удавалось следствие, — сказал я. — И если Юрий Яковлич прав, и вы пришли сюда…
— Я пришла к вам, — она резко покраснела. — Я прочитала рассказ, он мне совершенно не понравился, но там была приписка. О том, что автор уже не раз помогал людям, попавшим в затруднение. И адрес…
— Всё это верно, — серьёзно отвечал я. — Несколько лет я служил в сыскном отделении, пусть с недавних пор в отставке, — я уже привык выдавать такую обтекаемую фразу на расспросы о моём служебном положении, и из раза в раз одно упоминание сыскного отделения снимало надобность входить в подробности, что было мне только на руку, и всё же я добавил для весу: — Смею вас заверить, с какими только затруднениями мне не приходилось иметь дела. Расскажите же о своём.
В ней наконец будто что-то щелкнуло, — и вздохнула она глубже, и чуть прикусила губу, и прикрыла глаза, оттягивая момент, когда пришлось ей произнести голосом усталым и глухим:
— Меня преследуют. Не знаю, кто. Пару недель назад появился один, а буквально сегодня утром — другой. И это не настойчивые поклонники.
«…— Видите ли, мистер Грейвз, я живу одна. Снимаю комнату в довольно неприметном, но приличном районе. Две недели назад я возвращалась из сиротского приюта — там я преподаю уроки музыки — и у подъезда, еще издалека, увидела человека. Он стоял у стены и не двигался, на попрошайку или нищего никак не походил…
— Как он был одет? — спросил Грейвз.
— Вполне сносно, как и может быть одет человек в февральскую непогоду. Довольно неприметно, в темное, но сразу видно — отнюдь не дешево. Цилиндр он держал в руках, хотя шел снег…
— Цвет волос? Особенности черт? — спохватился Грейвз.
— Увы, из-за снега, я не могу точно сказать — было и плохо видно, и вся голова его была усыпана снежинками, будто бы он был сед. Он вел себя так, как если бы ждал кого-то, причем стоя перед моим подъездом. И чем ближе я подходила, тем больше мне казалось, что он не сводит с меня взгляда, я чувствовала его тяжелый взор. Стоило мне поравняться с ним, как он быстро надел шляпу, да так, что прикрыл лицо руками, и стремительно свернул в переулок. Пока я открывала дверь, мне казалось, что он все еще стоит, скрытый темнотою, и следит за мной. Мне стало неприятно, но любопытство взяло вверх — и я тут же бросилась к окну на другой стороне комнаты, посмотреть… И да, так и было — он стоял снизу и смотрел прямо на меня — но, опять же, из-за разыгравшейся метели я видела только смутный его силуэт. Я окликнула свою компаньонку, чтобы она тоже посмотрела, и я отвлеклась, она подошла — а под окнами уже никого не было. Тогда я предположила, что это мог быть один из ухажеров моей компаньонки — она помогает в бакалейной лавке, а там легко и без зазрения совести можно обменяться не только улыбками. Я даже пошутила с соседкой насчет этого, но, к моему удивлению, она резко возразила мне, что в тот вечер никого не ждала.
— Я буду прав, предположив, что тот человек казался хорошо одетым для… вашего района, мисс Морган? — уточнил Грейвз.
Мисс Морган нахмурилась, припоминая, и медленно кивнула:
— Вероятно. Да, о нем вполне можно сказать, что он был… джентльмен.
— Или одет как джентльмен, — Грейвз поднял указательный палец, сказал: — Актерское мастерство и грим — вещи великие, а в нехороших руках — опасные. Но прошу вас, продолжайте. Ведь это не единственный странный случай, произошедший с вами.
— О да, — закивала мисс Морган своею белокурой головкой. — Что-то странное случилось на следующий же день! Я поздно вернулась с работы, и прямо на пороге хозяйка посетовала, что меня так и не дождался мой дядя.
— Ваш дядя?..
— В том-то и дело, мистер Грейвз, никакого дяди у меня нет и не было никогда. По словам хозяйки, это был джентльмен, и прождал он меня более пяти часов в гостиной.
— Как ваша хозяйка описывала этого человека? — спросил Грейвз.
— «Джентльмен» — вот что она повторяла через слово, — мисс Морган поджала губы. — Уже немолодой, но и не старик. Скажу такую фразу, господа: мне показалось, что миссис Уилсон (так зовут мою хозяйку), пусть сама дама почтенная, а была явно очарована тем человеком — с таким воодушевлением она рассказывала о его визите. Говорила, предлагала ему чаю и даже принялась печь печенье, но он отказывался. Пыталась расспрашивать, что ему нужно от меня, но кроме того, что он мой дядя, ничего не сказал, напротив, ненавязчиво поинтересовался у нее, как я тут живу, — мисс Морган задумалась и медленно проговорила: — Вот что странно, миссис Уилсон сказала, что тот человек был очень немногословен, будто бы смущен, или же слишком задумчив, вплоть до рассеянности. Она пустила его в мою комнату… — увидев реакцию Грейвза, пальцы которого собрались в кулак, мисс Морган ахнула: — Это очень плохо, да?
— Вы еще не рассказали нам всего, мисс Морган, — сухо ответил Грейвз. — Но я уже представляю, о чем вы поведете речь…»
— Меня пытались убить, — говорила наша гостья. — Всего лишь неудачная попытка, — она с легкомыслием повела плечами, видно, храбрясь, — довольно глупая: я еще засветло вышла из дома, пока вся улица спала, и, как и в первый раз, мне издалека показалось, что у стены, куда не падает свет фонарей, стоит человек. Я пошла быстрее, стараясь придерживаться другой стороны улицы, пусть больно она у нас узка, и все же польза от моих маневров была, — она вздохнула. — Тому человеку пришлось сделать три шага до меня, и делал он их решительно… поначалу. Я поняла, что под плащом у него нож.
— Но это был букет ромашек, — хохотнул Чиргин.
Наша гостья покраснела с досады. Вскинула голову.
— Увы, именно что нож. Но мне было чем ответить.
— Да что вы, — бросил я, раздражённый её манерой красоваться.
— Я тоже достала нож. Я же не дура ходить по Хитровке безоружной.
— Подружке вы предпочли кинжал! — воскликнул Чиргин, не скрывая хмельной восхищенной улыбки. — Но я бы посоветовал вам обзавестись более искусным: кухонный всё же туповат да несподручен.
В руке его сверкнула сталь — на кончик пальца он установил острие небольшого ножа и, скалясь, смотрел на нашу гостью. Та резко перекинулась вперед, но когда ее рука была в сантиметре от скромного оружия, Чиргин произвел неуловимый пасс и перехватил ломкий стебель чахлой розы. Наша гостья обескуражено моргнула, но поразила её не магия, а сам цветок. Дрогнули пальцы, когда коснулась она багряного шипа, а в изгибе губ плескалось изумление. Так и не принимая в дар эту издевку, но кружа вокруг побелевшей рукой, она молвила, лишившись в голосе вызова и резкости, обретя в певучей тоске:
— И это — тот меч, которым мне убивать чудовище?
— Приручать, — в тон ей, тихо и мягко ответил Юрий Яковлич.
Миг она смотрела на него, а потом покачала головой и перевела взгляд на меня, бросила сухо, громко, чуть ли не с упреком:
— Главное оружие женщины не красота, а нож за пазухой. Ресничками не отмахаешься от насильника, а за красивые глазки только скорее зажмут в переулке. И господа с Никольской в этом деле нисколько не отличаются от черни Драчевки.
Чиргин смял розу, и та рассыпалась пылью в ковер.
«…— А сегодня, мистер Грейвз, — продолжала мисс Морган свой волнующий рассказ, — я утром пошла на службу. И вдруг на меня из-за угла выскочил мужчина! В темном плаще, в шляпе, с замотанным шарфом лицом, он…
— Вы не смогли его опознать, мисс Морган? — тут же прервал ее Грейвз, вставая с кресла и принимаясь расхаживать туда-сюда по комнате: очевидно, он был очень взволнован рассказом посетительницы. — Хоть что-то, хоть какую-то деталь!
Мисс Морган судорожно вздохнула, прижала к губам платок, в глазах ее заблестели слезы.
— О, мистер Грейвз, одно я знаю точно… — голос ее сорвался на шепот: — Тот человек, который встретился мне первый раз две недели назад, и тот, который выпрыгнул сегодня на меня из подворотни… Не одно и то же лицо! Этот… был одет еще неприметней, но явно беднее, неопрятнее, от него… — она отчаянно покраснела, — дурно пахло… Да и сам по себе он был… другой, — мисс Морган смешалась, но воспоминания о пережитом ужасе захватили ее, она воскликнула: — О, это было жутко! Он стиснул меня руками, сталь ножа коснулась моей шеи… Но я закричала, что есть мочи, из окон стали выглядывать, а вдалеке прохожие оборачиваться, да и мне удалось… — она на миг совсем смутилась, но потом воскликнула с вызовом: — Пнуть его хорошенько! И он мгновенно скрылся, так быстро, что ни хозяйка, ни компаньонка, что выбежали из дома на мои крики, уже ничего не могли поделать… — мисс Морган судорожно вздохнула. — Поэтому я и пришла к вам, мистер Грейвз! Я в жизни никому ничего дурного не делала, ни с кем судьба меня не сводила, и я понятия не имею, кому я могла перейти дорогу! Помогите мне!..»
— Так вот что, — сказал я, когда она замолчала. — вы побоялись возвращаться домой, сразу направились ко мне…
— Посчитали, что новоявленный писатель дрянных историек точно справится со столь премерзким делом, нежели достопочтенная наша полиция, — вставил Чиргин.
А щеки ее вспыхнули от одного моего подозрения в том, что она поддалась страху.
— Разумеется, знай я, что впервые в жизни распробую тут брусничный пирог, я бы тоже была здесь!
«…— Вы говорите, у вас нет никаких родственников? — уточнил Грейвз.
— Нет. Совсем нет, — мисс Морган покачала головой, — я довольно закрытый человек, мистер Грейвз, так что и из знакомых никого другом назвать не могу. Если вы думаете, что это чья-то шутка, как я думала поначалу, то…
— Никаких шуток, мисс Морган! Дело чрезвычайно серьезное. Расскажите поподробнее, чем вы занимались последние месяцы, и, прошу вас, не утаивайте от меня ни капли сведений!
— Я уже год как преподаю в приюте. Совсем недавно договорилась о надомном обучении фортепиано, скоро буду ходить к ученику. Раньше я служила гувернанткой в нескольких семьях, последний раз — в Шотландии, у одного убитого горем вдовца, около трех лет, но мы расстались в самых теплых отношениях…
— Что заставило вас уехать?
— Дети выросли, и их отправили в школу — вот и пришлось мне уехать…»
— Почему же вы покинули Воронеж? — спросил я.
— Три года для вдовской скорби более чем достаточно, тем более когда под боком каждый день о радостях отношений между полами напоминает молодая женщина.
«…— Итак, мисс Морган, не беспокойтесь, — сказал Грейвз, после недолгих раздумий, — я берусь за это дело. Прошу вас не паниковать, навряд ли после столь яростного вашего отпора злоумышленник в скором времени совершит еще одну попытку навредить вам…»
Мы долго молчали. Нашей гостье нелегко дался рассказ, а на мои расспросы она отвечала всё резче и бесцеремонней, а то и вовсе невпопад. Меня это раздражало: я видел множество дыр и бессвязностей, пробовал разобраться, на что получал в ответ издёвку или холодность. Ей и самой уже не сиделось — вся извертелась, наконец, огрызнулась:
— Ну как, Григорий Алексеич, почём сторгуете мою историю?
— На масло к хлебу хватит.
— Только пусть всё-таки бандит в подворотне выхватит букет вместо ножа! — воскликнул Чиргин. — Сюжету не хватает водевильной лёгкости.
Он засмеялся, искренне, совсем ребячливо, а наша гостья побледнела и резко поднялась. С её колен упала шляпка. Чиргин рванулся, вручил шляпку хозяйке, на что та ответила с ледяной улыбкой:
— Что ж, раз уж вы настаиваете, я пойду.
Чиргин оторопел, а она продолжала:
— Я уже достаточно времени отсиживаюсь в вашем неприступном оплоте уверенности в завтрашнем дне, чтобы смутить моего неудачливого преследователя: может быть, он решит, что я сама управилась с его задачей, утопившись в Лизином пруду?.. Туда-то он и принесёт мне букет… ромашек.
Она как будто бы смеялась даже, но мне стало противно. Она боялась или игралась, в конце концов? Быть может, это всё розыгрыш, и девице просто неймётся нажить приключений, вот и решила она посмеяться надо мной? Скормила мне наспех выдуманную историю, полную дыр, и веселится, что я всерьёз задумался о том, как её спасать, и вот, щёлкнула по носу, лиса. А завтра, того и глядишь, конкуренты моего журнала напечатают анонимный доклад о том, какой Г.А.П., автор того самого нашумевшего рассказика, пьяница и разгильдяй, и к жене я вернусь не с успехом, а с позором.
— Постойте, но как же, — послышался возглас Чиргина, — вы пойдете сейчас домой, одна?..
— Мне не привыкать.
— Не лучше ли вам остаться!
— Здесь? — она с таким презрением оглянулась вокруг себя, что мне жар бросился в лицо, то ли от гнева, то ли от стыда. — Благодарю покорно, я и так злоупотребила вашим драгоценным временем и вниманием…
Чиргин хотел протестовать, но я бросил:
— Оставь. Не досаждай уж барышне. Сама разберётся. Женщины и так бьются, чтоб мы наконец уважили их самостоятельность.
— И на том спасибо! — воскликнула она с какой-то злобой.
— Но я хотя бы провожу вас! — сказал Чиргин, схватил свой дурацкий цилиндр, опрокинул стул и сам чуть не полетел носом в пол. Наша гостья резко отстранилась, покосилась на дверь, отступила ещё два шага…
— Полноте! Мало того, что вы оба совершенно пьяны… — она едва перевела дух. — Да если я приведу мужчину, пусть даже самого светлейшего князя на квартиру, хозяйка выбьет меня оттуда, как из ковра пыль: лихо и без церемоний. И куда я пойду?
Я не выдержал и воскликнул сердито:
— Значит, крыша над головой вам дороже собственной жизни?
Пальцы её непроизвольно сжались в кулак, она тут же сосредоточилась на перчатках, не переставая усмехаться, ответила:
— Разве не каждый мечтает о тихой смерти в собственной постели? Все только зависит от того, когда же это случится: раньше или позже. Знаете, господа, — она обращалась к обоим, но глаза подняла на Чиргина, а он все стоял, вертя в руках свой нелепый цилиндр, — мне очень захотелось верить, что вы сможете дать мне такой шанс: умереть в собственной постели, причем чуточку позже, чем складывается.
Я еле сдержался, чтоб не выругаться, Чиргин стоял, с тревогой вглядываясь в её лицо.
— Мы навестим вас завтра, с утра, — объявил я.
— Ах, желаете согласовать финал! — рассмеялась она больным смехом.
— Чтоб вы не были в претензии за авторство, сударыня. Если вам удобно, конечно.
— С утра? — она подхватила насмешливый тон. — Завтра пятница… Лучше после обеда, тогда я уже освобожусь.
Я замер, не зная, относиться к этой реплике как к полнейшей глупости или как к воплощению женского естества. Что ещё требовалось, чтобы доказать нелепость всего происходящего? Я едва усидел на месте, чтобы не распахнуть перед ней двери. Она, кажется, прекрасно знала, что я подумал, и сама стремительно прошла вон, но на пороге обернулась. В полумраке, несмотря на сетку вуали, я успел заметить, как кровь прилила к её щекам.
— Кстати, у меня есть томик сказок Пушкина. Вам, как преданному поклоннику, могу одолжить, — бросила она напоследок Чиргину.
«…Уточнив еще пару формальностей, Грейвз вежливо распрощался с мисс Морган. Как только она ушла, Грейвз нахмурился, подошёл к окну и воскликнул в сокрушении:
— Вот это случай! Бедняжка! Она даже не подозревает, в какой опасности находится!..»
На этих словах я отбросил перо. Выходило сносно.
— Зря, все-таки, мы её отпустили, — пробормотал Чиргин.
Наверное, он представлял, как она бредет сейчас где-то по пустынным улицам одна, то и дело оборачиваясь, прикрывая лицо от порывистого мартовского ветра.
— Ты же взял ей извозчика, — напомнил я.
— Да какое доверие этим пропоицам… Высадит её на первом перекрестке, а вдруг её хозяйка уже заперла двери и по сварливости не пустит на порог за позднее возвращение?.. Знаем мы этих старух, что измываются над беззащитными своими постоялицами…
— Беззащитными? Как бы не так! — я рассмеялся, вспоминая подробности недавнего представления. — Ты разве забыл?.. Эта особа вместо веера предпочитает носить с собой нож! Уверяю, такое приключение ей по душе.
Он рвано улыбнулся, отвернулся. Беспокойство терзало его, он заморгал, скосил глаза на свои пальцы, отстукивающие рваный ритм, и процедил:
— Кому нужна смерть бедной музыкантши?
— Быть может, нерадивым ученикам?.. — усмехнулся я. Наткнулся на его встревоженный взгляд и воскликнул: — Помилуй, ты и вправду столь близко к сердцу приняли её рассказ? — я грубо рассмеялся. — Что ещё она готова была выдумать, чтобы завладеть вниманием заинтересовавших её мужчин… — он смотрел на меня на редкость серьёзно, и я даже разозлился на его наивность: — Уволь, барышня просто бесится со скуки, и всё, что она выдумала себе, до тошноты банально и не стоит совершенно никаких хлопот!
— Что ты…
— Да она ничуть не боится. Вон, так и бросилась наутёк, только встало дело за конкретными мерами. Лапши она нам на уши навешала, а как услышала, что мы за ней пойти хотим, удостовериться, значит, в её безопасности, так сразу пошли глупые отговорки и оскорбления, только б от нас отвертеться. Если б она и вправду боялась за свою жизнь, пусть даже такая гордячка, то хваталась бы за любую соломинку. Но ей было приятнее уйти прочь, в ночь, чем попросить у нас руки. А мне-то что, я б её хоть тут расположил, но она погнушалась, только и знала, что насмехалась.
Чиргин помрачнел.
— Разве что мы с тобой напугали её больше, чем губитель с ножом!
Я пожал плечами.
— Раз так, то не мы, а ты. Какой бес тебя попутал песни горланить?
Он так погрустнел, что мне стало чуточку его жаль. Я похлопал его по плечу:
— Да брось, не того ли она искала! Позволь, я тебе объясню, что к чему. Сколько таких сейчас, которым «тесно» в их женской участи, ищут приключений, воспалённые романами. Она сочинила себе захватывающую басню, а бледнеть и бросаться фразочками все умеют. Брось, сам видишь, сколько дыр у её легенды, а всё потому, что это постановка, причём дурного качества. Но отчего б не принять вызов! — я ухмыльнулся. — Одна её настойчивость должна окупиться, да и то, что она рискнула явиться к нам одна, к ночи, и провести в нашем дрянном обществе столько времени… говорит о её совершеннейшем бесстыдстве, но, признаю, помимо безрассудства в её стиле жизни есть и бесстрашие… О, я вышлю ей даром экземпляр журнала, где награжу её настойчивость историей, которая будет уж получше этого сырого сюжетика, и сотни будут зачитываться уже на следующей неделе!
— Бог мой, да что ты несёшь! — взревел Чиргин и ударил по столу, что я аж подскочил. — Только посмотри на себя! Воображаешь уже, какой гонорар возьмешь за этот «увлекательнейший сюжет»! Её убить хотят невесть за что и зачем, а ты руки загребущие…
— Держи себя в руках, — рявкнул я в ответ. — Для смертельно напуганного человека, которому не остаётся ничего, кроме как довериться первому встречному, она слишком много недоговаривает. Сначала она настаивает на том, что сирота, но вот объявляется некто, называющий себя её дядей и дожидающийся её возвращения пять часов кряду, причем в присутствии хозяйки квартиры. Стал бы так себя вести убийца?.. Едва ли. Прежде всего он хотел поговорить с ней, увидеть её. Нет в этом ничего ужасного.
— Я говорил, — надменно откликнулся Чиргин, — побочный ребенок.
Я пожал плечами.
— Это не даёт ответ на вопрос, зачем убивать бедную музыкантшу, сироту, с которой и взять-то нечего. Нет внятного мотива — нечего искать преступление. А никакого преступления, прошу заметить, и не произошло.
— Может, — заговорил Чиргин голосом надтреснутым, принимаясь прохаживаться по комнате косолапым шагом, — это все из-за кольца!
— А, ты тоже заметил, — я припомнил тоненькое колечко на безымянном пальчике и усмехнулся. — Впрочем, тебя бы это не остановило.
— Меня бы это не прельстило, — отмахнулся он, горячо краснея (впрочем, я не сомневался, краснел он за прошлое), прикрылся усмешкой: — Мой интерес на дне стакана, а вовсе не в глубинах декольте, друг мой, — и, злясь на мою слишком понимающую усмешку, подобрался, заговорил поспешно: — Послушай, но зачем она скрыла такую важную подробность своей жизни? Почему так напирала на своё одиночество? Почему вообще пришла пытать счастья к тебе, балбесу, выискав адрес в дрянном журнальчике, если у неё есть близкий человек?
— Да брось, — усмехнулся я, — вела она себя отнюдь не как девушка, принявшая на себя обязательства подобного толка.
Чиргин с удивлением воззрился на меня, воскликнул обескураженно:
— Вот уж не думал, что супружеская жизнь превратит тебя в ханжу! — и, не заботясь о моем возмущении, пробормотал: — Так или иначе, она смолчала о помолвке. Быть может, она обручилась с недостойным человеком, порвала с ним, а он теперь преследует ее и хочет отомстить за отказ. Или так одержим ею, что ему легче видеть ее мертвой, чем чужой!
Я скривился, отказываясь даже комментировать такую чепуху, а он посмотрел на меня в упор, и улыбка слетела с него, подобно шелухе:
— Вот, Григорий Алексеич, сюжетец в твоём духе. Хватай кость, рви мясо! С треском, с блеском! Бей рекорды продаж на тайнах злополучных девиц, а они уж перебьются, на тупых ножах в подворотнях перебьются.
Я несколько оторопел от его злобы, но он заговорился, сплюнул, махнул рукой и вновь отошел к окну, где и простоял несколько минут молча, нахохлившись, пока я упрямо правил набросок.
— Если б она порвала с ним, голубчик, то первым делом выкинула б кольцо, — сказал я спокойней. — Ну, будет тебе. Приятный вечер завершился смелым, но непродуманным спектаклем. А ты ещё жаловался, что устал от света рампы и давненько не ходил в театр зрителем.
Он всё угрюмо горбился и водил пальцем по стеклу.
— Наведаемся мы к ней завтра, всё ж напросились. Найдём ли мы по адресу нужный дом — ещё вопрос, конечно, но если нам суждена ещё встреча с этой загадочной особой, то, надеюсь, ты будешь во всеоружии.
— То есть? — буркнул он.
— Протрезвеешь.
Он не сдержался, хохотнул и схватил бокал.
— Господь, спаси меня, но только не сейчас!<span class="footnote" id="fn_17010022_5"></span>
Мы выпили ещё, повеселели, и я, с прищуром взглянув на Чиргина, пустил стрелу:
— И причем тут Пушкин! — отсылая к последнему слову, что осталось за ней.
Он стоял надо мной в профиль, и улыбка прорезала его щеку едва ли не до уха:
— Полагаю, она оценила мой подход к спящим дамам<span class="footnote" id="fn_17010022_6"></span>. Итак, зложелателя следует искать среди злых мачех. Богатырь у нас всего один, это ты, голубчик, но придется тебе поработать за семерых. Завтра… наведаемся в высок терем.
Я вспомнил подробности старой сказки. Чиргин залпом допил коньяк и с огоньком в глазах прошествовал к себе на мансарду.
На следующий день Марфушка, видимо, навёрстывала упущенное и завтрак сервировала с особым рвением, даже чуть разрумянившись то ли от натуги, то ли от волнения, то ли от жара свежих гренок. Явился Чиргин — и, распахнув настежь окно (притом с треском порвав штору), провозгласил славу солнечному мартовскому утру и сообщил о своем намерении совершить променад. Я отмолчался, похрустывая гренком и прикусывая улыбку: Чиргин представлял зрелище… неожиданное.
Прежде всего, он причесался, и его чёрные волосы, которые он опускал до плеч, лежали блестящей волной. Свою тощую шею он плотно обмотал платком тонкой ткани сдержанного цвета. И пусть сюртук сидел на нем почти что по размеру, но без десяти слоёв пёстрого тряпья он казался мне чуть ли не нагим. Вощеные носы туфель сияли, как и глаза, сизые в один тон с весенним небом.
Пересилив себя и заглотив с кофе все тысячи тысяч шпилек в его адрес, я довольно-таки безнадежно пригласил его разделить со мною трапезу, прекрасно зная, что его завтрак исправно составляет пара папирос. Однако он с размаху покусился на булочку, а за ней — вторую, третью, отвоевал у меня варенье и наконец залпом осушил кофейник (предварительно, все же, разлив его по трем чашкам и отпив из каждой). Мы не торопились, поставив во главу угла приличия, на которых так настаивала наша странная гостья; ожидание пуще разжигало интерес — безумные рассуждения Чиргина показались мне забавными, и в голове роились занятные сюжеты, которые можно было бы взрастить на этой благодатной почве.
Прикрывшись газетой, которую я все откладывал, намеренно терзая себя мыслью, что меня там уже целый день дожидается рецензия или по меньшей мере хвалебный отзыв, я принялся лениво просматривать статьи, порой отвлекаясь на Чиргина.
— Оправь чуть-чуть, — намекнул я ему на странно взбитый сюртук.
— А, это все карман.
— Какой еще карман?
— Внутренний. Вот и топорщится.
— Что еще ты туда напихал? Расстанься с коньяком хоть бы на полдня.
— Уволь! — он будто бы всерьез оскорбился. — Я довольствуюсь кофе. А тут…
Он отвернул лацкан, и на свет божий показалась длинная деревянная трубочка. Из петлицы он вынул то, что я сначала принял за петушиные перья — сноп тонких игл, перевязанных бечевкой.
— Жемчужина твоего арсенала, я полагаю, — протянул я, едва сдерживая хохот.
Он ухмыльнулся, поднёс руку ко рту, и я опомниться не успел: красное перо вонзилось мне в нагрудный карман. Чиргин подмигнул:
— Уж всяко лучше, чем тупой нож.
Я сцепил с себя иглу и пригрозил ему перышком:
— Из своего хвоста щипал?..
— Оставь себе и укрась им свою кислую мину.
Я, не в силах сдерживать смех, скорее опустил лицо в газету — по старой привычке, уткнулся прямо в уголовную хронику. Москва всегда находила, чем удивить: обитатели её сходили с ума либо от скуки, либо от тяжелейшего труда, и вот изобретали преступления невероятные по своей мрачной смехотворности. Какому-то генералу подлили в чай молоко, а у него была дичайшая непереносимость. Скончался в муках, так и не угостившись эклером, — а официанта подозревают в сговоре с честолюбивыми коршунами со службы.
— Очень удобно, можно в рукаве прятать, — беспечно болтал Чиргин, — а пёрышки в шляпку...
По холодам в бедных районах помирали от обморожения и голода: так один уличный сорванец приноровился торговать зубами, которые добывал из окостеневших ртов способами столь непотребными, что я едва не распрощался и с гренками, и с кофе — как можно печатать такие шокирующие подробности в издании, которое читают не только за завтраком, так порой и дамам!.. Знатно я бы оплошал, сиди я сейчас в уютной гостиной нашего семейного гнезда и развлекай жену такими вот новостями — а она часто просила меня читать и выписывать побольше журналов, чтобы вконец не отставать от жизни.
— Что же ты, Путилин<span class="footnote" id="fn_17010022_7"></span>, уже и в газетах пишут, что носить подобные бакенбарды — тягчайшее преступление? — воззвал ко мне голос Чиргина. — Ты теперь персона публичная — придется внять гласу толпы, и на сей раз я к ней присоединюсь: мы будем роптать о чудовищности баков…
К слову, баки я впоследстви сбрил.
— Ты только послушай, какую мерзость стали печатать! — воскликнул я. — «Мальчик, одиннадцати лет»…
— Я две недели кряду слушал, какую мерзость теперь печатают, — фыркнул Чиргин.
Мне даже стало слегка обидно; но тут я вспомнил, что в изголовье моей кровати все еще висит, намертво прибитый, черновик моих литературных изысков, и вмиг развеселился — в таком же настроении, наперекор ему, я бодро прочитал о выходках мальчишки и перешел к следующему печальному сообщению.
— Быть может, этот мальчишка — один из её воспитанников, — усмехаясь, протянул Чиргин. — Какая наседка, такие и птенцы. Те, кто выжил в приюте, экземпляры особой закалки. Немилосердно калеченные, но живучие. Судьба надавала им пинков и оплеух, а они учились шире улыбаться в ответ и откусывать всякую руку, что даже с лаской приблизится, по локоть!
Он мотнул головой, пожал плечами, и поднялся, живо, резво, полный желания хоть ради исключения признать, что порой жизнь случается не такой уж невыносимой.
— Знаешь, что она мне напоследок вчера сказала?.. — негромко произнес он, остановившись у окна. — Говорит, «Надеюсь, вы перепишите концовку моей истории». Я, разумеется, поклялся.
Когда он обернул ко мне лицо, на нём цвела мягкая улыбка.
И все же моё молчание и застывший взгляд, верно, смутили его — прищелкнул каблуками, вскинул бровь:
— Что же ты, Григорий Алексеич, сдулся? Кто-то осмелился дать отрицательный отзыв? Ну-ка, какого критика...
Он потянулся за газетой — а я ее отложил, с хрустом смяв, поспешно прикрывая рукой. Но он зачем-то счел это за напускной стыд, заговорил что-то изобретательное, а мне лицо свела судорога, и я не мог даже сморгнуть: не мог глаз отвести от его свежего, румяного лица, от блестящего взгляда, который он опустил ровно на тот разворот, который я возжелал в тот миг спалить дотла и пепел развеять по ветру.
Да, в сегодняшних газетах не было совершенно ничего стоящего. Фиаско генерала, предприимчивость мальчишки и вот обыденная кража, по нелепому стечению обстоятельств обернувшаяся ограблением. Нашел, вор, куда залезть — еще приличный район под Ивановской горкой, дом содержит старуха, почти слепая и совершенно глухая, комнаты сдает двум молодым барышням, с которых и брать-то нечего. Но в наше время чернь лезет во все дыры за лишней копейкой. Видимо, вор посчитал, что в квартире двух молодых барышень есть чем поживиться, вот и залез через окно, начал обчищать. К счастью, одна из жиличек на масленицу уехала гостить к тётке, и всё бы обошлось, ведь и вторая барышня целый день дома не объявлялась — видно, загуляла, и лучше б подольше гуляла. Но не повезло ей вернуться посреди ночи, ровно тогда, когда мерзавец решил поживиться их скудным добром. Застала она его врасплох — и он её с плеча по лицу. Подсвечником с серванта. Бил остервенело и долго, от лица ничего не осталось. Понятное дело, насмерть.
А ведь она была молоденькая, совсем ещё девочка. Музыкантша с печальными глазами. И, вот же нелепость, до недавнего вечера никогда не ела брусники.