Часть 4. Оля (2/2)

«Евдокия знает?..»

Но ответ нужен был сейчас, и Катерина это чувствовала под пристальным взором Любы. Сестра подняла на неё глаза и сказала:

— Я не знаю, — она сложила руки перед собой. — Но сейчас Евдокия на тебя явно обижена. Из-за твоего побега ей досталось от Матушки, — девочка опустила голову. — Но… — она подняла голову, смотря Катерине в глаза. — На её бы месте… в тот раз, я бы похвалила тебя за то, что ты молчала.

— Молчала? — пару раз моргнув, спросила Люба.

— Подумай, не будь та ситуация… той. Стала бы ты дальше молчать? Смирилась бы с тем, что Маша тебе не верит?

Люба насупилась и медленно мотнула головой. Катерина прикрыла глаза и сказала:

— Она похвалила тебя за послушание. Будем надеяться.

— Почему надеяться? — спросила девочка, поднимая на Катерину глаза.

Девушка прищурилась, обдумывая, стоит ли говорить Любе о своих догадках. Она уже открыла рот, но пол скрипнул, а в проходе показалась сестра Ангелина:

— Катерина, Вас Матушка зовёт к себе. Сказала, что срочно.

— Хорошо, — серьёзно ответила Катерина, окинув Любу задумчивым взглядом, а затем вышла из сарая.

— А ты, душечка, с Марфушей подружилась? — вдруг спросила Ангелина, улыбаясь.

— Немножко, — ответила Люба, выдыхая.

— Вот и славно, — сестра подошла к ней, погладив корову возле носа. — С животными дружить надо, иначе никто и не заметит, как у них глазки блестят…

Люба посмотрела в сторону, задумавшись:

— Вы про что?

Ангелина покачала головой:

— А ты посмотри, — Люба последовала совету сестры. — Словно заплачет сейчас.

Взгляд застыл на глазах Марфуши. Девочке на секунду показалось, что она попала в некое подобие транса, ведь чувства её посетили до ужаса странные. Тело пробило холодом, а затем обдало жаром.

— Думаю я, знаешь что, Любочка?

Девочка зажмурила глаза, стараясь унять всплывшие ощущения, затем повернулась к Ангелине:

— Что думаете?

— Что животные слишком уж сильно похожи на людей, — сестра всё не переставала гладить корову по голове. — Скорее даже, в них всех по человечку сидит, а вырваться человечек этот всё не может.

Послушница посмотрела в сторону, задумавшись. Затем провела по спине Марфуши щёткой и спросила:

— А почему?

Ангелина улыбнулась, но не смотря на это, взгляд её выглядел печально. Люба глубоко вздохнула, стало не по себе. Наконец, женщина взглянула на неё и сказала:

— Все мы ведь грешны, — она повернулась к Марфуше. — А животные греха лишены, они не могут его осознать, — Ангелина посмотрела на Любу. — Иногда так тяжело признаться в собственном бессилии или попросту в том, насколько темна твоя душа.

В деревне</p> Саша держала дверь открытой, ожидая, пока лиса наконец выйдет. На душе было тошно, поэтому Агриппина поднялась на все четыре лапы и спустя пару секунд почувствовала холод улицы. Девушка закрыла за лисой дверь, еле сдержав себя от того, чтобы не хлопнуть ею.

Гриня села прямо так, у двери. Какая мелочь, но девочку, как никогда, тянуло на воспоминания. Лиса вздохнула, стараясь думать разумно. Сейчас кидаться в лес бессмысленно, нужно убедиться, что Отец Павел и правда прибудет в монастырь. И… Саша тоже. Пусть она и казалась послушнице скорее «врагом», чем «другом», но она понимала, что рассчитывать на её содействие в этом деле стоит.

«Она ведь приехала за Ритой»

От имени морду лисы скривило, она встала, встряхнула головой, стараясь прогнать гнетущую душу сущность. Спустя секунду она побежала вокруг монастыря, надеясь встретить Сашу или Отца Павла где-нибудь на улице. Стоило быть аккуратным, ведь жители деревни не так хорошо относятся к рыжим гостям. Особенно, когда дело касается их домашних птичек.

Мысль об этом заставило Агриппину улыбнуться. Тот дядька не попал в неё все три раза, это было волшебно. Девочка была довольна собой. Впервые за многие годы. Но в миг сердце Лисы потяжелело, ведь причину такого настроения она понять не могла. А если пыталась, в голову лезла мама, папа, бывший дом.

«Что же со мной случилось тогда?..»

Девочка подошла к двери монастыря и подняла голову. Она устроилась справа от входа и завернулась калачиком, прикрывая глаза. Сил не было, хотелось спать. Гриня зевнула, стараясь вспомнить то, что вчера случилось.

Но девочка помнила только удивление, взгляд глаза в глаза… темноту и громкий голос, из раза в раз зовущий её Марго, с каждой секундой он становился всё ближе. Саша сразу же кинулась к лисе, что упала на пол, трясясь. Из рта лисы потекла пена, все отступили, подозревая бешенство, но девушка продолжала растерянно оглядываться, прося сестёр помочь. Приступ прошёл. И Агриппина проснулась совсем другим человеком.

Саша стояла в комнате, поднимая вещи, что успела раскидать Агриппина. Отец Павел стоял в проходе, внимательно наблюдая за девушкой, затем кашлянул, привлекая к себе внимание и сказал:

— Сестра Ника мне всё рассказала.

Саша выпрямилась во весь рост:

— Лису я выпроводила. Всё-таки плохая была идея держать её в храме, да? — она усмехнулась, отведя взгляд.

Павел приподнял брови и сказал:

— Лиса твоя сейчас у входа спит.

Саша ахнула, приложив руку к сердцу. Её взгляд упёрся в пол, она процедила:

— Пусть она не бешенная, но негодяйка та ещё.

Павел махнул рукой, проходя в комнату:

— Не стоит, — его голос звучал спокойно и даже казалось, настроен он доброжелательно.

Саша вскинула брови, глядя на него, тот продолжил:

— Такое бывает, прикормишь, а они так и остаются тут, — он посмотрел в окно. — Завтра возьмём её с собой, где-нибудь в лесу оставим, если она за ночь не убежит.

Девушка выставила руки в боки, думая:

— Да… так будет хорошо.

— Интересно, чем это она болеет. Но похоже, ей намного лучше, — сказал мужчина, махнув рукой на беспорядок.

Девушка встрепенулась. Отец Павел, да сам продолжает беседу…

«Похоже сестра Ника не врала…»

На лице Саши появилась улыбка:

— Похоже на то, — девушка посмотрела вверх, выдыхая. — Раз я за лисой уследить не смогла, смогу ли за Ритой?

Павел приподнял брови и сказал:

— Пойдём на кухню, — Саша тут же кивнула, проследовав за священником.

Прибыв, они уселись друг напротив друга. Саша сглотнула, ожидая, что разговор сейчас будет не самым приятным. Но Отец Павел поднял голову и сказал:

— Возможно, в органах опеки тебе не сказали, — мужчина прищурился, посмотрев в сторону. — Но Рита просила разрешения у Матушки Ольги, которая умерла год назад, на смену имени. Чтобы её назвали таким именем, которое ей дадут при постриге в монашество.

Саша внимательно слушала, кивая. Об этом она слышала впервые.

— Сейчас её зовут Агриппина, — Павел глубоко вздохнул. — И от чего ребёнок так сильно отвергает данное ей родителями имя? — он посмотрел девушке в глаза.

Встретившись взглядами с Павлом, девушка голову. Она кратко выдохнула и тихо сказала:

— Возможно, она не хочет иметь ничего общего с тем, что было в её детстве.

— А что там было?

Саша поджала губы, и посмотрела поверх голову Отца Павла:

— Не знаю, — она пожала плечами и посмотрела мужчине в глаза. — Помните, Вы сказали, что я Ритой три года не интересовалась?

Мужчина кивнул.

— На самом деле, больше. Намного.

Павел нахмурился, опустив взгляд. Саша, увидев реакцию мужчины почувствовала, как в груди забилось сердце:

— Возможно, мне не стоит к ней ехать, — она грустно улыбнулась. — Возможно, оставь я всё так, Рите будет лучше. Или Агриппине… даже не знаю, как её теперь называть, вот смех же.

Девушка усмехнулась собственным словам, не поднимая головы. Отец Павел посмотрел на неё и сказал:

— Александра, — Саша подняла на него глаза. — Прошло всего пару дней, и я не могу даже для себя решить, нужно тебе туда ехать или нет, — он отвёл взгляд в сторону. — А решить за тебя и подавно, поэтому, — он сделала паузу, вздыхая. — Позволь мне рассказать о той, кто заведует местом, в котором сейчас живёт Агриппина. А тут ты сама решишь, хочешь ли ты оставить ребёнка под присмотром такого человека.

В монастыре</p> Каковы последствия безалаберности? Катерина прекрасно знала. Наказание. За ним следовало наказание.

Так было всегда: что-то недоглядишь, не сумеешь скрыть какую-нибудь свою шалость — тебя обнаружат, тебя разоблачат и за этим последует наказание.

Сестре было уже двадцать пять лет; в двенадцать она пережила смерть родителей, а далее на протяжении восьми лет терпела свою новую мать Афанасию, и в возрасте двадцати лет наконец сбежала из Ада, в котором она оказалась, идя по пути послушания. Но девушка осознавала, что её вера не имеет ничего общего с тем, что она попала в столь отвратительную семью, в которой вся жестокость оправдывалась религией и воспитанием «лучшего» человека. Или как любила называть этол Афанасия: «зверя превращаем в человека достойного».

Пять лет девушка прожила в далёком, почти всеми забытом монастыре, где воспитывались сиротки и другие девочки, семьям которых не повезло попасть в тяжёлую жизненную ситуацию. Ад забылся, испарился внутри исповедей Катерины, о внешнем мире ей напоминала лишь та книга, которую она прятала в своей комнате. Даже её она доставала с испугом, вспоминая не то, как будоражилось внутри живота от столь откровенного чтива, а то, что книгу ей вернуть так и не удалось.

Хозяйка книги затерялась далеко в потоках воспоминаний, и надежды встретить её уже не осталось.

Но внутри Катерининой души оставался страх, что Ад может вернутся. Что её найдут, обнаружат её шалость. Так и случилось. Случайное стечение обстоятельств жестоко, но иногда оно попадает в самое яблочко. Кто же знал, что в этом Богом забытом месте объявится приёмная мать Катерины. И кто знал, что путь послушания, который избрала девушка, настолько извратиться в руках Афанасии, что это приведёт к смерти ребёнка.

Катерина усвоила урок и в этот раз постучалась, затем уже открыла дверь. Та противно проскрипела.

— Садись, — спокойно сказала Настоятельница, указав на стул перед собой.

Катерина села, взглянув на стол. Если бы Матушки не было бы рядом, точно бы усмехнулась, подумав, что судьба её точно не без иронии.

— Вы хотели меня видеть, Матушка, — сказала девушка, поднимая глаза на Афанасию.

— Хотела, — сказала Настоятельница, от чего морщины вокруг её глаз противно изогнулись.

Катерина чувствовала, как в животе образуется противный комок нервов. Но она взяла себя руки, продолжая изображать идиотку.

— Твоё? — спросила Афанасия, пренебрежительно сунув книгу Катерине в лицо.

Сестра посмотрела на обложку и сказала:

— Кто Вам её принёс?

— Какая тебе разница, Катерина? Отвечай на прошлый вопрос.

— Евдокия же? — девушка не унималась. — За то, что я не смогла её уберечь от Вашего недовольства?

Матушка глубоко вздохнула и громко стукнула по столу. Её глаза налились кровью, она встала, смотря Катерине в глаза:

— Вот оно, твоё поведение дурное! — женщина сорвалась на крик. — Отвечай на вопрос. Твоя книга?

Девушка пару секунд молчала, стараясь унять рвавшуюся наружу дрожь. Сестра не разрывала глазной контакт, но с каждой секундой это становилось делать всё сложнее. Её тело будто обхватили с двух сторон и крепко сжали голову, стараясь её опустить. Но Катерина держалась, её рот нервно дёрнулся, затем она ответила:

— Не моя.

Афанасия прищурилась, а морщинистые губы напряглись. Она села обратно, беря в руки книгу. Открыв обложку, старуха вытащила небольшой клочок бумаги и показала Катерине:

— «Не забудь мне её вернуть!», — она повернула бумажку другой стороной и прочитала имя. — «Саша». Старая записка… очень старая.

Катерина слушала, чувствуя, как сбивается дыхание.

— Была ли у нас такая послушница? Саша какая-нибудь? — Афанасия положила книгу на стол и посмотрела исподлобья на сестру. — Ты тут дольше моего. Помнишь такую?

— Их было несколько. Они выпустились уже. Ещё до Вас.

— Ясно, — Афанасия улыбнулась. — Кто тогда тебе её подложил?

— Никто, — сказала Катерина, заставляя себя не отворачиваться.

— Объяснись.

Катерина кивнула, наконец опустив глаза. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы голова перестала кружиться, затем она снова подняла голову, одной рукой схватившись за воротник платья:

— Я нашла эту книгу уже давно, у одной из послушниц, — девушка сделала паузу, собираясь с мыслями. История должна получиться правдоподобной. — Я решила, что за такое, Вы очень сильно накажете. Это ведь… — она взглянула на книгу. — Нечестиво всё.

Афанасия упёрлась подбородком в кулак и слушала, не отводя от девушки своих пристальных глаз.

— Я сказала об этом самой послушнице, сделала выговор и отняла книгу. Но уничтожить её забыла, ведь тогда было время позднее… — Катерина почувствовала, что если продолжит, начнёт заикаться, поэтому на секунду посмотрела вниз, жмуря глаза.

— И ты решила… — сказала Матушка, но Катерина подняла голову и продолжила говорить.

— И я решила, что спрячу её. И так о ней и забыла.

Афанасия хмыкнула, посмотрев на стол. Катерина сложила руки перед собой, выдохнув. Кажется, Матушка была довольна этим ответом.

— Тогда скажи мне имя этой послушницы.

— Но… — Катерина сглотнула. — Я-я ей обещала, что не накажут.

Афанасия улыбнулась, подняв глаза на сестру:

— Евдокии ты, похоже, сказала тоже самое.

Глаза Катерины раскрылись немного шире, но с еле слышимым вдохом они приняли своё привычное состояние:

— Д-да, — девушка вздохнула, стыдливо опустив взгляд.

— Снова заикаешься, — Афанасия посмотрела выше головы девушки. — Жаль уши твои не вижу, наверняка красные, — старуха усмехнулась, поудобнее расположившись на кресле. — Ты мне скажешь, чья это книга. Скажешь, и я накажу виновную.

Катерина, не поднимая головы, мотнула ею.

— Если не скажешь, я выберу наугад. И знаешь, какое её будет ждать наказание? — Афанасия говорила спокойно, словно выжидающий жертву хищник.

Катерина подняла на Афанасию глаза, моля её прекратить.

— Как насчёт ночёвки на улице? — глаза Матушки засмеялись. — Когда я была послушницей, только так и наказывали. Один день проведёшь на холоде и вся скверна выветриться.

Катерина почувствовала то, что не чувствовала уже очень давно. Она сжала глаза, в надежде, что из них не польются слёзы. Девушка чувствовала, как всё её тело пылало, как на куски рвалось сердце.

— Это моя, — тихо сказала она.

Афанасия удовлетворённо кивнула:

— Я знаю.

Катерина шумно выдохнула, чувствуя, как всё её тело колотит озноб.

— Я думаю, этот урок ты также усвоишь. Нельзя мне врать, я всё вижу, — Афанасия прищурилась, разглядывая фигуру сестры. — Что ж, — она взяла книгу, и кинула её в мусорку под столом, и как ни в чём не бывало, продолжила. — Это было лишь вступление к тому, что я хочу тебе сказать на самом деле.

Катерина подняла на Афанасию стеклянные глаза, глядя чуть ниже её лица.

— Рада, что ты слушаешь, — Матушка улыбнулась. — Я заметила, что в последнее время ты прямо растаяла, — Афанасия фыркнула. — Ты можешь притворяться мамочкой для всех этих девочек сколько угодно, но пойми две вещи; первое, ты сделала выбор слушать меня, который повлёк за собой смерть одну из твоих «дочерей», а второе… — Матушка сделала паузу, заставив Катерину посмотреть ей в глаза. — Если ты хочешь воспитать из них людей, достойных монашеского пострига, то никакой жалости и сострадания быть не должно. Только строгость и направление на этот путь. Всё.

Катерина снова опустила взгляд, кивнув.

— Смирись.

Девушка сглотнула, стараясь проглотить вырывающиеся чувства. Это слово ударом отозвалось по всему телу. Она подняла голову, наконец посмотрев на Афанасию:

— Смириться с тем… что я убийца?

Матушка усмехнулась и сказала:

— Я вижу, как ты пытаешься загладить свою вину, опекая Любу. Винишь себя в том, что не смогла поймать Агриппину. Винишь в том, что ей пришлось такое увидеть. Я ведь права?

Катерина опустила глаза и кивнула:

— Вы правы.

Афанасия подалась вперёд:

— Так откинь это, — Катерина посмотрела в глаза Матушки. — Откинь эти чувства. И просто делай своё дело. Слушай то, что я тебе скажу. Как всегда и было, Катерина.

Девушка не могла шевельнуться, взгляд Матушки загипнотизировал её, ввёл в послушный транс. Наконец, старуха отпрянула, глаза её подобрели:

— Я забуду это, — она показала на мусорку под столом, — Но только при условии, что ты покажешь мне, что сейчас впитала каждое моё слово в кожу. Начни вести себя, как раньше, Катерина. Поступай также, как ты поступила в тот день, когда я наказала Олю. Не мешайся, — Матушка перекрестилась, посмотрев в сторону. — И даст Бог, все мы пройдём по пути истинному…

Тяжёлый день подходит к концу. Люба доедает ужин и под гнётом осуждающих взглядов отправляется на вторую исповедь.

Девочку никто не встретил, и никто не заставил идти и стоять целый час на гречке, но Люба понимала, что, избегая этого наказания, она получит большее.

В угле моленной, словно голодный зверь, притаилась Катерина, на этот раз не держа в руках никакой из многочисленных библиотечных книг. Люба тихо вошла, оголила ноги и встала израненными с утра коленями на гречку.

— Молишься? — спросила Катерина.

Люба пару раз моргнула, подумав, что вопрос был задан не ей. Пустота тишиной сдавливала помещение, от чего послушнице стало страшно молчать. А на исповеди, как известно, говорить можно только с Богом.

— Да… — тихо ответила девочка.

— И на что ты молишься?

По телу девочки пробежался холодок, было страшно.

— Молюсь, чтобы Бог направил меня на путь истинный, и простил мои грехи, — как по методичке, ответила послушница.

— И в чём же твой путь не истинный?

Люба пару секунд молчала, пытаясь понять, что ответить:

— Я неправильно себя вела, — словно робот, сказала Люба, всё ещё смотря на икону.

— Да, ты, пожалуй… и правда неправильно себя вела.

Люба молчала. Катерина утром была странной, но сейчас она ещё страннее. Она и раньше была угрюмой и говорила спокойно, монотонно. Но не настолько. Послушница всё не могла определиться, сестра сверлит её взглядом или наоборот решила, что на этом их разговор окончен?

— Тогда мне тоже нужно исповедаться, — сказала Катерина, поднявшись со своего места.

Сестра сделала несколько шагов и встала на колени рядом с Любой, сложив руки в молитве. Послушница поглядела на неё, но Катерина в её сторону не смотрела. Девушка прикрыла глаза и тихо сказала:

— Не думаю, что моему греху есть прощение, но… — она наклонила голову. — Сейчас, мне и правда нужно понять, какой же путь можно считать истинным.

Люба ничего не ответила, лишь потупила взглядом и решила сконцентрироваться на себе.

«Может… у Катерины просто день не задался?»

Девочка вздохнула, наконец избавившись от странных вопросов, и закрыла глаза, глубже погружаясь в мысли. Тем временем, в голове Катерины оголялась та истина, о которой ей никогда бы не стоило забывать.

В прошлую пятницу выпал первый снег. Снова холода, зато знойная жара наконец отступит и жительницы монастыря перестанут мучаться от вечной жажды и чёрных одеяний.

Наступила ночь. Марфуша лежала в стойле, согревая массивным телом маленькую болезненную девочку. Оля закуталась в сено, благо сегодня тут прибралась Агриппина и пахло не так сильно, как могло бы. Но, по сути, Оле было бы всё равно, от столь сильного насморка она не чувствовала никаких запахов.

Хотелось домой. Хотелось чая. Пусть и глотать было тяжело, но она бы выпила чего-нибудь горяченького! Гриня всегда ей приносила подогретое какао и горло всегда проходило, пусть и на час. Люба, конечно, вечно дразнилась, на пару с Машей, что было обидно.

Девочка же не была виновата в том, что после смерти мамы она начала так сильно болеть. Словно мама хотела поскорее забрать дочь к себе. И казалось, сейчас Оля находилась как никогда близко к ней.

Марфуша посапывала и дёргала ушами, когда чувствовала, как Оля трясётся. Девочка пылала, если бы она могла разогреться ещё сильнее, то наверняка подожгла бы сено.

Холодный снег попадал ей на лицо через проём между крышей и стенкой, немного остужая тело. Жаль, что это не способствовало снижению её температуры.

В полубреде Оля дотянула до утра. Её схватили на руки и куда-то понесли. Кажется, она оказалась в кровати, сухая… одежду точно сменили, кажется на лбу лежит что-то холодное. Какие-то голоса, тревожные, тяжёлые. Наверное, что-то случилось.

— Агриппина, отправляйся на уроки, я сама тут разберусь, — сказал голос Катерины и дверь закрылась.

Снова те кошмары… какие-то монстры таскают девочку за волосы, колени кровоточат… Кажется, её закрыли под замок. Кислорода всё меньше. Маша говорила, что сбоку есть щель с воздухом! Где же она?

Оля рыскала по стенам сундука, но не могла найти. Пожалуйста, дайте вдохнуть. Было так жарко, словно девочку засунули в печь. И вдруг холодно, будто она снова оказалась на улице.

Дверь открылась. Но кислород так и не поступил. Недомогание мучительно пронзило всё тело. Хотелось закричать, только вот никак. Касание холодной руки до горячего лба, который не смогла охладить даже ледяная тряпочка, воспоминание вкуса какао и боль стихла. Острые иглы, воткнутые во все мышцы наконец вынуты. Холод и жара перестали кружить хороводы, а снегу наконец не придётся остужать тёплую плоть.

В этот момент Оля умерла.

В деревне</p> Узнав Афанасию поближе, Саша встала, глубоко вздохнув. Сложно было сказать, как прошлое этой женщины повлияет на её методы воспитания, но… тревога в душе девушки поселилась. Она попросила дать ей время и вышла на улицу, достав сигареты. Она глянула в сторону, заметив скрутившеюся в клубок лисицу, мирно сопящую себе в хвост. Девушка прошла вперёд, надеясь её не разбудить. Отойдя от церкви на несколько метров, Саша зажгла зажатую между зубов сигарету.

Сделав затяжку, она посмотрела в небо. Уже вечерело, облака скопились в небольшие тучки, казалось, может пойти дождь или даже снег, ведь было достаточно холодно. Саша хотела вернуться и взять куртку, но решила, что пусть холод приведёт её мысли в порядок.

Саша наконец потушила сигарету, услышав далёкий гул мотора. Сестра Ника вышла из монастыря, улыбаясь во весь рот. Девушка смотрела на неё, стараясь, понять, что происходит. Та прошла по ступенькам и подошла к Саше:

— Кажется, Евгения наконец приехала. Пойдёшь со мной?

Девушка хотела отказаться, но Нике отказывать было сложно. Поэтому Саша через силу улыбнулась и кивнула. Ника махнула ей рукой, призывая идти за собой.

Пройдя по центральной дороге, девушка ещё раз пожалела, что не взяла куртку. От холода не то, что мысли в порядок не встали, думать стало сложнее. Но Саша держалась, чтобы не напрягать сестру. Они встали возле дороги, по которой проехала внушительных размеров машина. С грохотом открылась дверь и от туда вышла сестра Евгения.

Это оказалась довольно пожилая женщина, выглядела она примерно на пятьдесят, водитель подал ей руку и помог спуститься. Сестра Ника тут же поклонилась ей, легко согнувшись в коленях. Саша хотела сделать также, но лишь переступила с ноги на ногу, томимая холодом, и наклонила голову.

Евгения поклонилась им обоим и сказала:

— Новые лица тут вижу.

Саша вымученно улыбнулась, а Ника пояснила:

— Это тётя Агриппины, она её приехала забирать.

Евгения подняла брови, озадаченно кивнула, затем медленно улыбнулась и сказала:

— Приятно с Вами познакомиться, Саша.

Следующий час девушка провела в компании сестры Евгении, помогая ей разобраться с лекарствами, вещами и продуктами, которые завтра будут отвезены в приют. Заклеивая очередную коробку, девушка взглянула на Евгению, которая пересчитывала количество анальгина и сказала:

— Вчера шторм был, Вы как, не попали под него?

Сестра, не отвлекаясь от пересчёта вытянула руку, показывая что ей нужна ещё минута. Саша терпеливо ждала. Наконец женщина подняла на неё глаза и с улыбкой ответила:

— Да, мне повезло, я не успела выехать с города, а уже ветродуй начался. Подумала, ну его...

Девушка улыбнулась в ответ, чувствуя, как сильно стучится сердце. Всё сразу навалилось, так ещё и страх перед тем, что её ожидает в приюте не давал ей никакого покоя. Она вздохнула и сказала:

— А у нас, представляете, лисица прибежала, всё отлипнуть от нас не может.

Евгения заинтересованно приподняла брови, и Саша продолжила:

— Сейчас у входа в церковь спит. Вы бы видели какой она днём беспорядок устроила.

Женщина потёрла лицо, явно представляя эту картину, затем посмотрела на девушку и серьёзно сказала:

— Отец Павел сказал мне, что ты вся в сомнениях.

Саша дёрнулась от столь резкой перемены темы, и вместо ответа подошла к следующей коробке, ставя её на другую:

— Это не важно, я всё равно поеду. Была — не была, как говориться.

Евгения схватилась за воротник платья и сказала:

— Могу я попросить тебя об одном?

Саша выпрямилась, взглянув сестре в глаза и кивнула:

— Вам, что угодно. Сёстры рассказали мне, что Вы раньше были сестрой в приюте, — девушка улыбнулась. — Вы были рядом с Агриппиной, когда рядом должна была быть я. Так что да, для Вас, что угодно.

Женщина сжала брови и сказала:

— Не стоит, — Евгения улыбнулась. — Думаю, когда Вы попадёте в монастырь, поймёте, кто на самом деле приглядывал за каждой из девочек. И просьба будет касаться её как раз.

Саша кивнула, внимательно слушая.

— Прошу Вас, узнайте, как там поживает Катерина.

В монастыре</p> Могила была прикрыта листьями и мешками с сеном. Земля уже была не такой рыхлой, она была сухой и прижалась к трупу девочки настолько, насколько успела за это время.

Люба должна была отправится спать, но тело само её привело в это место. Девочка смотрела вниз, находясь будто бы в вакууме. Ночь полностью наступила, только фонарь внутри коровника немного освещал местность.

Не гнушаясь приличиями, Люба перекрестилась и села коленями прямо на землю. Думать было не о чем, перед ней расползлась суровая реальность.

Это произошло не по Завету Божьему, не потому, что это было страшной случайностью и даже не потому, что так распорядилась судьба. Люба отрицала это, ведь иначе… о какой справедливости в этом мире может идти речь? Эта смерть имела причины, зависящие от человеческой воли, и не будь Афанасия таким монстром, хоть бы похоронила Олю достойно. Но она отнеслась к ней как к зверю. И ко всем остальным она относиться также.

Злость скапливалась в теле послушнице, от чего она сжала кулаки, но услышав чужие шаги. вздрогнула, тут же вскочив с места. Это оказалась Катерина. Плечи девочки опустились, а взгляд упал на могилу.

Катерина молчала, смотря туда же. Люба вздохнула, спросив:

— А почему… — она замялась, но набравшись смелости продолжила. — Почему Вы её закапывали, катерина? Вы её убили вместе с Матушкой?

Сестра молчала, Люба повернулась к ней, жалобно сжав брови. Она смотрела в лицо Катерины, которая хмурилась, глядя на могилу. Наконец, она оторвала глаза, посмотрев на Любу и открыла рот, чтобы объясниться, но тут же замолчала. Люба развернулась к ней всем телом и сказала:

— Прошу, Катерина, скажите мне. Это Вы её убили?

Девушка смотрела послушнице в глаза, она сжала воротник платья и произнесла:

— Наказала её не я, — девушка сделала паузу, прищурившись. — Но я позволила этому наказанию свершиться. Можно ли назвать меня убийцей, решать только тебе.

Люба сглотнула, посмотрев вниз. Она сжала подол платья и сказала:

— Но Вы пытались её спасти? — девочка зажмурилась. — Вы заботились о ней так, как заботились обо мне?

Катерина почувствовала, как начинает кружиться голова, а горло заболело, будто стараясь не выпустить те слова, о которых Люба так просила. Катерина села на колени, посмотрев на послушницу и сказала:

— Да, — наконец сказала она, опустив голову. — Заботилась так, как могла. Я пыталась её лечить, но лекарства кончались быстрее, чем появлялись. Да и я не врач, а обратиться к кому-то за помощью… — Катерина зажмурилась, понимая, что сейчас скажет лишнего.

Люба подняла голову, смотря на неё. Девочка не удержалась и также села перед ней на колени, заставив Катерину удивлённо вскинуть брови. Девочка наклонилась, поцеловав руки сестры, затем выпрямилась и сказала, глядя ей в глаза:

— Я Вам могу помочь, Катерина. Чем смогу.

Сестра пару секунд молчала, затем улыбнулась, посмотрев в сторону и встала, подавая Любе руку. Девочка молча поднялась, отряхивая платье. Катерина пошла ко входу, махнув рукой. Люба пошла за ней.

Было уже темно, все легли спать. Послушнице нужно было как можно тише пройти в комнату, никого не разбудив. Но оказавшись возле своей двери, девочка опешила. За порог были выставлены её вещи.

Девочка растеряно посмотрела на Катерину. Та сказала:

— Я пошла тебя искать, увидев это.

Люба кивнула, беря в руки вещи. Она уже хотела открыть дверь, но сестра схватила её за плечо:

— Нет уж, — Катерина мотнула головой. — Не хочу увидеть тебя утром избитой и спящей в коридоре.

Послушница повернулась к Катерине.

— Пойдем за мной, тут много свободных комнат.

Оказавшись в полностью свободной комнате, Люба лишь кратко выдохнула. Катерина стояла в проходе.

— Больше не гуляй так поздно, — только и сказала она, прикрыв дверь.

Люба осталась наедине. Разложив вещи по ящикам, девочка наконец плюхнулась на кровать, думая только об одном:

«Этот день… был очень тяжёлым»