Часть 2. Просёлочная дорога (2/2)
— Да она бред какой-то про Лису несёт! — крикнула Маша, встав из-за парты. — Мне надоело это уже.
Катерина нахмурилась.
— Во-первых, не стоит кричать, — Маша замолчала и снова села за парту, сложив руки на груди. — Хорошо, — кивнула Катерина. — А во-вторых, Люба… — сестра повернулась к ней. — Угомонись.
Девочка тут же вспыхнула, казалось, даже волосы из-под её косынки начали вылезать злыми антеннами. Но Катерина продолжила, игнорируя это:
— Я серьёзно.
Строгий, практически угрожающий тон сестры оказался отрезвляющим. Люба лишь поджала губы и виновато кивнула.
Наконец, дверь кабинета открылась, сестра Ангелина прошла в класс, Катерина отошла от стола, сказала ей пару слов и вышла. И она чувствовала, как исподлобья на неё смотрит Люба.
В лесу</p> Первым, кто пророчил Агриппине, что на самом деле она Лиса — была её мать. И сложно сказать было, от чего те злостные слова вырвались из её уст. Послушница на этот вопрос ответа решила не находить, ведь никакой бы ответ её не устроил. Назвать Лисой себя — было просто, но она не хотела, а попрекать в чём-то увлекшуюся алкоголем мать было странно. Она же мать.
С тех пор Гриня закрылась в шкафу. Она сидела в темноте, трепыхая руками висящие вещи, согреваясь от собственного дыхания. В какой-то момент даже отец, редко такое спрашивающий, был озадачен тем, что Агриппине уже четыре, а она ужасно мало говорит…
И правда, девочка говорила мало. Но не от того, что не умела, а от того, что речи её были порочными, действия — стыдными, а глаза — лисьими.
Девочка лежала возле дерева, закружившись в клубок. Эта ночь прошла не самым лучшим образом, ведь в лесу она почувствовала других животных. И от этого было страшно.
«Мне и зайца не поймать, а подраться с кем-то на равных я точно не способна»
Глаза животного слипались, лиса поджала уши, тихо проскулив.
Может быть всё это сейчас было правильно? Что бы сказали другие, узнав, что Агриппина стала лисой? Девочка прикрыла глаза, представляя образы разных людей.
Монастырские бы точно назвали её демоном, чего греха таить, сама Гриня думала об этом не раз. Но всё-таки… разобраться с этой проблемой у неё время ещё будет, а вот спасти Любу… тут уж как повезёт.
Девочка представила Машу, которая вечно задирала её, никогда не получая ответа. Послушница терпела и молча отворачивалась. Противостоять тому, кто на самом-то деле был прав, невозможно. И Гриня это прекрасно понимала.
Дальше на очереди встали родители, которые, покачивая головами, рассуждали о том, в какой момент воспитания они допустили ошибку… Когда всё начало перерастать в ссору, лиса мотнула головой. С них хватит.
Девочка встала, отряхнулась от опавших на шерсть листьев и огляделась. Уже совсем рассвело. Пускай голод уже настолько сжал голову лисы, что хотелось расплакаться, но нужно было продолжать путь. Ведь Люба не ждёт.
В монастыре</p> Катерина не стала молчать о том, что случилось в классе. Это было её работой, и послушницы, в частности, Люба, не стала бы на неё обижаться, если бы только не одно но.
Маша вышла после приговора, в действие которое привела сестра Евдокия, потирая бок. Люба округлила глаза и подбежала к ней, но не успела сказать и слова, как та ядовито прыснула:
— Лиса.
Люба опешила, Маша развернулась и пошла в сторону столовой, где ей придётся сегодня поработать. Девочка сглотнула, стоя на месте. Она крепко сжала кулаки.
«Почему… почему меня тоже не наказали?»
Когда Катерина только огласила то, чему подвергнуться девочки за скандал в классе, Люба встала и выпалила этот вопрос. Сестра ответила, что послушница не кричала и не вскакивала, она сохраняла терпение и молчала, а это заслуживает уважения.
Но девочка всё не могла унять ненависти.
«Почему?.. Почему меня тоже не выпороли?!»
Усугублялось это ещё и тем, что отправили Любу на самую что ни на есть простую работу — во дворе. Даже не в сарае, куда отправили Гриню!
Из-за двери появилась сестра Евдокии, удивлённо подняв брови:
— Почему всё ещё здесь?
Люба подняла на ту голову, постаравшись убрать с лица любые следы прежней злости. Евдокия всё равно ведь ничего не знает, если ей не поверила Маша… то сестра и подавно.
— Я уже иду, — сказала послушница и развернулась к выходу.
— Стой, — брякнула сестра, из-за чего девочка остановилась и развернулась к ней. — Я хотела похвалить.
Люба приподняла брови, но перебивать не стала. Сестра улыбнулась и сказала:
— Продолжай в том же духе.
Послушница кивнула, шепнула «спасибо» и отправилась прочь. Она и понятия не имела, за что её хвалили. Но вспомнив объяснения Катерины, поняла. Остановилась девочка уже во дворе, напялив на себя лёгкое пальто.
«Вот приедет мама… и я вам всем тут устрою! Никакого терпения больше не будет, обещаю!»
Люба хихикнула, направившись на задний двор за граблями, но внезапно остановилась.
«Там ведь…»
Девочке моментально скрутило живот, от чего она села прямо на землю, схватившись за голову. Помутнение медленно проходила, послушница быстро вдыхала и медленно, с напрягом, выдыхала.
Сзади девочка услышала шаги. Она обернулась, встретившись взглядами с сестрой Катериной. У той и мускул не дрогнул, Катерина спросила:
— Нехорошо?
Люба мотнула головой, встала к Катерине спиной, опираясь о стенку, и сказала:
— Совсем нет.
— Я вижу иное.
Люба снова мотнула головой, понимая, что на глазах наворачиваются слёзы.
— Не было ничего… — талдычила послушница.
— Раз не было, нечего за голову хвататься.
Не смотря в сторону Катерины, Люба пошла дальше, стараясь дойти до столь нужных ей инструментов. Сестра пошла за ней.
Наконец, дойдя до сарая, она схватилась за грабли и вытащила их наружу. Выйдя, она увидела Катерину, смотрящую в сторону свежей могилы.
Люба прищурилась, ей хотелось всё спросить, не боится ли Катерина, что по приезде мамы, её тут же разоблачат. Но девочка не стала, лишь отвернулась и пошла собирать листья в одну аккуратную кучу.
Был ещё день, около четырех часов. Солнце не собиралось садиться, но тени сбивались в закоулках и становилось всё холоднее. Лето окончательно уносит свои силы и отдаёт лес на пользование зиме.
Люба собирала листья и засохшую траву с цветами, затем складывала их в компостную яму. И каждый раз, когда она несла кучу ближе к заднему двору её голова поворачивалась к просёлочной дороге. Это был единственный путь к приюту… единственное место, откуда может приехать мама.
С каждым разом становилось всё ужаснее оборачиваться и ничего не видеть, и ничего не слышать. Лишь шуршание листьев.
Работу девочка закончила довольно рано, но проработала она вплоть до шести вечера, только бы дорога была у неё на виду.
А вдруг мама уже приезжала, а она дурёха, пропустила? Глупости. И послушница это понимала. С каждой секундой её мысли становились всё отчаяннее. Объявили ужин, но Люба присела на крыльцо, где часто сидела с Агриппиной и не отрывая глаз, глядела на дорогу.
Странно, но ей позволили не явится на трапезу, что удивительно, ведь там её должны были поздравить с днём рождения. Люба сложила руки на груди, вспомнив то серьёзное, чего-то выжидающее лицо Катерины. Это она сделала. Она позволила ей тут остаться. Но для чего?
Солнце медленно, но верно тянулось к горизонту. А во дворе и намёка на жизнь не было. Пришло время вечерней службы, Катерина вышла во двор и сообщила об этом девочке.
Люба кивнула, но сказала:
— Вы позволите побыть здесь после службы немного?
— Если закончим раньше десяти вечера, то да.
Люба подняла на неё изумленные глаза. Но не сказав и слова, она вбежала в коридор, где все собрались, и только услышала в след:
— Нельзя бегать, сколько говорю!
Служба прошла спокойно. В вечерне все девочки благодарили Господа за ещё один прожитый день. Люба физически была тут, но морально находилась на улице и без устали пялилась на дорогу, а вернее на поворот, который ведёт из леса прямо к крыльцу монастыря.
Как только служба закончилась, Люба с большим энтузиазмом помчалась во двор. Сердце её билось бешено, а по крови разгонялось чувство полного благоговения. Ей казалось, что сейчас! Сейчас она соскочит с лестницы, откроет дверь и там будет стоять знакомая ей белая машина, с той самой вмятиной под левой фарой!
Но открыв дверь, она застала всю ту же одинокую и даже несколько безнадёжную картину. Секунду она не могла двинуться, затем села на крыльцо и продолжила терпеливо ждать.
Было совсем темно, и Любе то и дело мерещились световые пятна. Но приходя в себя, она понимала, что это иллюзия. Мамы… так и нет.
Душа гнила. Девочка вся насупилась, сжав в кулаках последнее усилие воли. Она не будет плакать. Не будет. Мама приедет. Приедет.
Но сзади она снова услышала шаги. Катерина молча стояла у послушницы за спиной, дав ей ещё несколько секунд подождать чуда, а затем сказала:
— Убедилась?
В лесу</p> Голод окончательно сковал сознание лисы. Даже уснуть девочка не могла, хотя безумно хотелось. Сегодняшние похождения снова ни к чему не привели, но во всяком случае, лиса не ходила по кругу, ведь забредала во всё новые и новые места.
Ночь занимала небосвод. Сейчас самое время сложиться калачиком и лечь спать. Но шорох листьев в паре десятков метров заставил лисьи уши встать и обеспокоенно вращаться.
Охотница бесшумно встала, благо ночью она видела также хорошо, как днём, подмечая все малейшие движения. Шерсть встала дыбом, но лисица медленно, без намёка на неумение, подкрадывалась к своей жертве.
«Надо попробовать…»
Только и подумала она, как сознание заволок запах и тяжёлое, ественное для охоты, напряжение. Мозг сейчас не думал, бразды правления были отданы телу. Она подходила ближе, наконец увидев жертву, но заяц встал на дыбы и начал слушать. Лиса остановилась, её лапы согнулись для прыжка. Время замедлилось, двигалось совсем медленно.
Заяц всё слушал, его носик дёргался, но лиса это видела в замедленной съёмке, прислушиваясь не только к его, но и своему дыханию… Зверёк опустился на землю. Хищница почувствовала, как тот напрягся, чтобы скорее скрыться. Мгновение, и лиса поддалась в решающих прыжок. Жертва выскакивает вперёд, от чего лиса пролетела мимо.
Но лиса не сдалась, она рванула прямо за ним, имея решительность нагнать его и зубами вцепиться в тельце жертвы, чувствуя, как кровь стекает по рту. Голод диктовал лисе: «беги!»
И охотница этому не противилась. Рывок. Подскок. Заяц завернул на поляну, перепрыгнув упавшее бревно. Лиса не сдала позиций, но лапа соскользнула, а её тело понесло в бок. Девочка и не поняла, как случилось так, что её тело катиться вниз.
Голова ударилась о камень, из-за которого животное запищало. Гриня всё пыталась найти равновесие или хотя бы понять, что с ней происходит. Но единственное, что ей оставалось — это безвольно катиться вниз, ударяясь о камни и кочки, иногда от этого вскрикивая. Девочка поддалась судьбе… и позволила своей памяти снова захватить голову.
В воздухе раздался звонкий удар. Девочка упала на пол, хватаясь за лицо обеими руками. Женщина крепко сжала зубами сигарету, затягиваясь.
— Сука.
Девочка широко раскрыла глаза, глядя на мать.
— Я поняла, кто ты. Я тебя раскусила, — она выглядела дико, словно сцепившаяся с цепи бешенная собака. — Ты лиса… уродец настоящий.
Агриппина раскрыла глаза, чувствуя щекой шершавую землю. Голова гудела, а с носа текла кровь. Лапы отдавали болью, но девочка всё-таки встала, прорычав.
«Я не Лиса»
На глазах появились слёзы, они неестественно стекали по рыжему меху. Лиса дрожала, пытаясь не столько пересилить физическую боль, сколько переубедить мать.
Агриппина глядела вниз, выжимая из глаз слёзы. Нужно продолжать идти, а не нюни тут распускать. И наконец подняв отсыревшие глаза, Гриня заметила, что вообще-то… она пришла. Животное стояло почти в центре просёлочной дороги.
В монастыре</p> Люба смотрела перед собой. Катерина была права, послушница убедилась. Ей хотелось разрыдаться, перевернуть весь этот монастырь в верх дном, даже более того, обругать Бога за всё, что легло на её плечи. Окунуть Настоятельницу Афанасию со всеми её вшивыми сёстрами в очень глубокий колодец, но и вместе с тем… она просто хотела, чтобы мама хоть раз сдержала обещание. Хотя бы раз…
— Люба? — спросила Катерина, сложив руки перед собой.
Послушница покорно встала. Она медленно повернулась к сестре и кивнула.
— Извините.
Катерина прищурилась, внимательно осматривая ребёнка перед собой. Что это за поблёкшие глаза? К чему этот аккуратный вид? Такие формулировки? Где волосы, что постоянно вылезали из-под косынки? Где размазанная по лицу грязь? Куда это делось?
Сестра, конечно же, знала ответы на эти вопросы. Но она и не думала, что девочка надеяться, что мать её — человек добросовестный.
— Сегодня на ужине тебя поздравили с днём рождения. Но ты не пришла. Я сказала, что ты захворала.
Люба кивнула.
— Мне очень жаль.
— Что-то случилось, Люба? — без тени иронии спросила сестра.
Послушница усмехнулась, подняв голову.
— А Вам ли не знать, сестра Катерина, — прорычала девочка. — Я осталась одна. Решила воспользоваться советом Матушки. Терплю, вот что случилось.
Катерина приподняла голову, всё ещё не сводя глаз с Любы.
— Да! — выпалила девочка, чувствуя как от злости скапливаются слёзы. — Да! Терпеть!
— Не кричи.
Люба сжалась, схватившись за рукава платья. Она отвела взгляд и буркнула себе под нос:
— К чёрту терпенье ваше.
Катерина приподняла бровь, затем опустила голову и сердито сказала:
— Не смей… — но её перебили. И в этот раз Катерина позволила это сделать.
— Да, правда, к самому Сатане это ваше терпение! — Люба жадно вздохнула, но заметив, что Катерина молчит, продолжила. — Всё это бред, слышите? Вон! — она махнула на лес. — Гриня терпела! И что с того?! Что?!
— Не кричи.
Но Любу было уже не остановить:
— Почему это со мной? Почему?! — по щекам девочки потекли злые слёзы. — В чём я виновата? В чём?!
Катерина нахмурилась, она сказала строже:
— Не кричи.
— А я буду! Я буду кричать! — она громко шмыгнула, стараясь игнорировать то, что всё её лицо покрыто слезами. — Говорите мне, что Бог за мной приглядывает?! Это Вы говорите?!
— Люба!
— Да к Чёрту этого вашего Бога проклятого! — наконец выкрикнула девочка.
Люба зажмурилась, ожидая пощёчины, но её не последовало. Послушница медленно, почти неслышно выдохнула, приоткрыв глаза.
Катерина стояла ровно, всё также держа руки перед собой.
— Как думаешь, Люба… — сестра сделала паузу. — Сколько человек это услышало?
Люба цокнула, мотнув головой. Нет. Её ни за что не пристыдят. Только не за это!
— Это моё первое предупреждение, — сказала Катерина, наконец убрав руки за спину. — Если ты снова позволишь себе говорить так о Боге в стенах монастыря, я не стану тебя жалеть.
«Будто Вы меня сейчас жалеете»
Люба подняла раздражённый взгляд, встретившись глазами с Катериной. Ты выглядела… опечаленной. Девочка пару раз моргнула, подумав, что это не правда и ей только кажется. Сестра прикрыла глаза и глубоко вздохнула:
— Если бы твоя мать сегодня приехала… она бы предупредила за несколько дней. Таковы наши правила.
Люба сглотнула. Они всё знали. Девочка опустила голову, чувствуя, как сейчас снова разноется.
Катерина снова замолчала. Она посмотрела за спину девочки, в лес. И слова, которые она не решалась сказать уже второй день, так и не вышли. Сестра перевела взгляд на девочку и сказала:
— Уже поздно.
Люба кивнула, не поднимая головы.
— Я отведу тебя в комнату.