Глава 9. Врата в Тартар (2/2)

Неженка.

Потупив взгляд в пол, сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

— Ненавижу тебя.

— Ненависть — тоже своего рода любовь, — отстранившись, мелодично произносит Александр.

Он склоняет голову набок, а когда к нам подходят несколько моих знакомых и фотограф, встает рядом, позируя и принимая поздравления.

Я также наигранно улыбаюсь и стараюсь не замечать, как жжется сквозь шелковую ткань блузы ладонь Александра, лежащая на моей талии. В бесконечном потоке смены лиц, мне удается выхватить у проходящего мимо официанта бокал с шампанским и осушить его почти одним глотком.

— Тише, fåret, у тебя еще интервью, — издеваясь, тянет Нильсен, и я пихаю его локтем в бок.

Игнорирую его выпад, смотря ровно перед собой. Касаюсь большим пальцем кольца и дергаюсь, как от раскаленного металла. Не удивлюсь, что когда сниму с себя проклятый золотой ободок, то на его месте останется клеймо, опоясывающее мой палец.

— Прекрасная работа, — вдруг рядом раздается звонкий женский голос. — Вы справились на ура, а ваше желание стать Матерью Терезой для бедных котиков и собачек… У меня нет слов.

Равно, как у меня.

Натянуто улыбаюсь, смотря в лицо кареглазой незнакомки. От ее наглости забываю про Александра, про кольцо, да и про мероприятие в целом.

— Спасибо, рада, что вам все нравится, — расправляю плечи, скользя взглядом по голубому платью девушки. У меня нет желания с ней спорить, утверждая, что я люблю животных, и что помогаю им не потому что все так делают и не потому что это модно.

— О, Александр, а ты удивил меня еще больше, — резко выпаливает брюнетка, привлекая внимание Нильсена, который все это время отстраненно смотрел вглубь зала. — Не думала, что твои слова окажутся правдой. Это на тебя не похоже.

— Все меняются, Моника. И я тебе советую это сделать, — резко бросает Нильсен.

Я заинтересованно наблюдаю за их перестрелкой взглядами: Александр смотрит наплевательски, а девушка с разочарованием и надеждой.

— Очень жаль, что теперь придется перепечатывать такие замечательные визитки. Ведь фамилия теперь у вас будет другая, Агата.

Кажется, от яда, сочащегося изо рта Моники, могут погибнуть люди в радиусе одного километра, как минимум, но я стойко выдерживаю натиск судьбы, продолжая изо всех сил держать лицо.

— Не переживайте, — обвиваю руку Александра, положив голову ему на плечо. — Мой жених достаточно зарабатывает, чтобы оплатить тираж новых визиток. Если хотите, можете оставить свой адрес, и я сама лично отправлю вам новую, исправленную бумажную карточку, если вам так она важна.

Моника фыркает, наигранно обмахивая лицо ладонью и изображая скучающий вид. Я сжимаю челюсть так сильно, что зубы начинают скрипеть.

Да, черт возьми, Александр по сравнению с ней — ангел!

— Шла бы ты по своим делам, Моника. Кажется, я объяснил тебе все в нашу последнюю встречу, — шепчет Нильсен, чтобы никто из присутствующих не услышал его слов. — Ты мне не интересна уже сколько? Два? Три года? Так же не интересна, как твои выпады. Поэтому, по-хорошему, свали.

Девушке хватает доли секунды, чтобы послать нас обоих в задницу и развернуться на высоких каблуках, явно посылая череду проклятий на весь мой род. Однако, искаженное негодованием и разочарованием лицо Моники, которую я знаю буквально пару минут, принесло мне несказанное удовольствие и даже подняло настроение.

— Зачем ты отправила ей пригласительное? — дернув меня за черный рукав, спрашивает Александр. — Если это был твой план, то ты облажалась и испортила вечер лишь себе.

Я удивленно таращусь на индюка и вырываю руку из его очередной хватки. Что за манера такая?

— Тебе от ламп напекло? Ничего я ей не отправляла! Часть билетов продавалась, и она спокойно могла приобрести себе один из них, — я вздергиваю вверх подбородок, пересекаясь с надменным голубым взглядом. — Как неприятно встречаться с бывшей, да? — издевательски говорю, в ответ получая пренебрежение.

— Боюсь, это не та бывшая, по которой можно убиваться. Так что нет, мне все равно.

Не успеваю возразить или съязвить что-нибудь про стадию отрицания, как к нам подходит незнакомая средних лет женщина в компании наших мам. Она прижимает руки к груди, с восхищением вздыхая, на что я неловко приподнимаю брови в немом вопросе.

— Ваша помолвка затмила все ранее известные мне! — женщина поправляет черные волосы, доходящие до плеч, и продолжает: — Я пишу статьи в колонку одного женского журнала, и мне хотелось бы взять у вас двоих небольшое интервью о ваших отношениях. Ведь до этого вы так отменно скрывали их.

— Прямо сейчас? — безэмоционально интересуется Александр, сложив руки на груди.

— Если не составит труда, то мы можем встретиться в любой удобный для вас день, — улыбается женщина.

Я тяжело вздыхаю.

— Напишите, что у нас просто очень сильная любовь. Знаете, такая сильная, — торопливо дополняю я. — что я от Алекса без ума. Он такой милый, — щипаю Нильсена за щеку и слегка тяну кожу на себя, из-за чего он морщит нос, — что я боюсь задушить его в момент ласк.

— Да, так и напишите, — оскалившись, встревает Александр, вновь обнимая меня за талию. — А я порой боюсь сломать Агате ребра, потому что слишком сильно ее обнимаю.

Мы с ним обмениваемся наигранно ласковыми и громкими смешками. Я отмахиваюсь и поворачиваюсь в сторону незнакомки, лицо которой постепенно бледнеет. Она растерянно моргает и достаточно быстро прощается, оставляя нас наедине с двумя недовольными своими детьми матерями.

— Вот и избавились от лишней траты времени, — спокойно говорит Александр, взяв у проходящего мимо официанта бокал.

— Алекс, милый, можно тебя на пару секунд, — шипит Оливия, сводя тонкие брови к переносице и уводя своего сына подальше от нас.

— Можно было и помягче с той мисс, — произносит мама. Она поправляет челку и слегка ухмыляется.

— Ты знала про предложение?! — говорю я, когда мы отходим подальше от толпы. Я поднимаю руку с дурацким кольцом и трясу им перед лицом мамы. — Ты знала и не сказала, что эта хрень окажется на моем пальце в самый важный день моей жизни?

Мама качает головой и мягко перехватывает мою ладонь, сжимая в своей.

— Не знала, котенок. Вернее, я знала, что Оливия отдала Алексу кольцо. Но это было неделю назад, и я думала, что он тогда передал его тебе.

Я поджимаю губы и слабо киваю. Встаю рядом с мамой и проваливаюсь в пустоту своих мыслей.

Единственное, что мне ясно: Александр очень злопамятный. И, возможно, не так прост.

С учетом того, что кольцо находилось при нем достаточно долго, он точно выбирал подходящий момент для него самого. Такой, что испортил бы мне день и воспоминания.

Ведь теперь, обращаясь к картинкам своего триумфа, я буду вспоминать не восхищение гостей из-за открытия галереи, а восхищение их видения супер-романтичного предложения руки и сердца.

***</p>

В череде нескончаемых разговоров, фотографий и обмена любезностями, я покидаю галерею в компании Нильсена и даю себе обещание, что больше никаких похожих на светские рауты встреч. Слишком энергозатратно и слишком фальшиво, не считая нескольких моих знакомых, — в том числе Сэма, Рейч и, на удивление, Евы, — что правда были рады открытию моего проекта.

Я настолько устала, что не заметила, как добравшись до квартиры на такси, развалилась в гостиной на диване и ввязалась в незамысловатый спор про мое появление в чужом доме.

— Мне, знаешь, тоже не в удовольствие видеть твое лицо, — небрежно отвечаю я, прикрыв глаза.

— Кажется, я тебе уже предлагал свалить, но тебя не вытравишь.

— И это твоя благодарность за спасение твоей задницы от бывшей? — резко поднимаюсь на ноги и упираюсь кулаками в бока, прожигая злым взглядом удивленного Александра.

— Прости, что? Спасение? — наигранно смеется Нильсен. — Не нужно приписывать себе те подвиги, которых ты не совершала.

Я возмущенно приоткрываю рот, не находя слов оправданий, кроме тех, за которые мама в детстве давала по губам.

— Я не приписываю то, чего не делаю сама.

— А как же «твоя» галерея? — изображая в воздухе кавычки, с издевкой бросает Александр. А когда я с недоумением смотрю на него, то он тяжело вздыхает, словно весь наш разговор кажется ему ненужной тратой времени. Хотя так и есть. — Не нужно делать вид, что не понимаешь. И не нужно начинать гордиться тем, что было оплачено другими и не принесло тебе и копейки. Но ты явно привыкла, что тебе преподносится все на мягкой бархатной подушке, а вокруг скачут пони и счастливые родители, которые гордятся заслугами, что бессовестно забрало их детище.

— Ты… — хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Меня всегда удручал тот факт, что все оплачено мамой и что если б не она, я ничего бы не смогла. И вот сегодня, когда я поверила в собственную силу, все вновь повторилось. — Хочешь сказать, что твой клуб был сделан без единого цента от родителей? — с необузданной злостью хватаю с дивана подушку и швыряю ее в Александра.

— А я и не отрицаю того факта, только он окупился буквально за пару месяцев, и я стал полноценным владельцем. А ты со своими воздушными замками вряд ли добьешься такого успеха без поддержки мамы.

— Да ты! — следом за подушкой летит еще одна, а когда они заканчиваются, так и не попав в Александра, швыряю в него деревянную статуэтку, стоящую на журнальном столике.

Та с грохотом ударяется о стену, и висящий на ней в рамке постер падает на пол, разбиваясь.

Нильсен, приподняв брови, в упор смотрит на разбросанное по паркету стекло и криво усмехнувшись, говорит:

— Теперь понятно, почему тебя так замуж выдали. Твоя мама сразу поняла, что такую истеричку никто не полюбит. А я стал жертвой!

— Ах, теперь ты жертва?! — вскидываю руки вверх, но с места не двигаюсь. Так и остаюсь стоять рядом с диваном.

— Конечно! Жертва одной избалованной девчонки, что не ценит ничего чужого, да и своего. Девчонки, которая родилась с золотой ложкой и всеми силами пытается отрицать этот факт. Строит из себя не такую, как все, — Александр взмахивает руками, переходя на крик, и я обнимаю себя под грудью, не замечая, как глаза начинают печь. — Делает вид, что она простая, обычная, но на деле ты никто без своей безлимитной карточки, имени родителей и их статуса.

Не знаю, как Нильсену это удалось, но он буквально обрушил на меня гнет моих же мыслей, которые давно преследуют меня. Он буквально вывернул мою душу наизнанку, убивая уверенность в себе. Он сравнял меня с землей за какие-то пару минут, что мы находились вместе.

Мне не удается найти подходящего ответа. То ли потому что его просто нет, то ли потому что горло сковывает спазм, а из-за слез все поплыло.

Я вылетаю из квартиры, осознав свою ошибку: не нужно было изменять себе и вестись на уговоры мамы уехать на выходные в квартиру, чтобы завтра не тратить время на дорогу до работы. Который раз жалею, что позволяю чужим предложениям повлиять на собственные решения.

Оказавшись на улице, тяжело дышу. От грубых слов в носу пощипывает, а кончики пальцев немеют. Я рваными движениями протираю щеки тыльной стороной ладони, стирая с них горячие слезы. Тихий всхлип вырывается из меня, и я зло рыкаю, взбесившись от собственной слабости.

Быстрым шагом пересекаю улицу, намереваясь свалить отсюда подальше. Но останавливаюсь, краем глаза заметив то, благодаря чему в голове промелькнула одна не очень адекватная мысль.

Остановившись перед машиной Александра, оглядываюсь по сторонам. В свете уличных фонарей не нахожу на парковке не единой живой души. И это несомненно идет мне на руку.

В сумочке, которую я схватила в спешке, нахожу ключи от дома. Широкая улыбка сама появляется на лице, когда я, сжав связку ключей в ладони, вплотную подхожу к машине.

Серебряная надпись «Range Rover» сверкает на капоте, отражая рассыпанные по небу звезды и яркую луну, что как раз и освещает мне путь к мести. Проведя кончиками пальцев по ровным, гладким буквам, заменяю их на острый ключ.

Первое прикосновение отдает гулкими ударами сердца в груди. Оно уносит меня в неизвестный мне ранее мир удовольствия и позволяет полностью раствориться в моменте.

Огибаю черный автомобиль, оставляя после себя волны, которые иногда превращаются в искусные завитки, стоит мне забыться и отдаться порыву. А когда я вновь оказываюсь перед девственно-чистым капотом, то понимаю, что никакие деньги, которые могут с меня после потребовать, не окупят полученного мной наслаждения.

С энтузиазмом и необъятной гордостью за себя вывожу на капоте ругательства, украшая их парочкой ярких эпитетов, описывая настоящий лик индюка, и не забываю упомянуть о его импотенции.

Оглядываю свое творение и делаю фотографию на память, быстро смываясь с места преступления. Ловлю себя на мысли, что становится немного грустно от того, что не смогу лицезреть всего спектра эмоций Александра. Но грусть моментально отступает, когда на пороге дома меня встречает Бруно.

Уперевшись лапами мне в бедро, пес виляет хвостом, и я небрежно глажу его по голове, за ухом и под подбородком.

— Так сильно соскучился? — улыбаюсь я и, кинув сумочку на банкетку, присаживаюсь на корточки. Бруно утыкается мокрым носом мне в щеку и забавно фыркает, из-за чего я тихо смеюсь.

Сегодня пятница, а значит мама отпустила всю прислугу еще днем. Поэтому стараясь не шуметь, разуваюсь и прохожу вглубь дома, чтобы сообщить о своем приходе. Бруно верно следует за мной, а когда понимает, что мне нужно, уверенно ведет меня по коридору вперед. Он периодически оглядывается, проверяя, не свернула ли я с пути, чем вызывает нежную улыбку.

Нахожу маму на диване в гостиной. Она, укрывшись тонким пледом, спит в неудобной позе, подложив под голову декоративную подушку.

Я присаживаюсь на краешек и мягко касаюсь ее плеча, чтобы разбудить, но не напугать своим неожиданным приходом.

— Мам, — шепчу я и шикаю на Бруно, когда тот нагло ставит лапы на диван, намереваясь загавкать.

— Котенок? — хрипит мама и приоткрывает глаза. Она садится ровно и растерянно озирается по сторонам. Думает, что незаметно прячет знакомый мне альбом под подушку. — Что-то случилось?

Я отрицательно качаю головой и слабо улыбаюсь. Не задумываясь, ныряю в предложенные ею объятия и прикрываю глаза, почувствовав, как мама нежно перебирает мои волосы и оставляет в них поцелуй. Она не задает глупых вопросов, хотя точно заметила размазанные по моим щекам черные разводы от туши.

— Хочу на выходных быть здесь. С тобой и Бруно. Хочу быть дома.

Мама рвано выдыхает и крепче обнимает меня.

— Мне так жаль, котенок, — она утыкается носом мне в волосы. — И я ненавижу себя с каждым днем сильнее, из-за того, что тебе приходится пережить.

— Все нормально, мам, — я отстраняюсь и любовно улыбаюсь, находя в глазах напротив сожаление, смешанное с заботой. — Просто я устала, — беру мамины ладони в свои и некрепко сжимаю, как бы уверяя, что все правда хорошо.

Если не считать надломленной веры в себя и чужого испорченного автомобиля. Но о первом я поговорю с ней чуть позже, а о втором лучше промолчу.

— Сделать тебе чай?

— А ты будешь?

— Нет, котенок. Хочу лечь спать.

— Тогда я не буду, — поднимаюсь на ноги и расстегиваю верхнюю пуговицу на блузке. — Спокойной ночи. Я люблю тебя.

— И я тебя, — мама поднимается следом, оставляя на моей щеке теплый поцелуй и остается в гостиной, пока я скрываюсь на втором этаже.

Зайдя к себе в спальню, сразу отправляюсь в душ, где смываю липкость и мерзость сегодняшнего дня, что должен был стать для меня особенным. Но в итоге стал одним из самых худших.

У меня не остается сил на очередные раздумья, которые часто окутывают меня, стоит оказаться одной в тихом, замкнутом пространстве. Поэтому из душа я выхожу с пустой головой и желанием забыться за просмотром какого-нибудь фильма.

— Мама, блин, — с теплотой в душе отзываюсь, заметив на прикроватной тумбочке заваренный чай и стопочку шоколадного печенья, лежащего на блюдце.

Смотрю в сторону приоткрытой двери и плюхаюсь на кровать, в который раз убеждаясь, что в мире есть человек, любящий меня, несмотря ни на что.

— Что, и ты меня любишь, когда в моих руках печенье? — весело спрашиваю я у смирно сидящего рядом с кроватью Бруно. Он с мольбой смотрит в глаза. — Сначала покажи свои лапы.

Пес почти оскорбленно фыркает, прежде чем помочь мне убедиться, что после дня на улице он чист. Но все его осуждение во взгляде пропадает, стоит мне позволить ему забраться на кровать и улечься в ногах.

Я включаю незамысловатую комедию и выключаю в комнате свет, забираясь под одеяло. Наконец-то, за долгое время, мой день заканчивается спокойно, без переживаний и лишней суеты. Я засыпаю быстро и не встречаю в ярких снах никого, кто смог бы оставить мерзкий отпечаток на душе.