Пролог (1/2)
В детстве мама всегда говорила: «Одетта, drágám, куда ж ты так спешишь взрослеть. Погоди, вредная девчонка, стукнет тебе, как мне, на стену полезешь, завывая, а время утечёт, поверь мне, утечёт сквозь пальцы».
Пять.
— Смотри, грязная сука, — зашипела, дрожащими руками чиркая последней спичкой о промокший под проливным дождём коробок. Вода была везде — под ногами, за шиворотом плешивого, пережившего прабабку, пережившую блокаду, пальто.
Четыре.
— Сука, гребаная сука, — слюни забугрились на губах, сползая по подбородку вниз к изуродованной синяками шее. В один миг весь смысл моей сраной жизни свёлся к тонкой, чертовски дерьмовой сигарете.
Три.
Кончики пальцев онемели, и последняя спичка выпала из рук. Мне показалось, что я услышала, как надменно, издевательски она ударилась о землю, вспыхнула, а затем потухла.
Два.
Нервным, рваным движением я утёрла пот со лба тыльной стороной ладони, быстро сморгнула капли дождя с ресниц. Непередаваемое ощущение покоя просачивалось сквозь босые ступни, испачканные грязью и кровью, взмывало к горлу, где в зачатке тлела паника.
Один.
Время остановилось. Я в последний раз глубоко вдохнула, ощущая, как влажный воздух застывает в лёгких, камнем летя в желудок.
***</p> Сыро. Грязно. Холодно.
Дождь барабанил по крыше авто, ставшего моим жилищем. Я мерно всхрапнула, по старой привычке пытаясь перевернуться на правый бок, вместо мягкой подушки лицом утыкаясь в жестяную банку из-под пива.
Провела языком по иссохшим губам, слизывая пару капель в надежде почувствовать солод, снова потерпев поражение. Одинокая сопля скатилась по подбородку, и я смахнула её рукой.
Пора просыпаться.
Голова разрывалась на части. Я едва ли помнила, чем закончился вчерашний вечер, но это отнюдь меня не удивляло. Бывали дни и похуже: порой я забывала собственное имя.
Одетта.
Такое забудешь.
Сиэтл как всегда радовал, но в кавычках. Я разлепила глаза, слипшиеся за четыре часа сна в позе эмбриона на переднем сиденье минивэна, и потянулась, насколько это позволяла жилплощадь.
Десять минут потребовалось на то, чтобы достать переживший взрыв на Фукусиме мобильник, затерявшийся среди груды бытового мусора: пара рваных чулок, недоеденный сэндвич с тунцом, уже развонявшийся на всю машину, хозяйственное мыло и полудохлый планшет. Собственно, вот и всё моё имущество.
Двухкомнатное льготное жилье я просрала ещё в прошлом году, и в этом совершенно не было моей вины. По крайней мере мне хотелось так думать.
С этими мыслями я вывалилась наружу, захватив с собой косметичку и условно свежую рабочую рубашку.
— Привет, Кэл, — помахала своему ближайшему соседу, которому в отличие от меня повезло меньше. У меня хотя бы был мамин минивэн, а у него помимо картонной коробки числились лишь сахарный диабет и от силы полгода жизни.
— Добречко, хвостик, — от уха до уха расплывшись в беззубой улыбке, прохрипел старик, перебирая в руках какой-то мусор. Хвостиком он стал называть меня после того, как в прошлом месяце я вернулась с попойки со страпоном в заднице. — На работу?
— Ага, взять тебе чего-нибудь? — Я уже толкала руками дверь на заправке. Очередная моя привилегия — Кэла туда не пускали из-за вони и внешнего вида, а я периодически мылась.
— Хлебушка, — жалостливо протянул мой сосед. — И пару грамм водочки, — ожидаемо добавил.
— Обойдёшься, хрыч старый.
Утром на заправке было пусто, и я без зазрения совести могла позволить себе двадцать минут на грязном толчке. Достав из кармана мокрую пачку сигарет, я с ногами взобралась на сортир и закурила, пытаясь восстановить в памяти события вчерашнего вечера.
Пусто. Прям какое-то перекати-поле.
Я выдохнула едкий дым, с недовольным прищуром разглядывая себя в зеркале. Просрано, безбожно просрано — всё: от милого личика до мало-мальски человеческого образа жизни. А ведь всего два года назад я по праву считала себя красавицей, пока окончательно не разделалась с последним рубежом, превращаясь в собственную мать.
Грязная, тупая шлюха, сливающая последние бабки на наркоту, находящаяся по уши в долгах — вот кем была она, и кем стала я. Яблоко от яблони, как говорится.
Я собрала свои длинные тёмно-русые, неровно стриженные кухонными ножницами волосы в хвост, открывая взору бледную шею, покрытую синяками. Судя по опечаткам рук с обеих сторон — меня душили, а вот кто и почему — я не помнила. Да и не хотела.
В наличии сегодня имелась только холодная вода, и я не стала затягивать с умыванием, быстро оттерев с лица грязь и куски запёкшейся крови. Судя по тому, что в остальном я была целёхонькой, — кровь не моя, а остальное, по сути, меня ебать не должно.
Я стянула грязные шмотки, запихав их в мусорный пакет, чтобы после сдать их в прачечную, и, напялив на себя на пять размеров больше меня рабочую форму, вышла из туалета.
— Кэс, — из-за прилавка улыбнулась мне средних лет женщина. — Привет.
Она уже протягивала мне заранее заготовленный пластмассовый стаканчик со среднего качества кофе, и я знала, что за спиной она прячет списанный с продажи, немного подсохший круассан с клубникой. Всегда прятала, вот уже целых полгода.
И ни разу в течение шести месяцев я не назвалась своим настоящим именем: во-первых, потому что ненавидела его, а во-вторых, потому что во-первых.
Имя у моей пухлой подруги было под стать её простоте: Саманта. Саманта Смит — среднестатистическая кассирша в ночь и педикюрша в дешёвом салоне при свете дня, мать двоих тупорылых выродков, один из которых уже стал таскать у меня из карманов травку. Впрочем, я не жаловалась, ведь два раза в неделю мне выпадала уникальная возможность загадить добрым людям ванную комнату и помыться в горячей воде у Саманты дома.
— Привет, — я чмокнула её в щеку.
Позади неё гудел телек. Погода, толк шоу, отборный музыкальный шлак и Дисней, который я смотрела тут каждое утро перед работой.
— … а он мне говорит…
Краем уха я слушала неназойливый трёп Саманты, деревянной палочкой помешивая капучино, локтями упершись в кассовую стойку.
— … Мы прерываемся на чрезвычайные новости.
— … а я ему…
— … был убит…
Убитые мальчики, распятые девственницы — ничего удивительного, ничего примечательного, и всё же что-то зацепило меня на экране зомбоящика: новая, клишированная красотка репортёр или же жирная, смуглая рожа смутно знакомого мекоса?
— Эй, Сэм, сделай погромче, — я кивнула носом в сторону телевизора.
Подруга щёлкнула пультом, и вместе со мной уставилась на экран.
— Вечером шестнадцатого апреля Эрнен Корсезе был найден оперативной группой зарезанным у ворот своего особняка…
— Божечки, какой кошмар, — прошептала Саманта, театрально хватаясь за сердце. Мне хвататься было не за что, у меня не было сердца, и я просто безразлично отвела взгляд в сторону, возвращаясь к своему завтраку.