Пятьдесят девять дней до (1/2)

One More Hour — Tame Impala</p>

Следующие пару дней я провела словно во сне, и это было буквально худшим, что со мной случалось. Я пересекла ту самую черту, что отделяла меня от пропасти. Я… утратила всякую связь с Одеттой или Кэсси Барна. Просто перестала существовать, думать и чувствовать.

Я была на самом дне.

У меня не было денег, не было провонявшегося тухлятиной салона минивэна, не было еды и, что самое главное, не было доступа к наркотикам.

Я сильно испугалась, когда Кэл рассказал мне о том, что кто-то спрашивал обо мне. О моих тёплых отношениях со старым бродягой без всякой идентификации не знали даже в ФБР. Это и натолкнуло меня на мысль о том, что я без злого умысла, ничего не помня, могла вляпаться в дерьмо похуже тюремного срока за убийство, которое, кажется, не совершала.

Кэл, как и любой уважающий себя пьянчуга без ломаного гроша в кармане, предложил мне единственное, что у него было: свои связи. Вы удивитесь, когда узнаете, какими крепкими и надёжными могут быть отношениях с теми, кто так же оказался на обочине жизни.

Мы немного побродили по окрестностям, избегая людных мест. От меня воняло так, что спустя некоторое время я приняла этот запах как часть моей новой личности. Одежда грязными мокрыми лохмотьями весела на мне, и именно тогда в отражении витрины я поняла, что потеряла всё.

Целый день потребовался для того, чтобы добраться из самого центра города в такие отшибы, о существовании которых я и не подозревала.

Ближе к окраине пришлось спускаться под землю, когда стало ясно, что более избегать людных мест не получится. Напоследок я стащила с прилавка пекарни несколько подгоревших булочек и поделилась ими со своим спутником.

Я старалась не думать, что по колено иду в дерьме, когда мы наконец оказались внизу. Кэл плёлся чуть впереди, хромая на левую ногу. В области колена грязная штанина прилипла к его худым ногам, а поверх небольшой дырки застыла кровь.

— Что с тобой случилось?

Он удивился, когда я показала на ногу.

— Ах ты ж гадина, — заворчал старик, пытаясь отодрать ткань от раны. — Прокусили.

— Клопы? — спросила я первое, что пришло в голову, пережевывая сухую булку с таким выражением лица, словно ела тонкие сливочные блинчики, которые по утрам любил готовить Скотт.

Кэл воззрился на меня как на чуму в человеческом обличии, а потом со свистом рассмеялся.

— Мы с клопами уж какой год душа в душу живём, а это тётька у магазина псин своих на меня спустила.

— Дай посмотреть.

— Да не страшно, — отмахнулся Кэл, когда я впервые подошла к нему так близко. Раньше мне было тяжело выносить его вонь, но теперь я воняла с ним в унисон, и это перестало быть проблемой.

Спустя пять минут пререканий, Кэл всё же нехотя снял штаны и уселся на пол, свесив ноги в грязную воду. Я сдержала удивлённый выдох, когда увидела его худые, покрытые гематомами и грязью ноги.

— Дело дерянь, — шикнул он, смущённо отводя взгляд в сторону.

Мы никогда не говорили о том, как он пришёл к такой жизни. Я не знала, была ли у него когда-то семья и что он сделал для того, чтобы лишиться её. Изредка он выдавал что-то вроде:

— Хорошо бы сейчас обратно в Луизиану.

Иногда начинал говорить на французском, но все попытки разузнать о нём что-то большее жёстко пресекались. Он тут же прикидывался пьяным или и правда был всегда слишком пьян, лишь изредка приходя в себя.

Под землёй было темно и холодно. Редкие пучки света сквозь отверстия в люках освещали нам дорогу, а когда на улице стемнело, стало совсем невыносимо. Несколько раз я упала, больно ударившись коленями. Желудок болел от той дряни, что я сожрала, и от той, что не успела.

Меня ломало. Я оставалась в сознании, обрабатывала входящую информацию и даже что-то отдавала этому миру, но внутри ощущала себя абсолютно мёртвой и холодной, будто кто-то щёлкнул пальцами и потушил весь свет.

Это чувство было мне знакомым. Я понимала, что когда мы выйдем на поверхность, то я, вероятно, сделаю что угодно, чтобы нанюхаться или уколоться любой дрянью, лишь бы снова включить в своей голове грёбаный свет.

Нашим отношениям со Скоттом оставалось жить всего пару недель. Он уже понял, что я вернулась к героину, но ещё не осознал, что это состояние разрушит нас обоих.

Так как из близких родственников у меня остался только дядя, отношения с которым нельзя было назвать тёплыми, против моей воли Скотт не мог заставить меня лечь в клинику, хоть и умолял пройти лечение, но в то время я ещё почему-то отрицала свой новый социальный статус.

«Трезвых» дней становилось всё меньше.

Впервые, что что-то не так, я поняла, когда потеряла интерес к сексу. В тот день Скотту в голову пришла просто блестяще идиотская идея провести несколько дней на моей исторической родине.

С самого утра я чувствовала себя не в своей тарелке. Виной тому было вчерашнее рандеву или то, что я возвращалась к той маленькой девочке, которой уехала из Венгрии, я не знала.

Прескотт раскинулся в кресле напротив, уткнувшись носом в кипу каких-то бумаг. Прошло всего пару недель с того дня, как он занял руководящую должность в компании своего отца, и я была искренне рада за то, что он наконец отвлёкся от дерьма, происходившего в семье после того, как его брат трагично погиб.

Он уже успел сменить джинсы на тёмные брюки, а мои любимые футболки с забавными принтами заменили бесконечные белые поло.

Скотт посмотрел на меня поверх бумаг. Мы сильно поругались этим утром и теперь не разговаривали.

— Ты что-то хотела сказать?

Я утонула в кожаном бежевом сидении. Миловидная стюардесса, пришедшая в восторг при виде моего мужчины, оставила на столике рядом поднос с едой и нехотя, оставшись без внимания, удалилась.

Я принялась жевать бутерброд. Перес продолжал злобно сверкать взглядом в мою сторону.

— Ты так и не скажешь, где была вчера ночью?

— Я же уже сто раз сказала, что ходила с Поппи в…

— В бар? В тот самый, в котором вас вчера не было?

Я подавилась листом салата, удивлённо выпучив глаза. Прескотт самодовольно усмехнулся и отложил бумаги в сторону, сцепив пальцы на коленях.

— Ты следил за мной?

— Я искал тебя.

— Ты просто с катушек съехал, — вспыхнула я. — Только не хватало, чтобы ты начал меня пасти.

Он закатил глаза. Не знаю, почему, но это так сильно меня взбесило, что я не удержалась и швырнула в него остатки сэндвича, попав прямо в грудь.

Скотт выглядел так, словно ожидал подобного от меня. С равнодушным выражением лица он поднял бутерброд, свалившийся на колени, и затолкал его в рот, выводя меня из душевного равновесия ещё больше.

— Куда ты?

Я вскочила из кресла, вцепившись в сумочку ногтями.

— А ты как думаешь? — развела руками, стоя посреди самолета на высоте нескольких тысяч метров.

— Думаю, что ты вполне способна выйти из самолёта, — с усмешкой, за которой крылось непонятное мне в тот момент беспокойство, сказал Скотт.

— Я очень к этому близка, Перес.

Он поджал губы, уставившись на мои вспотевшие ладони.

— Зачем тебе сумка в туалете?

Я выпучила глаза.

— Ты совсем рехнулся.

— Зачем тебе сумка? — его взгляд стал жёстче.

— Какая тебе к чёрту разница?

— Дай её сюда, — совершенно серьёзно потребовал Скотт, протянув руку.

Я позеленела от злости, сжимая маленький клатч, в который даже телефон не помещался.

Прежде, чем Перес вырвал сумку из моих рук, я рванула к туалету. От сулящей мне мгновение приватности ручки меня отделяло всего два жалких шага, но тело Переса оказалось сильнее и быстрее меня. Он впечатал меня в стену, просунул между моих ног колено и вырвал из рук чёрную сумочку.

— Отдай!

Его глаза горели недобрым огнём. Не с первого раза удалось открыть её, и тогда он просто сорвал замок, вытряхивая немногочисленное содержимое на пол: губная помада, кредитная карточка и прозрачный пакетик с парой таблеток.

Мне стало плохо, когда челюсть Скотта стиснулась. Мышцы выступили на его шее и подбородке, а взгляд помутнел.

— Что это?

— Бупренорфин. Врач сказала принимать их каждые несколько часов, — моментально соврала я. Частично. Я и правда согласилась на домашнее лечение от зависимости, и бупренорфин был одним из лекарств. Был, до тех пор, пока я не стала увеличивать дозировку и не превратила лекарство в новый наркотик.

Выражение лица Скотта говорило лишь о том, что он мне не верит. Он молча отстранился от меня, от чего я чуть не свалилась на пол, а затем взял пакетик и сжал его в кулаке. У меня спёрло дыхание, когда Перес вдруг резко открыл дверь в туалет и занёс руку над унитазом.

Клянусь, в тот момент я была готова разорвать его глотку зубами. Мне так сильно хотелось включить сраный свет в голове, что, не помня себя от сотрясающей все тело дрожи, я бросилась вперёд словно дикий зверь.

Кажется, уже тогда, в наши последние дни, Перес стал жрать какую-то дрянь, потому что его разнесло в разные стороны. С небывалой прежде лёгкостью он схватил меня за шиворот и встряхнул, словно баул с вещами.

— Успокойся, — его голос: ровный, спокойный.

Шум воды оповестил меня о том, что нужная для восстановления сил доза безвозвратно утеряна, а мы на высоте хрен знает скольких тысяч метров и до Будапешта как минимум как сракой до Луны.

Захотелось убивать.

Я сжала руку на его горле, оставляя следы-полумесяцы. Губы Переса дёрнулись от удивления, когда он потянул меня за волосы на затылке и заставил посмотреть ему в глаза. Точно не знаю, что тогда он прочёл на моём лице, но что-то потухло в его взгляде. Боюсь об заклад, — это была надежда.

— Ты бы убила меня, правда?

Я была прижата к стене весом его тела. Технически, это было практически невозможно, теоретически, желание врезать ему кулаком между глаз было как никогда сильным.

— Отвечай.