Глава 14. Нежеланный рок изобилия (2/2)

В ответ я отправляю скупое «спасибо» и опять делаю себе хуже. Из любопытства захожу на его страницу. Пролистываю публикации с рекламой различных брендов, для которых Тревор периодически является лицом, — хотя я бы отнесла его к другой части тела, — а дальше, не думая, перехожу по подпискам, отметкам. Просто рассматривая знакомых, с которыми раньше находилась в одной компании.

Мое внимание привлекает знакомый фон на фото одной девушки, и я сажусь ровно, оперевшись на мягкую спинку кровати. Желудок скручивает от волнения, и я ближе подношу телефон к лицу.

Блондинка, которая, к сожалению или счастью, мне не знакома, позирует в знакомом напольном зеркале. В нем отчетливо видно Тревора, сидящего на диване и ковыряющегося в компьютере. Видно и купленные мной в эту квартиру элементы декора, вроде подушек, статуэток и красивых фигуристых горшков для цветов.

Я сильнее напрягаюсь, понимая, что помимо декора там видна и моя верхняя одежда, висящая на небольшой вешалке в прихожей. А когда мой взгляд падает на романтичную подпись и дату под фото, внутри что-то надрывается.

Заблокировав телефон и положив его экранов вниз, постепенно осознаю увиденное и окончательно понимаю, какой дурой была. Еще раз, лишь чтобы убедиться, захожу на страничку девушки и нахожу больше привязок к Портеру и их отношениям.

И все бы ничего, если бы эти отношения не выпадали параллельно нашим. Какие-то пару месяцев до расставания.

Крупная дрожь проходит по телу, а в горле начинает першить, пока мерзость от понимания заполняет каждую клеточку внутри меня. Конечно, я и раньше догадывалась о возможных изменах и достаточно быстро отпускала их, потому что была глупа, потому что думала, что потеряю найденное в огромном потоке ненастий счастье. Но сейчас, когда все более чем очевидно, я чувствую отвращения ко всему: к себе, что так самозабвенно верила в любовь; к Тревору, что испортил мои мечты и сломал меня; к этой девушке, что могла знать о наших отношениях, но все равно не отказала Портеру; приходит и отвращение ко всем окружающим меня людям, ведь я теперь просто не могу им доверять.

Поднимаюсь с постели и зарываюсь пальцами в волосы, зачесав их назад. Безжизненной куклой расхаживаю по комнате, желая разобраться во всех своих ощущениях. Однако они вместе создают такой жгучий коктейль, что становится плохо.

От сжимающегося от боли сердца немного кружится голова. А от тремора рук не могу нормально поправить натянутую поверх футболки толстовку, об рукава которой вытираю редкие слезы.

Мной, от незнания, были вспороты старые раны. Вновь всплыло то, что я давно пыталась отпустить, живя дальше. Только теперь прошлое смешалось с настоящим, добивая и доказывая, какая я глупая. И какую огромную ошибку совершила, решив с головой окунуться в отношения, что изначально были обречены на провал.

Аккуратно спускаюсь на кухню, продолжая сдерживать рвущееся наружу огорчение. В конце концов, я не могу так легко сдаться и стать слабой от неожиданного удара судьбы. Я должна научиться принимать их и помнить, что после черных полос всегда наступают белые.

Только вот ничего не выходит.

Зачерпнув из металлической банки заварку, кидаю ту в небольшой прозрачный чайник, заливая кипятком. В попытке взять контроль над собственным телом, задеваю локтем банку, что с грохотом падает на пол, а крупные чаинки разлетаются по всей кухне.

Это становится последней каплей.

Стоит мне опуститься на колени, чтобы собрать за собой мусор и попрощаться с любимым земляничным чаем, как несколько крупных слезинок падают мне на рукава. А после и нескончаемый поток вырывается наружу.

Я прикрываю рот ладонью и, подтянув к себе колени, спиной облокачиваюсь на дверцу столешницы. Перед глазами начинает плыть, а громкие всхлипы эхом разносятся по пустой квартире, заполняя каждый ее миллиметр.

Моментально вспоминаются все неудачи, что только подливают масло в костер моей ничтожности. Растаптывают и без того хрупкую веру в себя.

Не чувствую ничего, кроме разочарования, проявляющегося в застое в работе, повлекшего за собой миллион отказов; в личной жизни, которая с каждым днем вырывает куски из сердца; в чрезмерной привязанности к людям; в отсутствии контроля над собственной жизнью, из-за чего на пальце теперь удавкой надето кольцо; в неспособности добиться чего-то самой, ведь если бы не деньги родителей, я так бы и осталась никем.

Жалкая. Слабая. Ни на что не способная.

Плач практически переходит в самую, что ни на есть истерику. Она выкручивает меня изнутри. Сжимает каждую клеточку тела, а после разрывает на мелкие кусочки, причиняя еще больше боли. Я запрокидываю голову назад, и, пока мои плечи содрогаются от рыданий, пытаюсь хотя бы на мгновение успокоиться.

Сжав волосы у корней, упираюсь лбом в колени. До белых пятен перед глазами прикусываю губу, стараясь отвлечься от моральных страданий. Все навалилось слишком резко. Не дало мне вздохнуть полной грудью и потянуло на дно, где тот самый вздох окончательно убил меня.

Я долго делала вид, что у меня все хорошо. Отвлекалась, откладывала на потом, игнорировала. В итоге получилось то, что получилось. Пережитый от учебы и работы стресс вылился в нервный хруст пальцев. Боязнь вступать в отношения и неспособность в целом завести их из-за брака — в бесконечные мысли о возможном одиночестве.

Мне удается затихнуть лишь на секунду. Попытаться взять себя в руки, услышав хлопок входной двери. Но все снова идет не так, как я планировала: громкий неконтролируемый всхлип вырывается из меня, и я с силой зажимаю себе рот ладонью, молясь, чтобы Александр меня не заметил.

Однако твердые шаги говорят об обратном, а строгий голос и вовсе заставляет сжаться.

— Что ты себе… — Александр не договаривает, остановившись в проходе между гарнитуром и островком.

Трачу неимоверное количество сил, чтобы сфокусироваться на лице Александра, но ничего не выходит. При виде его, губы сильнее начинают дрожать, а слезы сами скатываются по щекам. Резко отворачиваюсь и роняю голову.

Гадство.

Надо же было так сильно облажаться, показав Нильсену свою слабость. Я до последнего старалась быть в его глазах строгой, независимой, но он с самого начала видел меня через призму ненависти и общественного мнения. Назвал неспособной, указал на все недостатки. Но я не такая.

Я правда не такая.

Мне обидно. До горечи на языке обидно, что никто не видит меня настоящую. Или не хочет видеть. Всем удобно повесить на меня ярлык богатой, избалованной, а потом пользоваться моим доверием и желанием найти друзей, поддержку, любовь. И как бы я ни старалась отгородиться от них дерзостью и стойкостью, в итоге опять оказываюсь в луже из собственных разбитых мечт.

— Эй, Агата?

Я вздрагиваю, почувствовав легкое прикосновение к плечу, и поворачиваю голову в сторону Александра. Он неуклюже садится рядом. Из-за длины его ног ему приходится согнуть их в коленях.

— Я и так плачу за квартиру, не хотелось бы платить за ремонт соседям, если ты их затопишь.

Ничего не отвечаю, ведь даже если и попытаюсь, то мой максимум — хрип или несвязный набор слов, скрытый за истеричным иканием. Я смотрю на Александра и, сквозь пелену слез, ловлю в его глазах смесь любопытства и озадаченности. Крепче сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и ближе подтягиваю к себе ноги, пока клеймо слабачки жаром выводится на лбу.

— Тебя так расстроил рассыпанный чай? — вновь попытка завести диалог, на которую я отрицательно машу головой. От такого вопроса вновь к горлу подкатывает ком. Кажется, что всему виной чертов чай и моя нерасторопность, а не череда ошибок в прошлом. — Ладно.

Он замолкает и упирается затылком в твердую дверцу кухонного шкафа, подняв взгляд к потолку, на котором начинают блистать первые лучи рассвета. Невольно задаюсь вопросом, сколько я здесь просидела, но он быстро теряется за новой волной неподвластного мне срыва.

Я прячу ладони в рукавах толстовки и в упор смотрю перед собой, вздрагивая, когда принимаю очередную попытку собраться с духом. И к удивлению почти получается, когда краем глаза замечаю шевеление чужих рук и прерывающие утреннюю тишину удары.

Стараюсь перенести все свое внимание не на проблемы в голове, а на глухое постукивание пальцев Александра. Он отбивает незнакомую мне мелодию, ритмично касаясь пола рядом с собой. Я воровато наблюдаю за его ладонью, периодически стирая со щек влагу.

Его движения плавные и успокаивают. Не до конца понимаю, как это работает, но стоило мне попытаться сделать глубокий вдох, как легкие наконец заполнило достаточное количество кислорода. Дыхание постепенно восстанавливается, и дрожь в теле пропадает.

Если не считать фантомной боли в груди, то все почти наладилось.

Сидя так близко к Александру, не осознаю, когда именно его компания стала действовать на меня утешающе. В конце концов, он точно не тот человек, с которым я должна делиться чем-то сокровенным, ведь есть огромная вероятность пожалеть об этом. Но язык не слушается, и на смену легкой тишине приходит мой хрип.

— Я устала. У меня ничего не получается, — смотрю на свои ладони, надеясь, что Нильсен задремал и не слышит меня. — У меня нет ничего, чем я могла бы гордиться или чем могла бы вызвать гордость у мамы. Выпусти меня в свободное плаванье… — голос опять срывается, но я успеваю проглотить обжигающий горло ком. — Я утону сразу же, ведь просто не справлюсь.

Сгибаюсь в спине, чувствуя вину за такие слова. Жду, что Александр сейчас рассмеется. Скажет, что с первой встречи понял, как я ничтожна. Признает свою победу надо мной и с позором выставит за дверь, чтобы не заразиться моей беспомощностью.

— У всех бывают плохие дни, — спокойно говорит Александр, раскинув в стороны полы джинсовой куртки. — И это не значит, что нужно обесценивать прошлые свои достижения, — он поворачивается ко мне, и наши взгляды пересекаются. — Лучшее, худшее. Ты сама говорила.

— Говорила, — хриплю. — Но это было тогда.

— И что? Не получилось сейчас, попытаешься завтра, Агата. Ошиблась — исправишь, когда поймешь свою ошибку. Если бы жизнь была идеальной, то какой смысл ее проживать?

— Как исправить, если…если больно? — вновь истерично задыхаюсь, резко сомкнув губы. Не позволяю себе расплакаться снова.

— Если больно, то когда-то это пройдет, — Александр пожимает плечами и слабо улыбается. — Да и с чего ты взяла, что у тебя ничего нет и ты ничего не достигла? Посмотри, у тебя есть галерея, ты же вложила туда много сил. И мама тобой точно гордится. Еще у тебя есть слюнявая собака.

— Она не слюнявая! — возмущаюсь, пихнув Нильсена локтем. Я утираю нос рукавом толстовки, тем самым сдерживая смешок.

— Я бы поспорил, — морщится Нильсен, и я улыбаюсь. — Смотри, тебе уже весело, — с энтузиазмом добавляет Александр. — Все мы можем грустить и уставать, но нужно научиться отдыхать, а не сдаваться.

Я хмыкаю на его фразу и обнимаю ноги руками, попадая во власть головной боли, вызванной затихшей истерикой.

— Да и зря ты так из-за чая. Еще нет пяти утра, чтобы отдаваться традициям, — голос Нильсена беззаботен.

— У тебя отстойные шутки, — говорю в ответ, пряча лицо в волосах.

— Ты только что разбила мое эго вдребезги! — схватившись за сердце, произносит Александр, а я стараюсь игнорировать боль в щеках от попыток сдержать рвущуюся наружу улыбку. — Давай, вставай.

Не знаю, в какой момент мой мозг вышел вместе со слезами, но я принимаю протянутую ладонь Александра и поднимаюсь на ноги. Он кивком указывает на высокий стул и стягивает с себя джинсовку, швырнув ту на стол.

Я занимаю место напротив и, согнув ногу в колене, ставлю ее на стул, опустив на нее подбородок. Бездумно наблюдаю за Александром, который плавно движется по кухне, повернувшись ко мне спиной.

Иногда, превозмогая боль в висках и сухость в глазах, засматриваюсь на его стройную фигуру и осознаю: я буквально подпустила своего же врага настолько близко, что одно неверное движение и мое горло вспорото.

Но об этом я подумаю позже.

Когда усталость перестанет давить, когда помутнение пройдет и когда спина Нильсена не будет казаться такой привлекательной. Пожалуй, его умение готовить делает его немного — самую каплю — хорошим. Если откинуть злостный характер, длинный язык и огромное эго.

— Может, мне раздеться?

— Что? — растерянно моргаю, замечая перед носом лицо Александра, который наклонился вперед и уперся локтями в стол.

— Говорю, ты так смотришь, как будто пытаешься под одежду пробраться, — он самодовольно ухмыляется, и я закатываю глаза.

— Пытаюсь понять, пойдут ли твои органы на продажу, — дерзко говорю в ответ, пока по лицу прокатывает жар.

Нильсен осуждающе вздергивает нос и пододвигает ко мне чашку с чаем и сделанный наспех сэндвич. Я блаженно прикрываю глаза, вдохнув сладкий фруктовый аромат и горячий пар, который согревает изнутри.

Смотрю на Нильсена, который встает напротив, сложив руки на груди, и лукаво улыбаюсь.

— Я могу и привыкнуть, — приподнимаю брови и обхватываю чашку, грея пальцы сквозь тонкое стекло.

— Не обольщайся. Вдруг я туда плюнул?

Я морщусь, следя, как Нильсен берет свой напиток, чуть отпивая.

— Бóльшего я и не ждала, — с вызовом смотрю на Александра и теряю весь пыл, когда тот тихо хмыкнув, качает головой.

Мы замолкаем на какое-то время. Я думаю о том, как комично смотрится наша компания. Буквально пару дней назад, во время нашей очередной встречи, я сама лично была готова вырвать Александру хребет, а сегодня сижу с ним на кухне и манерно распиваю чай. Не хватает только светской беседы и тарталеток вместо сэндвичей.

Александр же скорее всего думает о том, как же ему не повезло со мной. Мало того, что женили, так еще и успокаивать приходится. Только вот он мог спокойно меня проигнорировать и оставить одну. Но не оставил.

И я пока не знаю, это жест доброй воли или начало еще одной партии, что принесет ему победу.

— У меня есть кое-что, — Нильсен поднимает свою джинсовку, роясь в карманах, а после протягивает мне белый конверт. — Если ты правда устала…

Я недоверчиво принимаю его, косясь на Нильсена. Ожидаю очередное издевательство, которое вернет все на круги своя. Но нахожу внутри не стайку тараканов или пауков, а пестрые брошюры и билеты.

Удивленно ахаю, рассматривая яркие картинки, активно пролистывая небольшую книжечку. Стараюсь сдержать внутри восторженные комментарии, потому что, черт возьми, это то, что мне сейчас нужно. Не столь важным становится взятый мной отпуск в ноябре, ведь ничего не мешает мне поменять даты или отдохнуть чуть больше положенного.

Резко поднимаю голову и смотрю на слишком заинтересованного в моих действиях Александра.

Прокашливаюсь и придаю лицу серьезности.

— А тебя брать с собой обязательно?

Нильсен хмыкает и положительно отвечает на очевидный вопрос. Я огорченно вздыхаю.

— Не хочешь? О, как жаль, — он выпячивает нижнюю губу и хмурит брови, сводя их к центру. — Я, к сожалению, не могу подвести Еву…

Александр тянется рукой ко мне, намереваясь забрать билеты, но я, спохватившись, уворачиваюсь и прячу заветные бумажки за спину.

— Э! Нет! Не могу же я тебя одного заграницу отправить. Еще жену себе ненароком новую найдешь.

— Боишься меня потерять? — Александр широко и довольно улыбается.

— Боюсь, что кто-то подсыпет тебе мышьяк быстрее, чем я. Пей чай, любимый муж, — киваю на кружку и не сдерживаю смешок, когда Нильсен, косясь в мою сторону, чуть отодвигает от себя чашку.

— Даже не знаю, что лучше. Умереть от чужих рук или от твоих.

— Смотря, какой смерти ты хочешь, — беззаботно бросаю и отпиваю немного чая, пряча улыбку за кружкой.

На душе становится легче, если не думать, что завтра слабая дымка нашего примирения развеется, возвращая друг другу былое отторжение. И если не думать, что на брошюрах написано про отпуск на двоих, который явно подразумевает под собой нечто бóльшее, чем перелет в одном самолете.