Часть 2. Просёлочная дорога (1/2)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРОСЁЛОЧНАЯ ДОРОГА</p>
В монастыре</p> Недавно закончилась вечерняя служба, оставалось буквально пару минут до того, как Катерина найдёт их и погонит по кроватям, поэтому девочки снова уселись на крыльце, наблюдая за уходящим летом. Люба посмотрела на Гриню, которая обняла колени и глядела перед собой. Каждый бы сказал, что девочка не настроена на разговор, но Люба знала — что так только кажется.
— Мне мама знаешь, что сказала?
Люба услышала краткое: «м?»
Послушница хихикнула, и посмотрев в темнеющее небо, сказала:
— Она сказала, что как только мне тринадцать исполниться, она меня к себе заберёт. Крутяк, — девочка потянулась и искоса посмотрела на подругу. — Ещё немножко осталось, всего два месяца.
Агриппина хмыкнула, а Люба пододвинулась к ней:
— Не веришь? — она нахмурилась. — Вижу-вижу, не веришь.
Агриппина мотнула головой, на её губах появилась измученная улыбка:
— Ты только про меня не забывай.
Люба пару раз моргнула, почувствовав, как сжалось сердце. Она и забыла о том… что уехав отсюда, с Агриппиной вряд ли сможет увидеться. Девочка отвернулась и насупившись, обняла колени также, как её подруга.
— Расскажи тогда свой секрет, и не забуду.
Голос сестры Евдокии заставил девочку проснуться. Все уже встали и надевали косынки, одна только Люба еле-еле продирала глаза.
Женщина топнула ногой и посмотрела на часы, которые показывали шесть утра. Она подошла к послушнице и дёрнула за плечо, отвернувшееся к стенке тело.
— Я не хочу… — сказало тело, не поворачиваясь к сестре.
— Ничего не знаю, вставай, — она ещё раз дёрнула послушницу за плечо.
Наконец, Люба повернулась к ней, оголив свои красные от вчерашних слёз глаза.
Евдокия аж ахнула:
— Так-так, похоже, кто-то не спал! — строго сказала она.
Люба снова отвернулась, укрываясь одеялом.
— Спала я, — буркнула она. — Спала.
Евдокия цокнула, пригрозила гневом Господа, и посмотрев на девочек, что столпились у кровати Любы, вышла.
Маша переглянулась с остальными, затем подошла к кровати Любы и села на край.
— Ты заболела что ли? Чего она такая добренькая.
Люба, не показывая лица, нахмурилась.
«Ещё Лисой меня новой назовите! Тогда как Гриня сбегу, клянусь!»
Секундное озарение заставило Любу широко раскрыть глаза. Она ведь может сейчас всё рассказать! Всем!
Маша легла прямо на подругу и сказала:
— Сестра Евдокия сказала, что Лисы больше нет у нас, — но это заставило Любу закрыть рот и скинуть со своей головы одеяло.
— А где она? — спросила послушница.
— Забрали её, короче, — прыснула Маша, встав.
Люба привстала на локтях и разглядывала недовольное лицо подруги:
— Как это… забрали?
— Ну вот так!
Люба отвела взгляд, стянула с себя одеяло. Кто-то из девочек хлопнул дверью, и только сейчас Люба заметила что осталась в комнате с Машей одна.
— Но это не правда… — сказала Люба, глядя себе под ноги.
Маша пожала плечами:
— С чего бы мне сёстрам не верить?
— А Оля? Что с Олей?
Маша посмотрела в сторону и глубоко вздохнула, схватившись за переносицу:
— Ты что, забыла? — она сделала паузу, но поняв, в чём дело, продолжила. — А точно, ты же наказана тогда была.
Люба вскочила с кровати и схватила подругу за плечи:
— Маша… — но та не дала ей закончить и отпрянула.
— Эй-эй, спокойно, — сказала послушница. — У нас вообще сейчас служба начнётся, одевайся давай.
Маша подошла к тумбе Любы и открыла ящик, где лежало сменное платье.
— Олю убили! — выпалила девочка, крепко сжав кулаки. — А Гриня сбежала! Мы всё видели с ней!
Маша лишь посмеялась:
— Ты глупая? Не смешно, давай уже одевайся.
— Это правда!
Маша нахмурилась:
— Олю вообще-то… вчера увезли, ей плохо стало. Пока мы на учёбе были.
Люба лишь стояла на месте с раскрытым ртом, ничего более она сказать не могла.
— Я тоже не особо сестёр люблю… но такое не говори про них. Это совсем уже, — девочка покрутила пальцем у виска.
— Но это правда!
Маша сделалась серьёзной, меж её бровей появилась гневная морщинка:
— Прекращай.
— Я серьёзно. Это правда. Вчера было. Вот, смотри, — девочка тут же оголила ноги, пытаясь показать вчера поставленный синяк.
Пощёчина.
Маша с отвращением отдёрнула руку, она глядела на удивлённое лицо подруги и морщилась так, будто видела то, что ей предстоит съесть на ужин:
— Я сказала, хватит! — крикнула она.
Люба опустила подол ночного платья и словно во сне, сказала:
— Извини.
Маша сделала шаг назад и отвернувшись, сказала:
— Мы уже опаздываем… собирайся, в общем.
В лесу</p> Пока Люба шла на завтрак, опустошённая мыслями о завтрашнем дне рождении и преждевременном расставании с Агриппиной — сама Лиса находилась где-то в глубинах животной туши.
Утренняя роса покрыла шерсть лисицы. Животное медленно открыло глаза. Вместо привычного крика сестры «подъём!», вокруг было необычайно много звуков. Где-то пищали мыши, шуршали листвой… ветер колыхал верхушки деревьев, а жуки перелетали с травинки на травинку, иногда усаживаясь лисе прямо на нос. Она дёрнула им, понимая, что с этим-то всё предельно ясно, но…
…кто она?</p> Вопрос повис в воздухе. Какая-то пара мгновений, и голова лисы вскипела от нескончаемого веретена обрывков прошлой жизни, человеческих мыслей и животного нутра, в устройстве которого нет места этому.
Марго!
Лиса вскочила, навострив уши. В том, кто она, сомнений не было; хищное млекопитающие из семейства псовых, которых люди именуют «лисица обыкновенная». Но откуда она это знала? Вот это был вопрос на миллион, на которое животное найти ответ не могло.
Наконец лисица сделала несколько шагов, глаз её тут же зацепился за рваную черную тряпку, остатки когда-то вполне сносного платья, ботинки, колготки…
Марго!
голова загудела, от чего лиса проскулила, бросившись подальше от этого места. Лапы несли её намного естественнее, чем это делали это ноги. Но всё ещё оставшаяся человеческая неуклюжесть, заставила зверя боком воткнуться прям в дерево. Словно что-то потеряв, лиса раскрыла рот и снова проскулила.
Марго!
Лиса широко раскрыла глаза, словно её схватил эпилептический припадок, она тут же свалилась на землю, будто пыталась вывернутся обратно в послушницу по имени Агриппина.
Сквозь пелену страданий и размазанных по земле слюней, наконец в голове зверя наступило просветление.
Она человек.</p> Агриппина осознала себя. Теперь тело ощущалось чужим, да настолько, что даже встать девочка смогла не сразу. Будто бы мышцы работали иначе, а лапы совсем не сгибались.
Девочка чувствовала припекающее чувство, всё хотевшее обратно захватить власть. Но послушница изо всех сил держалась, стараясь думать членораздельными словами и предложениями.
И первые слова, вырвавшиеся из напряженного сознания, были: «Люба всё ещё там». Лиса сглотнула, ощущая вину. Она двинулась вперёд, оставаться в одном месте не было смысла.
Цель была и проста и сложна одновременно. Единственная дорога, способная вывести её к Отцу Павлу была где-то здесь, надо было только определиться как найти это «где-то». Лиса осматривалась, стараясь узнать знакомые лесные массивы, но её мысли оправдались. Настолько глубоко в лес она ещё не заходила.
День проходил почти незаметно. Агриппина, находясь во власти нового тела, часто засыпала, ведь как известно — лисам нужно примерно шестнадцать часов сна. В очередной раз проснувшись и обнаружив, что тени деревьев стали темнее, а небо побагровело, сердце Грини сжалось в небольшой комок.
Голод и лёгкая подступь отчаяния заставили лису зарыться мордой в собственные лапы. Наверняка, Маша бы довольно взвыла:
«Разоблачили наконец!»
И правда, насколько же жалкое зрелище. Насколько позорное, и при этом, бьющие прямо в сердцевину правды. Агриппина, что ни на есть, Лиса! И этого у неё не отнять.
Гриня привыкла к своему позорному обличью быстро. Она научилась втягивать когти, чтобы не цеплять надоедливые листы, поняла, как она слышит, чует запахи… и как видит, всё это отличалось. И, пожалуй, самое сложное, с чем пришлось столкнуться послушнице — это голод. Жажду утолить было легко, лес изобиловал ручейками, прудами, а вот одними ягодами лисице точно не наесться…
От этого разум девочки туманился, чем припекающее ощущение желало воспользоваться, от чего Гриня снова и снова повторяла ту фразу, которую ей проповедовала Люба.
«Ведь только потеряв ноги, можно по-настоящему понять, какое это счастье — ходить…»
И снова.
«Ведь только потеряв ноги, можно по-настоящему понять, какое это счастье — ходить…»
Лиса громко сглотнула, посмотрев на затянувшееся чернотой небо. Мысли путались, превращаясь в колтуны и выскакивали, тут же теряясь в пробегающем мимо ветерке.
«Ноги есть! У тебя ноги есть!»
Агриппина сделала ещё один шаг, вздрогнув.
«Так иди! Иди!..»
В монастыре</p> Люба сидела у окна, пока её три соседки спокойно спали. Глаза её были прикованы к темноте леса и отчего-то в воображении возникали образы, как оттуда выходит Гриня, хитро улыбаясь. Пускай Гриня так никогда и не делала, но пусть она хитро улыбается, чем всё это…
Её отсутствие резало послушницу без ножа, от чего она, словно сестра Ангелина, хваталась за сердце и дрожала. Но за печалью, пришёл гнев. Он заставил девочку сжать челюсть, оголив сомкнутые зубы. Если бы она могла — разнесла бы эту комнату… нет, весь этот монастырь к чертям собачьим! И плевать, плевать на всё!
Но правда давала ей крепкую пощёчину. Она этого не сделает. Она этого не сделает…
Вернётся ли Гриня?
Она жива и здорова?
С ней всё хорошо?
Может быть она снова… будто прогуливает, ну?
Люба не хотела думать о том, что Агриппина может быть мертва. Только не она. И только не сейчас. Девочка не теряла надежды и глядела в немой лес, думая о том…
«...что вот приедет завтра мама. И всё… всё будет хорошо»</p> Злость соскользнула, утонула в, наливающихся на краешках век, слезах. Услышав шаги Катерининого обхода, Люба соскочила с тумбы и укуталась в одеяло, крепко закрыв глаза.
Дверь открылась со скрипом. Катерина сделала несколько медленных шагов по комнате, она стояла возле окна. Люба не удержалась и открыла глаза, увидев лишь очертания сестры. Она замерла, не шевелилась, будто также, как и Люба, вглядывалась в лес, надеясь там что-то увидеть.
Но в своей привычной манере, она лишь сложила руки перед собой, наклонила голову и развернулась к выходу, да так резко, что Люба еле успела закрыть глаза. Но Катерина не спешила уходить.
По ощущением прошло несколько минут, а Катерина всё стояла. Но затем шорохом отвернулась и вышла, аккуратно закрыв дверь. Люба тут же открыла глаза, почувствовав в сердце тревогу.
«Она мне будто… хотела что-то сказать»
Сидя на следующее утро в классе, Люба не спускала глаз с перелистывающей журнал сестры Катерины. Но она будто этого не замечала… хотя Люба была уверена, что Катерина видит всё и вся. От этого становилось ещё страннее — её игнорируют намеренно.
Послушница заметила, в Катерине что-то изменилось. Она стала серьёзнее, лицо хмурилось почти постоянно, а замечания или выговоры послушницы начали получать всё чаще. Теперь сестра будет проверять журнал каждую неделю, по понедельникам, а может и регулярнее, чтобы никто не смел прогуливать.
Но кроме Лисы на это, за редким исключением, никто не решался, особенно в таких непозволительно больших размерах.
Люба прищурилась, старательно выпиливая в сестре дырку, но та не поддавалась. Неволей у послушницы сложилось впечатление, что даже в день, когда Катерине пришлось после разговора с Матушкой прикладывать Любе лёд к голове, она выглядела более жизнерадостной… если, конечно, такое слово можно использовать по отношению к ней.
— Эй, а чего такая серьёзная? — шепнула Маша, легко толкнув подругу в плечо. — У нас ведь ты сегодня… име-ни-нни-…
— …ца. Да-да, именинница, — словно отмахиваясь от Машиных заигрываний, сказала Люба, опустив голову.
Всё-таки это было бесполезно. Катерина слишком толстокожая, чтобы только одним взглядом выдавить из неё то, что она хотела сказать вчера.
Маша приподняла брови и наклонила голову:
— Ты до сих обижаешься что ли?
Люба пару раз моргнула и повернулась к Маше.
— Нет, не обижаюсь, — сказала она, смотря подруге прямо в глаза. — Но всё, что я сказала, было правдой.
Маша раздражённо фыркнула и ядовито прыснула:
— Да ну тебя!..
Катерина подняла на них глаза и сказала:
— Прошу Вас помолчать.
Маша снова хмыкнула, а Люба кивнула и сказала кратко:
— Извините.
Катерина кивнула, продолжая смотреть в журнал. Ангелины в классе не было, кажется, что-то случилось у Марфуши, вот ей и пришлось отлучиться.
Всё-таки единственную, кого интересует здесь эта корова — это она. Катерина же, стараясь занять время, перелистывала страницы, практически не вдумываясь в то, что видела перед собой.
«Поздно уже»
Но она снова услышала препирания Любы и Маши, это заставило её встать:
— Я просила вас, девочки, помолчать.