Шестьдесят восемь дней до (1/2)

Лило как из ведра. В голове возник образ уплывающей вдаль фигурки Кэла на его казённом, выбитом в гуманитарке резиновом надувном матрасе.

Я вообще сомневалась, что за всю жизнь хоть раз видела такой сильный дождь. С потолка машины капало на голову, но я упорно продолжала рулить вперёд, несмотря на то, что в дымке тумана с трудом различала свет собственных фар.

— Девушка, это ваша машина?

У меня тряслись руки, но это была не единственная причина, по которой машину швыряло из стороны в сторону. Дождевые сливы бурлили водой, выплёвывая её наружу. Ржавое днище минивэна вязло в лужах каждый раз, когда я заезжала в очередную яму.

— Давай, давай, — одними губами пробормотала я, когда очередной пинок мотора известил меня о том, что машина долго так не протянет.

На лбу выступила лихорадочная испарина. Меня стало знобить и держать руль больше не было сил. Именно в этот момент где-то на задворках сознания набатом прогудело предательское «а что, если закончить это всё? Здесь? Сейчас? Навсегда».

— Моя, — проблеяла я, покрепче прижимая канистру с бензином к груди.

Я чуть сильнее надавила на педаль глаза, надеясь, что свист шин об асфальт поможет быстрее принять правильное решение. На самом деле, просто трусила. Оттягивала момент. Пыталась подобрать в голове резонную причину, по которой человечество ещё не заслужило избавиться от такой, как я.

Может быть, всё же где-то завалялось вакантное местечко? Для меня? Для Кэла? Для всех пропащих и брошенных.

Шум воды заглушал крик двух мужчин, надвигающихся в мою сторону. Краем глаза, ртом собирая надоедливые капли воды, стекающие по лицу, я заметила пустую кобуру на поясе одного из них.

С другой стороны, не будь в этом мире меня, утилизатора списанных продуктов на заправке, более прихотливый желудок, баловень судьбы помер бы от поноса. Или… или Кэл. Кто будет кормить Кэла? Он ведь копыта склеит на пятый день своей «та я только рюмочку, хвостик» диеты.

Мужик, тот, что на три шага опережал своего дружбана, был помельче. При большом желании я смогла бы оглушить его ударом локтя в челюсть, плюс ко всему, это он прозевал свой пистолет, но второй… тут даже три меня под мефедроном не справились бы.

Но разве судьба одного бомжа и гипотетически существующей жертвы отравления стояли в ряд с теми жизнями, что я уже успела покалечить? Взять хотя бы мою собственную. Я просто прекрасный и очень наглядный пример всего того, что делать не стоит. Даст Бог, спустя сотни лет антропологи найдут останки других хомосапиенсов двадцать первого века, потому что по моему набору ДНК судить всё человечество было бы просто нечестным.

Нога сама вдавила педаль газа, пока мыслями я витала где-то за пределами этой на четверть прогнившей машины. Я думала обо всём сразу и ни о чём одновременно. Вспоминала какие-то яркие, счастливые моменты из прошлого, а затем тут же упиралась в события, которые раз за разом разрушали меня изнутри.

Разбирали, словно по кирпичикам, будто старый, мешающий новой застройке дом, до тех пор, пока от Одетты Барна не осталась лишь хлипкая оболочка. Внутри уже ничего не болело, потому что там ничего и не было.

Признаюсь, было немного страшно, но были вещи в жизни и похуже того, чтобы намотаться на стремительно приближающийся фонарный столб.

И тогда я приняла решение, закрыв глаза. Хотела сделать это красиво: выждать драматическую паузу, подождать, пока вся жизнь пронесётся перед глазами. Пока ждала, левый глаз стал зудеть и чесаться, и я на секундочку его приоткрыла.

Шины засвистели по мокрому асфальту от того, как резко я вжала педаль тормоза. По телу прокатилась волна облегчения, а вместе с ней трепещущее чувство страха.

Я выскочила под проливной дождь, отчаянно громко выдыхая пар изо рта, стараясь унять бешеный галоп испуганного сердца.

— Чего расселся? А ну, пошёл вон! — я рассерженно топнула ногой. До фонарного столба оставалось всего триста метров. Если он сдвинется с места — я ещё успею разогнаться. — Кыш!

Рыжий облезлый и мокрый кот даже не предпринял попытку сдвинуться с места. Тогда я нависла над ним сверху, пытаясь задавить если не авторитетом, то габаритами, но и тогда рыжая мочалка никак на меня не отреагировала, бесцельно глядя перед собой.

Я растерянно оглянулась, без толку утирая мокрыми рукавами свитера текущие по лицу капли воды. В какой-то момент мне показалось, что от слова «дождь» в этом природном катаклизме осталось лишь одно название. Вода стекала одним непрерывным полотном.

Я посмотрела на небо, а, когда вернула взгляд к причине моего неудавшегося самоубийства, нашла её свёрнутой в клубочек у моих ног. В последний раз кот ткнулся мордочкой мне в штанину, а затем с негромким «мяу» закрыл глаза.

Я присела на корточки, кончиками пальцев проводя по грязной шёрстке. Маленькое тело дробно задрожало, стоило мне обвести контур закоревшей раны.

Я попыталась приподнять его, но когда обхватила руками с обеих сторон, в ужасе отпрянула, почувствовав, как пальцы погрузились во что-то мокрое, горячее. — Ты ранен.

В этот момент я забыла обо всём: о трясущихся от ломки руках, о внезапно посетившем меня желании свести счёты с жизнью.

Кое-как я подняла его с дороги, стараясь больше не касаться распоротого брюха. Кровь животного тут же смешалась с дождём на моей одежде, но это, ровно как и опасение подцепить себе стригущий лишай, меня не остановило.

Я уложила рыжий, с трудом дышащий комок мокрой шерсти на переднее сидение машины.

— Держись, вискас, сейчас я отвезу тебя к доктору, — как можно бодрее пропела, поворачивая ключ зажигания. Один раз. Два. Три. Десять. С двадцать пятой попытки стало понятно — машина не заведётся.

Головой я уже понимала, что смысла бороться со старой железякой больше нет, но сердце требовало повторять одно и тоже движение вновь вновь, в такт слабым стонам авто вырывая из моего горла протяжные рыдания.

Если бы не рыжая, умирающая морда, я бы так и продолжила трястись, бесцельно раздербанивая замок зажигания.

Телефон! У меня же есть мобильник…

Треснувшись виском о крючок в дверце, расцарапав себе кожу, я с головой занырнула в гору мусора на заднем сидении.

— Вы забыли закрыть дверь, — огорошил меня коп поменьше, пряча фонарик в карман. На возрастном лице отобразилась тень улыбки. — Будьте внимательнее. В последнее время бродят тут всякие.

Краски вернулись на моё в ужасе побелевшее лицо. — Спасибо.

Телефон держался на худых соплях: три процента заряда и неприличный минус на счёте. Леннон не соврал, когда сказал, что Скотт оборвал все трубки, пытаясь меня отыскать: пятьдесят пропущенных были тому свидетелями.

Я могла позвонить ему, могла переложить этот груз на его плечи, могла сдаться на милость врага. Мне было больно, одиноко, холодно и просто чертовски обидно. Я вдруг поняла, что между мной и этим несчастным котом не было совершенно никакой грёбаной разницы.

Никогда прежде я не жалела саму себя так сильно, как в этот момент. Без дальнейших промедлений я нажала на кнопку вызова и поднесла телефон к уху. Спустя десять шипящих гудков на другом конце откликнулись:

— Кэс? Ало? Это ты?

— Тоб, мне нужна твоя помощь, — взвыла, наполовину рыдая, наполовину мужаясь. — Тут кот… и э-э-э у меня машина… э-э-э нужно отвезти его в больницу… — Сопли текли по подбородку.

— Я сейчас на работе, Кэс, тут шумно, скинь мне смску, — закричал Тоб. — Слышишь?

— Я… Ало? Тоб? Сука! — Зарядка села. Чёрт.

Дождь и не планировал утихать, крепчая с каждой минутой. Когда я вновь вышла на улицу, чтобы с другой стороны машины достать кота, меня обдало порывом ветра и грязи.

Вокруг, как назло, не было ни единой души, а последний фонарь сдался, устав бороться со тьмой, и погас. И тогда я встала посреди перекрестка, скрещивая руки на груди, в голове обрабатывая дальнейший план действий: брошусь под колёса первой проезжающей машине, буду умолять отвезти нас в больницу, а если откажут…

Спустя двадцать минут я почти потеряла всякую надежду. Просто стояла и где-то в глубине души тихо молилась, на изнанку выворачивая своё атеистическое нутро, пока рёв подъезжающей машины не смешался с шумом дождя, и в свете фар я не увидела его.

Прежде, чем я успела податься навстречу, он выскочил из машины, оставляя дверь открытой. Идеальная причёска — намокла, идеальный костюм — намок. Всё испорчено, какая жалость.

— Одетта, сядь в машину, — протягивая мне руку, щурясь от надоедливых капель воды, прокричал мне Скотт.

На переднем сидении его машины сидел Тобиас.

— Там кот, — промычала я, не веря своим глазам, ушам. — Нужно отвезти его в больницу. И моя машина, — ёжась, кивнула в сторону главной претендентки на сдачу в металлолом.

— Сядь в машину. — Хмурая складочка между бровей стала глубже. Он волновался. Обо мне, о коте? Или злился… уж здесь сомнений быть не могло — на меня.

Я ещё немного постояла, по колено завязнув в грязной луже, а затем, не отрывая свой взгляд от омута тёмных глаз, зашагала к машине. Неуверенно открыла дверь дорогой иномарки, глядя на молочного цвета кожаный салон стоимостью в моё пожизненное обеспечение.

— Я… — развернулась, чтобы любезно известить о том, что засру ему весь салон.

Он снял пиджак, кутая в него рыжий комок шерсти. Кровь и дождь намочили белую, вероятно, до появления здесь идеально выглаженную рубашку, а светлые волосы свисающими вниз сосулинами облепили его лицо. Какой же ты, сука, красивый, Прескотт Перес.

В три размашистых шага длинных ног он оказался рядом со мной, достаточно близко для того, чтобы я могла унюхать перечный парфюм, но недостаточно, чтобы могла ощутить тепло его тела. Бьюсь об заклад, в его объятиях очень тепло и спокойно.

— Живой?

— Живой. Пожалуйста, сядь в машину, ты заболеешь, — заворчал Скотт.