Глава 7. Сохранность олимпийского спокойствия (1/2)
Александр</p>
В машине пахнет сладкими духами, напряжением и злостью. Ева прожигает меня взглядом на протяжении двадцати минут, с того момента, как мы отъехали от салона. И пока я профессионально делаю вид, что не замечаю жжения в своем виске, она продолжает мысленно посылать мне проклятия.
— Ты невоспитанный и грубый, — выпаливает Ева, когда мы останавливаемся на светофоре, и я наконец поворачиваюсь в ее сторону.
— Что, по-твоему, я сделал не так?
— Абсолютно все! Почему ты грубишь Агате, если она тебе ничего плохого не сделала?
Я закатываю глаза и крепче сжимаю оплетку руля, вновь ощущая раздражение от поведения сестры.
— Может, потому что это не твое дело? — язвлю я. — Да и с какой стати тебя волнует моя с ней манера общения? — склоняю голову набок и прищуриваюсь, замечая, как Ева отводит взгляд в сторону.
— Потому что Агата такая же жертва обстоятельств, как и ты.
Фыркаю и двигаюсь с места, вновь маневрируя между плетущимся по улицам Лондона машинами. Мне в край надоело желание Евы сыграть роль миротворца, породниться с матерью Терезой или того хуже — подружиться с идеальной, на ее незрелый взгляд, Агатой.
— Прекращай повторять одно и то же, Ева, — поджимаю губы, резко дернув подрулевой переключатель вниз, перестраиваясь на более свободную полосу. — Мне нет дела до Агаты, свадьбы и твоих желаний. Я вытерпел сегодняшнюю экзекуцию на тысячу из ста баллов, перемерив всевозможные костюмы и ни разу, повторюсь, ни разу, ничего против не сказал. И ты сейчас меня в чем-то упрекаешь?
Слышу тяжелый вздох и кидаю беглый взгляд на Еву. Она, выпрямившись в спине, расправляет плечи. Сморщив нос от отвращения, зло выплевывает:
— Ты вел себя, как мужлан.
Мгновение, и кровь в жилах застывает, тело напрягается, а вязкий ком образуется в горле. Ее приговор больно ударяет по голове, а после долго звенит в ушах, опьяняя сознание.
Мужлан.
Я всегда приписывал этот статус отцу. Не сразу, конечно, понял, что он таковым является, но взрослея и неумело анализируя его поведение, манеру общения и отношения с мамой, постепенно пришел именно к этому термину для определения. Образ отца стал той самой красной тряпкой с обратным эффектом, — я должен бежать от него; должен избегать такого поведения, лишь бы быть похожим на отца только внешне — это единственное, что я не могу изменить; то, что мне неподвластно.
Как и неподвластны слова, вылетевшие из моего рта, прежде чем я смог проконтролировать это.
— А ты — авантюристка. Тобой движет желание влезть куда-то, откуда выбраться потом сложно. А Агата и эта свадьба — очередная игра, в которой ты принимаешь участие, — я повышаю голос на несколько тонов и уже не так внимательно слежу за дорогой, позволяя себе кидать частые взгляды на сестру. Она, сжав в руке ремень безопасности, опоясывающий ее тело, неотрывно смотрит на меня, явно не ожидая, что разговор станет чем-то большим, чем обычное согласие с ее прихотями. — Только вот это не игра, Ева. Это распоряжение чужими жизнями без их согласия. Но да, это же не твоя жизнь, поэтому тебе весело! — последние слова слетают с губ практически с истеричным криком, а руки крепче стискивают руль, напоминая о том, что мы сейчас не в том месте, чтобы выяснять отношения на столь эмоциональном уровне.
Вновь в упор смотрю на сестру, первый раз в жизни радуясь красному сигналу светофора. Только вот лицо Евы, искаженное от грусти или все же разочарования, всю радость развеивает.
— Какой же ты, — в голосе Евы проскальзывают стальные нотки, и она отворачивается к окну, не желая либо принимать правды от меня, либо спорить дальше.
Я тяжело вздыхаю и вновь возвращаю свое внимание на дорогу, проваливаясь в глубину бессвязного переплетения мыслей.
Я не понимаю, почему настоящая правда зарождается в момент самого, что ни на есть, эмоционального всплеска. Как и не понимаю, почему чаще всего эта правда является склизкой, мерзкой, приносящей разочарование и боль.
Мама часто говорила: слова, несущие за собой правду, которую ты старательно пытаешься не замечать, ранят сильнее оскорблений, ударов или того хуже — потери. Самое ужасное, что она была права — слова действительно ранят не меньше. Особенно, когда их произносит родитель или лучший друг. Когда тебе больно. Когда ты чувствуешь свою вину. Когда ты понимаешь, что лучше бы этот мир рухнул.
В какой-то степени, я готов сравнить речь с зеркалом, отражающим все происходящее в душе. Однако не всем мы готовы показать четкое изображение без ряби скрытых чувств.
Я останавливаюсь напротив клуба и, готовый вновь завести разговор с сестрой, поворачиваюсь в ее сторону, но та молниеносно выскакивает из автомобиля, оставляя натянутую струну наших отношений. Какое-то время, я молча сижу в машине, бездумно смотря перед собой, словно тишина может мне помочь, словно я смогу договориться с самим собой, прежде чем опять уступить братским чувствам и не разрушить выстроенное с Евой доверие.
Небрежными движениями поправляя упавшую на лоб челку и, взяв с собой самое необходимое, — телефон и ключи от квартиры, — наконец покидаю собственную временную тюрьму, наполненную смрадом испорченного настроения.
Хотя оно испортилось еще утром, вернее, утром для меня и днем для людей, работающих в офисе. Получив сообщение от мамы с очередным адресом, я взбешенно взвыл в потолок спальни, до сих пор пребывая в состоянии принятия того самого смирения, отдающего гневом в груди.
Кто же знал, что мимолетная встреча с Агатой окончательно подпортит его и призовет совесть?
Может, я правда перегибаю палку? Но тогда почему дикарке все дозволено? Будто никто не обращает внимание на ее выходки, а Александр как всегда плохой. Почему никто не смотрит вглубь конфликта, лишь обвиняя одну из сторон? Я вот, например, не знаю, что творится в голове у Агаты. Быть может, она правда помешанная на мне фанатка, иначе зачем так часто упоминает о нашей свадьбе и моем желании жениться на ней? Тогда я в полном праве опасаться за себя, свое давно потерянное целомудрие и психическое состояние, которое иногда дает сбой от простой усталости от жизни.
— Здравствуйте, мистер Нильсен, — голос одного из охранников отвлекает меня, и я выныриваю из лужи бесконечных вопросов, растерянно кивнув в ответ.
В клубе прохладнее, чем на улице, да и в машине. Пахнет свежесваренным кофе, нарезанными к открытию фруктами и мятой. Помещение залито слабым белым светом люминесцентных ламп, что через пару часов станут цвета фуксии, или какой там сегодня день? Понедельник, суббота — не важно, каждый раз Олимп оправдывает название и уносит на вершины блаженства толпы молодежи, готовой потратить здесь не только свое время, но и деньги.
Да, пожалуй, я слишком сильно люблю свое детище, чтобы идти на риски потерять его. Даже если этот риск условно забирает мою свободу.
Я быстрым шагом миную просторную танцплощадку, направляясь к металлической лестнице, ведущей в VIP-зону и мой кабинет. Нужно отвлечься, постараться забыться в работе и желательно продумать план примирения с Евой, пока она не придумала, как мне насолить. Вот, с кем я действительно перегнул палку, а не с какой-то незнакомой мне Агатой, которая слишком часто мелькает перед глазами и в голове.
— Алекс!
— Что?! — громче, чем положено, спрашиваю и резко оборачиваюсь на знакомый голос.
Джош, подбежавший ко мне, вопросительно выгибает бровь, но после, словно опомнившись, придает лицу обеспокоенный вид. Он молча взглядом указывает в сторону барной стойки и быстро исчезает из моего поля зрения, пока я напрягаюсь всем телом.
Помимо Дейзи, чья золотистая кожа и янтарные глаза сверкают под маленькими лампочками в баре, пока та ловко выставляет разноцветные бутылки на стеклянные полки, на высоком стуле, смотря прямо на меня, сидит симпатичная девушка. Ее черный взгляд пронзает насквозь, а губы, накрашенные ярко алой в цвет платья помадой, изогнуты в лукавой, я бы даже сказал, хищной улыбке. Моника. Мне требуется секунда на распознание знакомого силуэта, лица, позы и секунда, чтобы окончательно разочароваться в сегодняшнем дне. Как я разочаровывался до этого еще много-много раз.
Киваю на лестницу и сам медленно поднимаюсь в свой кабинет, спиной чувствуя пронизывающий до костей взгляд. Я открываю дверь и пропускаю Купер вперед, на что она игриво откидывает черные, смоляные волосы за спину. Слежу, как она осматривает мой кабинет, явно выделяясь на фоне темной лаковой мебели.
Купер ничуть не изменилась с нашей последней встречи. Все такие же волны самоуверенности исходят от нее, пока та прикусывает губу и пару раз быстро хлопает длинными ресницами. Раньше ее фотографии часто попадались мне в ленте социальных сетей, где Моника могла в полной мере показать себя, свою красоту и недоступные многим развлечения. Приходилось долго нажимать на «мне не интересно», «меня не интересует данная публикация», «спам», чтобы избавиться от навязчивых снимков и воспоминаний.
— Что ты здесь делаешь? — складываю руки на груди и, приподняв брови, смотрю, как Моника мелкими шагами подходит ко мне вплотную.
Тонкие высокие каблуки глухо стучат по паркету и эхом отдают в возникшей между нами тишине.
— Ты разве не соскучился? — томно, как она обычно делала, шепчет и опускает ладони мне на плечи, ведя к груди. Ее губы прикасаются к моей скуле, и в нос ударяет пряный аромат духов. Я шумно втягиваю воздух, почувствовав мокрый, долгий поцелуй на щеке. — Ты напряжен. Не хочешь расслабиться?
Растерянно моргаю, прежде чем мягко оттолкнуть от себя Монику. Небрежно одергиваю футболку вниз и делаю шаг назад. Купер склоняет голову набок, как кошка, задает немой вопрос шоколадными глазами.
— Прямо сейчас? — хмыкаю и выгибаю бровь, кинув веселый взгляд на девушку.