Семьдесят дней до (1/2)
Глупее истории нашего знакомства был только культ обожания творчества Шекспира и возведение его «шедевра» о двух взбунтовавшихся малолетках на пьедестал настоящей любви.
Мы познакомились на моём Дне рождения. Мне только исполнилось семнадцать, а он уже заканчивал последний курс Гарварда и по совместительству был старшим братом моей лучшей подруги. И нет, она не была белокурой законодательницей моды, с которой в последней серии мы должны были подраться за корону на выпускном балу.
Поппи Перес перевелась в старшую школу Франклина из частного пансионата для богатых детей богатых родителей, у которых зачастую были ещё более богатые родители. Но вершина социальной пирамиды, как известно, не терпит сослагательных наклонений и дрянных, отвязных девчонок.
Поппи постоянно без умолку трещала о своём брате, но в тот вечер мы впервые столкнулись лбами, и, по правде говоря, с той самой секунды, что наши взгляды нашли друг друга, я уже знала — так просто это дело не кончится: хлипкий, надменный, наглый, несмотря на пару чмошных очков.
За три года Скотт возмужал. Честно говоря, я была поражена тому, что вообще его узнала. От моего Прескотта в этом мужчине осталось ровным счётом ничего, кроме кривой надписи на венгерском «hülye»<span class="footnote" id="fn_31170400_0"></span>, которую я в пьяном угаре набила ему на правой ягодичке. Да и ту, уверена, он свёл. Я бы свела: тату-мастер из меня никудышный.
Мы вышли в коридор, точнее, он вывел меня, вероятно, не забыв о том, что я — «пиздец, я тебя не понимаю, Одетта, твою мать, ты ебанутая. Ты пиздец какая ёбнутая».
— Привет, — на выдохе произнес он.
— Привет.
— Ты здесь работаешь?
Мы неловко топтались друг напротив друга, словно глупые подростки, которым впервые предстояло познать все прелести петтинга. Ещё минуту назад этот, не побоюсь этого слова, взрослый мужчина с видом «я босс босса твоего босса» чиркал важные подписи на важных бумажках своими важными пальцами, а сейчас нервно дёргал сжатыми кулаками в карманах брюк, притопывая кончиком лакированных туфель.
Не подумайте, что я была воплощением равнодушия. У меня сердце из груди выпрыгивало, и мысли смешались в кучу, отчего я тупо уставилась на своего бывшего, мимо ушей пропустив его вопрос.
Моё молчание привлекло его внимание больше, чем любой возможный ответ (обычно я не упускала возможности потрындеть). В тёмных глазах промелькнуло непонимание, но он не стал повторяться: во-первых, конечно, блять, я здесь работаю. Иначе какого хрена я стою тут в этой убогой униформе, а руки мои испачканы томатной пастой, которую вместо того, чтобы положить к рыбе, я вывернула на себя.
— Осторожней.
— А?
Двумя пальцами он схватил меня за локоть, легонько потянув на себя. Я чуть не впечаталась лицом в его грудь, но вовремя затормозила, лишь слегка мазнув кончиками пальцев его твёрдую… нихуя себе какую накаченную грудь.
— Ой, — пискнула девушка позади нас. — Кэс, а ты что здесь делаешь?
Мы синхронно обернулись на голос Ани, которая, словно таран, напролом мчала в конференц-зал, чуть не придавив меня своей тележкой.
— Выполняю твою работу, — тупая шлюха, захотелось добавить, но щелчок двери за спиной нагло меня прервал.
— Прескотт, милый, долго ты ещё? — протянула худосочная блондинка на огроменных шпильках в облегающем мини с колхозной надписью «Диор» на сиськах. Она недовольно глянула на меня, вытянув накаченные губы «уточкой», а затем переметнулась к Скотту и улыбнулась.
— Ты не видишь, что я занят? — недовольно огрызнулся мужчина. Знакомая мне хмурая морщинка образовалась промеж густых бровей. — Оде…
Я отодвинулась от него прежде, чем он назвал меня по имени. Терпеть не могла его слышать.
— Удачи, — через голову снимая белый фартук, бросила Ане, желая поскорее убраться отсюда.
— Одетта, стой.
</p> Он схватил меня за руку прежде, чем я сама обернулась к нему. Горячие, влажные пальцы мазнули открытый участок моего запястья, слегка подцепив не застёгнутые края рубашки. Мы замерли, удивленно глядя на наши руки, оба ощущая, как высоковольтный разряд искрит в тех местах, где соприкасается наша кожа.
Совру, если скажу, что ни разу не вспоминала его, не гуглила информацию в интернете, не спрашивала у общих знакомых как он. Совру, если скажу, что не скучала, не грызла локти, не думала о выводке русоволосых мальчишек, которых когда-то… когда-то так давно мы планировали.
Секунды растянулись в бесконечность. Я не могла пошевелиться. Сложная гамма эмоций отобразилась на его красивом лице, но в этот раз первый шаг должен был сделать он. Опустить меня, как тогда — три года назад.
Несмотря на то, что в кругу семьи мы всегда говорили на венгерском, этот язык я знала плохо. Моя мамаша и её скудные пожитки со мной в коробке катапультировались в Штаты в мой шестой день рождения, сразу после того, как мой отец загремел в тюрягу за совращение несовершеннолетней соседки Влады. Помню я эту Владу, такая сама кого хочешь совратит, и, тем не менее, решение было принято — Омерика — оплот демократии и социальных пособий для малоимущих. Но мама говорила всем, что дело, конечно же, в демократии…
Бабка моя по маминой линии была наглухо отбитой, и я до сих пор не верила в то, что она ни на чём не торчала, ведь мою мать звали Клава, а дядю — Кинсли. Мать вашу, кого в здравом уме в Венгрии звали Кинсли? А Одетта?
И, тем не менее, дядя удачно уехал в США за три года до нас, а после сумел отучиться и мало-мальски чего-то добиться…
— Сука, Одетта! — заорала мама, с ножом в руках преграждая мне путь. На прошлой неделе Скотт передал ей несколько тысяч долларов для того, чтобы расплатиться с полугодовыми долгами за коммуналку, но, судя по отсутствию света в доме — она опять всё, в лучшем случае, пробухала.
Я привыкла к её истерическим припадкам и научилась их игнорировать. Да я и сама в тот день была слегка под кайфом, чуть не сломав себе шею, пытаясь натянуть кроссовок.
— Дочка! Прошу тебя!
— Мам, — я выпрямилась. — Копы уже едут.
За моей спиной послышалась приглушенная ругань, и я не планировала оставаться в этой компании ни секундой больше. Я сделала шаг к двери, но мама не сдвинулась ни на сантиметр.
— Умоляю, Одетта… они заберут Джошуа, он же в розыске!
— Да насрать мне на твоего собутыльника, который пол квартиры вынес, — я начинала беситься. Мне было противно смотреть на то, как из её красных, опухших глаз текут слёзы.
— Умоляю! — Она зарыдала пуще прежнего, руками цепляясь за мои плечи, волосы, по-прежнему сжимая нож. — Дочка…
— Скотт! — закричала я, пытаясь оттолкнуть её в сторону.
В тот вечер я ушла, а на следующее утро её нашли повешенной в ванной. Ни записки, ни наследства — ничерта.
Никогда не думала, что буду скучать по ней, что буду винить себя в её смерти. И Скотт так не думал, поэтому спустя три дня после того, как её похоронили, поверив в то, что всё — «окей, Скотт, не трогай. Со мной всё нормально», он потащил меня на очередную вечеринку к своим друзьям, отпраздновать день рождения собаки его подруги. Он думал о том, что это поможет мне отвлечься, а я хотела лишь одного — заскочить в магазин бытовой химии, прикупить кусок мыла с лавандовой отдушкой, верёвку покрепче и сигануть с зелёной табуретки прямо в общем коридоре, чтобы нанести кому-то тяжёлую травму на всю жизнь.
Прескотт никогда не употреблял ничего тяжелее кокса, и в этом не было ничего такого — все в нашей компании нюхали, запивая пивом. Все, кроме меня. Я не нюхала, я кололась — и Скотт ничего об этом не знал. До этого дня.
У каждой уважающей себя наркоманки есть душераздирающая история, где в начале была «… тяжёлая детская травма», а затем «… просто травма». Не знаю, была ли у меня та самая травма. До тех пор, пока я не начала анализировать, что привело меня в конкретный момент времени, мне казалось, что моё детство было совершенно обычным. Таким же несчастливым как и у семидесяти процентов детей.
У меня не было никакой истории. И, хотя жизнь моя была дерьмовой, настоящей причины подсесть на тяжёлые наркотики у меня не было. Я попробовала чисто из любопытства в пятнадцать лет. Только тогда у меня появилась та самая душераздирающая история, но это было последствие, а не причина.
— Эй, кис-кис, — Прескотт Перес был красивым, хоть и щуплым очкариком. У него был хороших размеров пенис, куча батиных бабок на счету и отличный вкус в музыке.
Меня конкретно размазало, поэтому я удалилась от шумной толпы, уединившись у бассейна, пока остальные жрали лаймы и пили текилу из задницы стрипухи. Верх Скотта был оголён, а в руках он держал два коктейля.
— Ты чего тут одна?
— Устала, — почти не соврала.
Он сел рядом, на лице его играла беззаботная улыбка, а взгляд был устремлён в звёздное небо. Темнота и прохлада играли на руку — он ещё не успел заметить, что у меня жар, а глаза похожи на блюдца.
— Будешь? — продолжая разглядывать звёзды, спросил, протягивая холодный джин-тоник.
Не буду, иначе сдохну на месте, но я уже говорила, что меня нехило накрыло, и я приняла стакан, за неимением возможности связно изъясняться.