Шесть дней после (2/2)

— Пусти, Перес! Они же сейчас придут.

Я задрал короткое платье до пупка, одним резким движением раздвигая худые ноги в стороны.

— Ты забыла нижнее белье, — не без удовольствия прошептал я, садясь на стул.

Одетта тут же закинула обе ноги мне на плечи, улыбаясь уголком губ:

— Ваш десерт подан, сэр.

Она пахла цитрусами и ванилью, а на вкус была сладкой, словно мёд. Я не стал церемониться, за неимением времени резко припадая губами к её промежности, языком проникая внутрь её тающего в моих руках тела.

Барна глухо застонала, и я крепче сжал пальцами её упругие ягодицы. Снова провёл языком, губами, заставляя её выгнуться в спине от удовольствия. Одной рукой она вцепилась в мои волосы, вдавливая моё лицо себе между ног.

Тягучая, горячая, сладкая смазка потекла по моим скулам, подбородку, и я улыбнулся тому, как стремительно и очень сильно она мокла от моих прикосновений. Моя маленькая, грязная девочка.

— Скотт, — умоляюще прошептала Одетта, когда я навис над ней сверху, рваным, нетерпеливым движением руки срывая с себя ремень.

Звонок в дверь.

— Блять, — глухо простонал ей в рот, навалившись сверху, весом своего тела вжимая её в стол. — Презервати…

— Не надо, — обвила ногами меня за талию, крепче прижимая к себе. — Пожалуйста, скорее.

Мы предохранялись, правда. В девяноста девяти процентах случаев, но этот один казался мне лучшим мгновением моей жизни. Я был полностью внутри неё. Я чувствовал её, чувствовал, как её тело дрожит от удовольствия на кончике моего члена.

— Сделай это, — простонала она за секунду до того, как дверь в дом открылась, а я до последней капли остался внутри её тела.

Барна обернулась на меня, в руках сжимая два бокала с красным, купленным на заправке вином. Я молча сделал несколько глотков, сморщившись от гадкого, кислого послевкусия, и уставился на сулившую мне плотный и сытный полночный ужин картошку.

Я опустил голову вниз, в руках сжимая на половину, пустую баночку с таблетками. Ксанакс. Сраный ксанакс.

— Хотите ещё добавки? Гуляш или…

— Гуляш? — мама несколько раз попыталась повторить название блюда. Одетта мягко её поправила и навалила нам всем по целой тарелке.

— Очень вкусно, — довольно и сыто улыбнулся отец. — Никогда прежде не пробовал венгерскую кухню. А это?.. — он с интересом уставился на почти допитую нами бутылку чего-то очень сладкого и креплёного.

— Палинка — венгерский фруктовый бренди, — с гордостью сообщила нам Одетта.

— Из какого ты города, дорогая? Будапешт…

— Мишкольц, небольшой городок на реке Шайо.

— И давно ты живешь в Штатах?

Одетта задумчиво уставилась в потолок, подсчитывая.

— Двенадцать лет. Да, двенадцать.

— Поппи много нам о тебе рассказывала, — резко подобревший от литра палинки начал отец. — А вот Скотт, — недовольно на меня покосился. — По правде говоря, я думал, что он ге…

— Андрэа! — мама пнула его кулаком в плечо.

— Что? — он рассмеялся, потирая ушибленное место. — Он никогда нас ни с кем не знакомил.

Мама и я одновременно закатили глаза.

— Ох уж эти американцы, — махнул рукой папа, заговорщически зашептав в сторону Одетты: — Нам, европейцам, нужно держаться вместе, пока эти капиталисты не свели меня в могилу.

Барна довольно кивнула головой, под столом сжав мою ладонь, лежавшую на её коленке. — Выпьем за это?

Я молча поставил пузырёк с таблетками на кухонную столешницу. Одетта отвела взгляд, и только теперь я заметил, какими плавными, ленивыми стали её движения. Она приняла эти сраные таблетки.

Я крепко сжал стеклянную ножку бокала.

— … с машиной всё в порядке?

Ничего ведь не изменилось, и я это прекрасно знал.

— … кота нужно…

Твою мать.

— Скотт?

— М?

— Ты меня слушаешь?

Мы просто стояли и притворялись, что ничего не случилось, что всё нормально, но это, сука, совсем не так.

Я отпрянул в сторону прежде, чем кончики пальцев Одетты успели мазнуть меня по щеке. Это ведь была не она. Настоящая Одетта ненавидела меня.

Внутри меня всё сжалось от отвращения. От отвращения к самому себе, человеку, надежда которого посадила его на самолёт в Риме, надежда которого была слишком слаба для того, чтобы выстоять на пути первого препятствия.

Когда прошло двадцать минут с момента её отсутствия, я стал переживать. Обычно разговор с матерью для Одетты длился не больше пары секунд и всегда оканчивался одним и тем же: ей были нужны деньги.

— Пойду, проверю, как там у неё дела, — сообщил, вставая из-за стола.

В коридоре было тихо. На улице уже давно стемнело и шёл сильный дождь. Мой второй дом находился за пределами Сиэтла, и родители приняли решение переночевать у нас. Я думал о том, где они лягут, в приподнятом расположении духа поднимаясь на второй этаж.

Маленькая полоска света выглядывала из-под плотно прикрытой двери ванной комнаты. Я сделал шаг на встречу.

— Одетта?

Ответом мне стал гул ветра и грохот оконной рамы. Нехорошее предчувствие затмило сладкое послевкусие удачного первого знакомства, и я снова позвал её по имени. Когда ответа не последовало, мой медленный, слегка неуклюжий после выпитого шаг, превратился в бег.

На секунду я замер. Картина, представшая перед моими глазами, казалась мне такой невероятной, такой статистически невозможной, что первой моей реакцией стало оцепенение. Я стоял, прижимая ладони к груди, глядя на бледное, безжизненное тело, распластавшееся на полу.

Её тело.

— Одетта…

В одной руке она сжимала телефон, а в другой — наполовину пустой пузырёк с таблетками. Я упал на колени рядом с ней, ладонями уткнувшись в колени, опустив голову. Она не дышала, и я не знал, что мне делать. Впервые в жизни я был так напуган. Я был обездвижен.

Ледяная рука слабо дёрнула меня за штанину, и я вздрогнул. Из горла вырвался всхлип, и я осознал, что он принадлежал мне. Меня трясло. Впервые в жизни меня так трясло — не от холода. Я думал, что потерял её. Одетта слегка приоткрыла налитые алым глаза и, едва шевеля языком, прошептала:

— Прости…

— Завтра утром я свяжусь со своим адвокатом, — прокашлялся. — А сейчас мне нужно лечь спать.

Одетта непонимающе округлила большие глаза, от чего мне захотелось убить её ещё сильнее. Тень от горящего в гостиной камина игриво скользнула вдоль впалых скул, блёкло вспыхнула в блестящих от слёз глазах и осветила тёмные пятна на лице. Весь задор и очарования этого вечера рухнули в ноги нашей дешёвой актёрской игре.

— Я не убивала его, Скотт, — тихо прошептала она, скорее с вызовом, чем с сожалением.

— Ты ничего не помнишь, Одетта, — устало потёр лоб, нос, глаза.

— Но я не убийца! — со злостью швырнула на пол деревянную лопаточку, которой помешивала картошку.

— Не убийца, Одетта, — обессиленно схватил её за руку, притягивая к себе тонкое запястье. Я видел его в день нашей первой встречи пять дней тому назад, но тогда искренне возжелал поверить в то, что мне показалось.

Мы оба уставились на зеленеющие по всей руке синяки, и оба замерли. Она — со злостью в глазах, как и все наркоманы, которым приходилось убеждать всех вокруг в том, что они не принимают, я — с опустошающим отчаянием, понимая, как же чертовски сильно ошибся.

Непонятно было лишь одно… когда? Шесть лет назад в день нашего знакомства? Три года назад, когда решил начать жизнь заново? Или в прошлое воскресенье, сев на борт частного семейного джета?

— Отлично, — гавкнула Барна, отворачиваясь. — Вали спать.

Я не знал, сколько она приняла, не мог понять, какой эффект на неё оказала пара просроченных таблеток. На вид она выглядела вполне адекватно, не считая агрессивного помешивания картошки.

Я долго не мог уснуть, прислушиваясь в позвякиванию посуды, шуму воды в раковине. Я считал каждый хлопок входной двери, каждый её шаг, и прошлое неумолимо толкало меня к ней. Я хотел, чтобы она была рядом со мной в этой постели. Хотел прикоснуться к ней, обнять. Хотел, чтобы она снова посмотрела на меня так, как смотрела прежде. Хотел вернуться на три года назад, хотел, чтобы эта пропасть между нами исчезла. Но вместо того, чтобы что-то сделать, молча таращился в потолок.

Я искренне верил в то, что обвинения, выдвинутые в её адрес, ложь. Эта женщина была способна на многое, но только не на убийство, и это было единственным, что я мог сделать для неё. Я мог защитить её, но изменило бы это что-то между нами?

Я закрыл глаза, представляя, как Одетта заходит ко мне в комнату. Я представил аромат её кожи, представил, как скользят её шелковистые волосы в моих руках. Представил, как она кладёт ногу мне на живот, касается пальцами моей груди, помогая снять рубашку.

Глаза защипало от слёз, которые я быстро втянул обратно, отгоняя образы мокрой, исхудавшей девчонки, живущей в машине. Я оставил ей несколько своих банковских карточек, но она…

Три года я жил мыслями о том, что, по крайней мере, ей есть где жить, ей есть чем питаться, пока мой юрист между делом не сообщил мне о том, что со счетов в Сиэтле за последние три года не было списано ни доллара и, возможно, нам следует их закрыть.

Я устало потёр глаза. Не смог уснуть и поэтому решил выйти, проветриться, покурить. В доме было темно, тихо. Я спустился на первый этаж, включил свет и сел в кресло напротив настежь распахнутого окна, вдыхая убаюкивающий, лесной, влажный воздух.

Зажал в зубах сигарету, в кармане мятых брюк нащупывая зажигалку. Закурил, выдохнул, расслабился, отвлёкся на мысли о том, что был недостаточно осторожен сегодня днём и, вероятно, завтра утром мне придётся разбираться с прессой. Прескотт Перес был замечен в полицейском участке в сопровождении своей давней возлюбленной.

Улыбнулся, докурил, встал. Немного задержался на кухне, ведомый ароматом картофеля и свежих овощей. Одетта всегда прекрасно готовила, и я не смог удержаться, подъедая прямиком со сковороды. Пока жевал, обляпал себе рубашку, задумался о том, как же это по-человечески просто и как же сильно мне этого не хватало.

Я посмотрел на столешницу, на которой оставил пузырёк с ксанаксом, вдруг обнаружив, что его нигде не было.

Открывая дверь в гостевую спальню, я уже знал, что там увижу. Сердце бешено заколотилось в груди, и я выдохнул, понимая: её нигде нет. Она ушла. Снова.