Пятьдесят семь дней до (1/2)

Баю Бай — JILLZAY</p>

Я выдохлась. Скрючившись пополам в плохо освещённой ванной, окружённая густым паром, притянула к подбородку колени и бесцельно уставилась перед собой. Одинокая лампочка, свисающая с потолка на оголённом проводе, часто замигала, подстёгивая моё ленивое мытьё, но мне не хотелось покидать своё чугунное, ржавое укрытие. Там, за пределами этой комнаты, меня не ждало великое будущее, не ждали свершения, успешная карьера и любящий муж.

Я согласилась на поддельные документы и на то, чтобы уехать в Венгрию, но вовсе не потому, что верила в то, что жизнь может измениться. Просто я трусила её прервать, боялась покончить с собой, со всем этим…

Натянув капюшон чёрной байки до самого подбородка, сгорбившись пополам, я сидела в школьном коридоре на подоконнике, листая ленту инстаграмма. Счастливые, до блевоты радостные лица высокомерно провожали меня взглядом с каждой картинки, что я пролистывала вниз, по детской, глупой зависти, не оставляя ни одного лайка.

— Бу!

Я дёрнулась от неожиданности, чуть не выронив из рук мобильник.

— Поппи, твою мать…

Кучерявая богачка с выдуманными проблемами из разряда: «Папа сказал, что в этом году не купит мне новый порше, потому что я разбила предыдущую машину» или «…Стейси пришла на вечеринку в таком же платье, как и у меня! Но, знаешь, готова поклясться, что это подделка. Откуда у этой дешёвки с мочалкой на голове и кривыми зубами, как у лошади, взялись деньги на Оскара Де Ла Рента?» подсела рядом, даже не извинившись за то, что потревожила мой утренний ритуал ненависти ко всему окружающему. Достала из сумки жестяную банку из-под пива и, прилепив жвачку к подоконнику, с громким «пшик», принялась хапать прямо средь бела дня.

— У тебя урок у Беккера, почему ты тут?

Я приняла из её рук банку пива, подумав о том, что в случае чего спихну всю ответственность на неё, и ответила:

— Неважно себя чувствую.

Поппи была белой вороной в старшей школе Франклина: слишком богатой, слишком яркой, слишком наивной до всего, что касалось зависти в глазах новых, менее удачливых, чем предыдущие, но куда более бедных одноклассников. Перевелась сюда из частного пансионата два месяца назад и прилипла ко мне как жвачка к подошве, когда остальные девчонки отказались делить с ней свою территорию, своих парней (будто Поппи Перес было дело до гоповатых отпрысков финансово несостоявшихся мигрантов, посудомоек и дворников) и, что самое важное на последнем курсе — титул королевы выпускного бала. Этот пунктик возглавлял топ причин, по которым никто не хотел дружить с Поппи. Она — конкурентка, а корона, по популярному, но не подтверждённому ни наукой, ни практикой мнению — гарант успешной успешности после окончания школы.

Я была вовсе не против такой дружбы, особенно в те моменты, что мы дружили молча. В её розовой сумочке всегда водилось что-то интересное: травка, таблетки, доллоровые купюры, которые, стояло ей отвернуться, я отстёгивала себе в качестве зарплаты за постоянное выслушивание подробностей её личной жизни. Поверьте, сочувствовать разбитой палетке от Диор — дело не из лёгких.

Обычно Поппи не интересовало ничего, что её не касалось. Сомневаюсь, что тогда она вообще знала, как меня зовут, постоянно кем-то обзывая: крошка, детка. Один раз я чуть не всекла ей между глаз, когда она назвала меня киской. После этого я потратила три ночи на то, чтобы избавиться от кошмаров, в которых моя пра-пра с вагиной вместо лица просила почесать её киску.

Не знаю, почему в тот день Поппи развернулась ко мне и спросила:

— Что-то случилось?

От неожиданности я подняла голову, и капюшон слетел с лица, открывая миру огромный синяк на пол щеки. Поппи тут же изменилась во взгляде, от удивления округлив рот и тут же закрыв его обеими руками.

— Господи, Одетта, кто…

Я разозлилась, прочитав в её взгляде сочувствие. Последнее, чего мне хотелось, — чтобы она, сраная богачка из мира грёз и розовых порше, жалела меня. Снова натянув капюшон, я стала собирать вещи, хаотично закидывая их в сумку.

— Прости, — наигранно беспечным голосом пролепетала она, схватив меня за руку. Извинилась за то, что без спроса коснулась меня, и спрыгнула следом, забыв на подоконнике все свои вещи.

— Чего ты ко мне привязалась?

— Нужно показать тебя врачу. Пойти в полицию…

Мы шли по пустому коридору. Все нормальные дети посещали школу для того, чтобы учиться. Я же приходила сюда, чтобы выбраться из дома, покурить траву в толчке. До сего момента сегодняшний день не был исключением: я не планировала идти на уроки, но теперь была готова ворваться на математику и в придачу сплясать перед доской лезгинку, лишь бы эта разукрашенная дура от меня отстала.

— Отвали от меня, умоляю.

Я почти совершила ошибку, которая стоила бы мне целого часа жизни, коснувшись дверной ручки в кабинет мистера Беккера. Алгебра ещё никогда не казалась мне такой притягательной…

Поппи шлёпнула меня ладонью по предплечью, заставляя возмущённо на неё уставиться. Тут-то и случился неприятный конфуз, но главный переломный момент в наших отношениях. Кажется, удар «отчима» сказался не только на моём лице, но и на голове, потому что в следующую минуту в глазах заплясали искры. Сама же я рухнула на пол, в полете обблевавшись.

Проснулась в больнице с сотрясением мозга и засохшей в волосах блевотиной. Видимо, меня чем-то накачали, потому что, когда Поппи погладила меня по щеке, я громко разрыдалась и наговорила такого, после чего у меня уже не оставалось выбора. Поппи Перес официально заняла вакантное, но точно не претендующее на очередь из желающих место моей лучшей подруги.

Я поняла, что купанию пришёл конец, когда двухметровая потная туша ввалилась в ванную и принялась чистить зубы пальцем, игнорируя мою вопросительно выгнутую левую бровь. Или правую, не знаю, я не сильно заботилась о бровях.

— Не боись ты так, не смотрю, — уставившись на моё голое, тянущееся за полотенцем тело, бросил мужик, продолжая тереть десны пальцем.

— Я и не боюсь, — вполне честно ответила я, обматываясь драным полотенцем. Предвкушая чистую одежду, оставленную в общей ночлежке на пятерых человек, выпрыгнула на резиновый коврик и принялась выжимать волосы, ощущая пристальный взгляд на исцарапанной шее.

Собрав слюну и пасту воедино, мужик громко сплюнул и спросил:

— Любишь повеселиться?

— О чём ты?

Он кинул взгляд на порезы и уколы на левом запястье. Я машинально зажала предплечье правой ладонью. Приняв мой жест за положительный ответ, стряхнув воду с мокрых пальцев, мужик стал копошиться в кармане свисающих шорт. Они напомнили мне папу. Шорты. У него были такие же в тот день, когда его грузили в микроавтобус.

Рациональная часть меня, точнее, её остатки, хотели как можно скорее покинуть эту комнату. Последней выжившей извилине не нравилось такое близкое соседство с незнакомцем, у которого на моих глаза вставал член по мере того, как его рука что-то вытягивала из кармана.

Но была и другая часть меня. Та, что села на бортик ванной, позволяя полотенцу чуть съехать вниз и оголить правую сиську. Та, что всегда была не против потрахаться за наркотики. Та, которой было наплевать на честь, мораль и долг перед отчизной.

— Знаешь, что это?

— Дезоморфин, — меня передёрнуло. Дешевый аналог героина. Люди варят его самостоятельно из таблеток с кодеином и комбинации токсичных веществ, включая бензин и растворители.

— Тяжёлая дрянь, — вытянув вперёд волосатую руку, покрытую язвами, хмыкнул мужик. Судя по площади поражения, ему осталось не сильно долго.

Я собиралась сказать, что не хочу употреблять, когда случайно посмотрела на нас в зеркале. Трагичная картина — вот как мы выглядели со стороны. Я глянула на свои трясущиеся бледные руки: по-прежнему грязные, пережёванные ногти, костлявые запястья, обтянутые прозрачной кожей…

Себастиан, так он представился, стал раскрывать оболочки таблеток и высыпать порошок на чайную ложку. Я наблюдала за ним, словно завороженная. Что-то внутри меня всё ещё слабо сопротивлялось, но я больше не хотела слушать. Просто щёлкнула выключателем и бац — никакого сраного самоанализа.

Мы сползли на холодный мокрый пол. Эйфория клокотала в горле, и всё вокруг стало неважным. Остались только мы: я и чайная ложечка с мутной жижей, разогретой зажигалкой.

Когда Себастиан обмотал мою руку шнурком от кроссовок, по щекам катились слёзы радости. Когда он поцеловал меня в шею, гладя между ног своими волосатыми пальцами, я все ещё плакала, запрокинув голову на бортик чугунной ванной. Я не могла поверить своему счастью и тогда, когда он стал двигаться во мне, параллельно вонзая иглу в вену.

Я прикрыла глаза, делая свой первый вдох. Слабое жёлтое свечение на потолке превратилось в буйство насыщенных красок: зелёный, красный, тёмно-синий. Я была на самой вершине, проваливаясь в глубокий сон без сновидений…

…кто-то слабо позвал меня по имени. Я приоткрыла один глаз, ощутив тепло и аромат свежего кофе. Из радио играла приглушённая музыка, а правую щёку обдувало ночной прохладой. Было так хорошо и уютно, что я напрочь забыла о том, что предшествовало попаданию в столь необычную для меня обстановку.

Кто-то заговорил. Прохлада хлынула мне в лицо, а следом за ней раздался грохот закрывающейся двери. Я в машине. Надеюсь, мы едем в какое-то хорошее место. Мне так сильно хочется побывать в хорошем месте: например, в МакДональдс. Я бы сейчас не отказалась от канистры сырного соуса, чтобы искупать в нём картошку, наггетсы, себя.

— Мы уже едем, — незнакомый голос, запах табачного дыма, рёв мотора. — Не знаю, какой дрянью её накачали, но спит как убитая, — ощущаю взгляд на своём лице.

Прежде, чем мозг успевает заподозрить неладное, сердце начинает ускорять свой темп. Всё вокруг перестаёт быть уютной нереальностью, когда незнакомый мужской голос с заметным шотландским акцентом произносит: