Часть 21 (2/2)
— Без понятия, но я уже обнаружил кучу странностей с бухгалтерией некоторых из наших элитариев. Я приблизительно представляю, как союзники Лиги разваливали экономику города, наживаясь на бедах обычных горожан. Более того, скорее всего, они объединены в некий неформальный союз. Иначе я не могу объяснить столь тотальное обрушение биржи ценных бумаг, из-за чего и загнулась экономика города, — говорю и откидываюсь на спинку диванчика.
— А Лига? Ведь именно они взяли на себя данную акцию, — говорит Альфред, на что я вздыхаю.
— В том то и дело, что как бы к самой Лиге у меня претензий нет. Я жив. Здоров. Все, кто мне небезразличен, живы. От Готэма они отстали и вряд ли вновь вернутся. Разве что нечто совсем непотребное случится. Да и выяснить надо, зачем я им, такой красивый, сдался, — говорю, задумчиво барабаня пальцами о стол.
— Воля ваша, мистер Картер, — громко говорит он и встает с места, — все будет передано в точности, — говорит он и покидает кафе. Выждав несколько минут, прошу счет и выхожу из помещения.
***</p>
— Мистер Уэйн, я ценю то, что вы стали моим первым крупным клиентом. Однако, как ваш психолог, вынужден отметить, что вы крайне безответственно относитесь к своему состоянию, — говорю ему, когда на следующий день он наконец-то соизволил прийти на сеанс.
— Ладно вам, Карл. Я всего лишь пару раз прогулял ваши сеансы, — казалось бы, беззаботно сказал Брюс, но я то видел, что нечто взволновало брата настолько, что тот с трудом сдерживает себя.
— Вас не было месяц, мистер Уэйн, — парирую Брюса, — увы, но лечение ПТСР должно быть системным и регулярным. Чего мы никак не можем добиться уже третий месяц, — говорю ему, на что тот отмахивается.
— Увы, но так сложились обстоятельства, — говорит он и садится в кресло.
— Это связано с ограблениями? — наугад спрашиваю его и по тому, как он поморщился, понимаю, что прав.
— Да. Была ограблена одна из лабораторий УэйнТех и несколько ювелирных магазинов. У полиции есть кое-какие подозрения, но никаких результатов и это меня несколько напрягает. А вы откуда знаете? — вдруг резко спросил он меня, подозрительно прищурившись.
— Вы сами мне сказали, — отвечаю на вопрос и, видя недоумение, поясняю, — об ограблении я узнал из газет. Но там не было конкретики. Учитывая, что весь город говорит об этом, я рискнул предположить, что у такого бизнесмена, как вы, могут быть пострадавшие активы. Я задал вопрос, не зная, так это или нет. И вы, из-за того, что проблема вас действительно беспокоит, ответили не задумываясь. Хотя, насколько я понял, вы вообще не хотели затрагивать эту тему, — говорю и вижу, как Брюс хмыкнул.
— Я и забыл, как вы любите ставить людей в неудобное положение, — говорит он, на что я отвечаю.
— Эта маленькая уловка очередное доказательство того, что человек обычно говорит то, что у него на уме. Особенно о том, что его волнует. Но чем это грозит вам? Судебный иск? — изображаю дурака, который ничего не понимает.
— Давайте не будем, — отрубает Брюс, на что я киваю, — я хотел бы поговорить о Дике. У нас… сложности.
— Какие? — спрашиваю, подобравшись. Именно Дик Грейсон был основной темой наших бесед. Брюс мастерски увиливал от разговоров о смерти родителей, обо мне, да и вообще о своем внутреннем мире, но то и дело мне удавалось вытягивать из него крупицы информации о тех чувствах, что он ощущает.
— Мальчик… старается. Он всеми силами старается соответствовать неким ожиданиям. Хочет, чтобы им гордились. Как только он привык называть меня по имени, стал следовать за мной хвостиком. Учится очень хорошо, постоянно занимается спортом. Я для него стал кем-то вроде идеала и… я не чувствую себя в праве принять это… — говорит он, не способный подобрать слово к ситуации, а я вспоминаю то, что Альфред мне говорил о Дике. Он действительно выкладывался, разучивая новые приемы из разных боевых искусств, тренируя гибкость и постепенно приобретая багаж, не побоюсь этого слова, энциклопедических знаний.
— В том, что вы описали, нет ничего удивительного. Дети, как правило, берут за основу модель поведения своих родителей или других, достаточно авторитетных в их глазах взрослых. Скорее всего, вы для мальчика именно такой взрослый и есть. Скажите. У вас ведь был старший брат, я прав?
— Да? — настороженно отвечает он мне.
— Вы никогда не хотели соответствовать именно ему? Ведь, насколько я знаю, именно он был старшим мужчиной в семье после смерти вашего отца?
— Нет. В том то и дело, что нет. А вот сам Чарльз… хм… да, брат делал все, чтобы соответствовать отцовским ожиданиям. Он очень рано начал одевать костюмы. Не ныл из-за уроков. Даже после смерти родителей, занимался день и ночь, словно хотел доказать, что он… — замолк на полуслове Брюс, словно пришедшая в голову мысль казалась ему слишком неожиданной.
— Достоин? — заканчиваю мысль, на что Брюс медленно кивает.
— Да… да, достоин, — удивленно произносит Брюс.
— То есть для вас обоих ролевой моделью выступал ваш отец?
— Думаю, да. Но, по словам нашего дворецкого, Чарльз в большей степени пошел в нашего деда Патрика. От отца у него была добросердечность и… не знаю, что еще, — говорит он и смотрит на меня, — то есть, вы хотите сказать, что Дик хочет быть…
— Достойным вас. Человека, который в его детском сознании занял место ролевой модели, — говорю Брюсу, на что тот вздыхает.
— Но ведь у него были родители? — недоуменно спрашивает он, на что я парирую.
— Именно. Они были. Да, мальчик их никогда не забудет, но здесь и сейчас именно вы стали тем взрослым, которому он желает соответствовать.
— Но я не хотел… занимать место его родителей, — с некоторой степенью чувства вины говорит Брюс.
— Однако, вы это сделали. И в этом нет ничего удивительно. Мальчику двенадцать…
— Уже тринадцать, — поправляет меня Брюс.
— Уже тринадцать лет. Основные поведенческие характеристики личности к этому времени уже оказываются сформированными, но если ребенок переживает шоковую ситуацию, то ему оказывается просто необходима некая точка опоры. Вы ею стали.
— То есть это защитная реакция?
— Если вам угодно, мы можем назвать это некой разновидностью защитной реакции. Возможно, в будущем, он будет отрицать то, что он стал похож на вас, как и любой бунтующий молодой самец, — говорю я и вижу охреневшее лицо Брюса.
— Это… неожиданное сравнение, — произносит он, задумчиво вглядываясь в угол комнаты.
— Оно подходит всем молодым мужчинам. Мы все начинаем бунтовать в определенном возрасте, желая создать собственный ареал обитания. Учитывая обстоятельства, у мальчика это начнется года через три-четыре. Но, запомните. Он всегда, подчеркиваю, всегда будет приходить к вам, если вы его позовете или он сам будет нуждаться в помощи.
— Вы уверены? — спрашивает Брюс, пытаясь уложить сказанное мной в своей голове.
— Да. Главное, не держите его, когда он пожелает уйти. Но и не упускайте из виду. Молодые люди склонны пускаться в разного рода авантюры. Страхуйте его, но неявно.
— То, что вы говорите это так необычно. У меня никогда не было такого. Брат, конечно заботился обо мне, но… — говорит он и прерывается, вновь не желая углубляться.
— Именно это называется семьей, мистер Уэйн. Вы вместе не из-за выгоды и не из-за каких-то абстрактных понятий, а просто потому, что когда-то вот эти вот люди вырастили тебя и стали твоим идеалом. Теми, кем ты на подсознательном уровне желаешь быть и у кого ищешь защиту в трудную минуту. Даже тогда, когда всем сердцем ненавидишь этого старого пердуна, что не дает тебе отжигать с друзьями, потому что завтра на экзамен, — говорю ему улыбаясь, на что Брюс хрюкает от смеха. А затем, внезапно, его лицо становится серьезным.
— Знаете, доктор, я никогда не думал об этом, но ведь Чарли точно так же защищал меня, — задумчиво говорит Брюс.
— Эм… то есть? — недоуменно спрашиваю его, на что тот отвечает.
— В молодости, я путешествовал по миру. И меня везде сопровождали люди моего брата. Инкогнито, конечно, но я их вычислял на раз. Тогда это меня страшно бесило, но вот теперь, после ваших слов… — замолкает Брюс и смотрит в сторону. Я уже думаю, что он переключится на Дика, как не раз это делал, но вдруг Брюс начинает говорить, — я не раз выговаривал Чарли за это. За его перестраховку. А вот теперь понимаю, что он просто защищал меня. Понимал, что не удержит меня дома, но делал все, чтобы я не угробился по глупости. Не хотел хоронить рядом с родителями. А я, словно ему назло, хоть это и не так, лез в самые грязные и темные уголки планеты, — говорит Брюс и, усмехнувшись догадке, качает головой, — вот всегда это знал, а осознал только теперь. И вот его нет. Почти два года. Два года, — говорит он и встает с места, подойдя к дверям балкона и вглядываясь на залитую редким солнечным светом улицу.
— Вы благодарны своему брату? — спрашиваю его, стараясь сдержать эмоции, что буквально переполняли меня.
— Да. Вот только теперь, единственное, что мне остается, это благодарить его надгробие, — говорит Брюс и поворачивается в мою сторону, — спасибо, доктор, — улыбается он, на что я киваю, стараясь сохранить доброжелательную улыбку и удержать лицо.
— Пожалуйста, мистер Уэйн. Я рад, что вы нашли подходящую аналогию из своей биографии. Думаю, теперь ваши сомнения по поводу мальчика развеялись, — делаю предположение, на что Брюс кивает.
— Да. Думаю, что да. Поймите меня правильно, я привязался к мальчику. И меньше всего хочу его чем-то обидеть, несмотря на то, что могу быть строгим и черствым.
— Понимаю, — киваю ему и так же встаю с места, — думаю, на сегодня хватит, — говорю ему и пожимаю руку, когда тот подходит со стороны балкона, — сегодняшний сеанс, наверное, один из наиболее продуктивных.
— Эм… если вы так считаете…
— Именно так, мистер Уэйн. Я не раз говорил, что важно не то, что вы расскажете. Важно то, какие вы выводы сделаете и какие из ваших душевных ран излечите. Мальчик — лишь ключ к решению ваших собственных проблем, — говорю ему, на что тот кивает и я провожаю его наружу.
А когда за Брюсом закрывается дверь, я лишь горестно вздыхаю.
— Знал бы ты, дорогой братец, кто теперь тебя страхует? — говорю в никуда и отправляюсь на кухню, за бутылкой коньяка. Увы, но без сто грамм такие новости не перевариваются.