Глава 5. Расколотый ящик Пандоры (1/2)

Александр</p>

Я бесшумно присаживаюсь на краешек родительской кровати и упираюсь ступнями в пушистых махровых носках в бортик. За окном бушует метель, и ветки посаженных у дома елей ударяют по окнам, вынуждая поморщиться. Часы давно показывают одиннадцать, а ранний подъем даёт о себе знать, и я изо всех сил стараюсь не уснуть. Но всё это кажется таким незначительным и почти скучным по сравнению с тем, что я вижу перед собой.

— Женщины — существа хитрые. Они своей «любовью» отравляют мозг и вызывают слабость. После, начинают выедать его, контролируя и осуждая каждый твой шаг, — отец с непринуждённым видом закидывает вещи в большую спортивную сумку. Его волосы, цвета пшеницы, отливают золотом в свете стоящего на тумбе торшера с голубым абажуром. Он умело контролирует себя и свой голос. Я же внимательно слежу за каждым его движением, пока в глазах едва заметно покалывает от почти вырвавшихся наружу слёз. — Они делают тебя слабым. Привязанность к ним делает тебя слабым.

— Почему ты так говоришь, пап? Ведь мама же… Вы должны любить друг друга.

— Когда выбор стоит между любовью и здравым рассудком, я выбираю себя, Алекс. Мы с твоей мамой разные, и ты это прекрасно видишь. Мне нужна свобода, а ей — я, — не церемонясь и не складывая рубашки, заботливо выглаженные либо мамой, либо Бригиттой — нашей домработницей — отец не глядя скидывает их в остальную кучу. Пока я борюсь с фантомной и не до конца понятной мне болью где-то под рёбрами.

— Но я хочу нормальную семью! Ты не можешь так поступить, пап! Не можешь же? — в голосе проскакивают нотки наступающей истерики. И так всякий раз, когда по словам мамы, папа задерживается отнюдь не на деловых встречах, а где-то в другом месте, о котором мне знать пока рано.

— Вырастешь и поймешь, что такое настоящая семья. Тебе всего семь, Алекс. И ты должен быть сильным.

— Мама говорила, что быть сильным — значит быть самим собой.

— Твоя мама часто говорит глупые вещи, написанные пустоголовыми журналюгами из дешёвых журналов, — он наклоняется и берёт сумку за ручки. Трясёт ею, будто оценивая вес. — Не дрейфь, Александр. И не изменяй своим желаниям из-за кого-то, — отец треплет меня по голове и, прежде чем я успеваю ухватиться за его руку, отстраняется, сделав шаг назад.

— Не уходи опять, пап. Пожалуйста, не уходи, — я опускаю ладони на шерстяной плед, зажимая его между пальцев. Смотрю в родные глаза и не вижу в них и капли сожаления. — Пожалуйста.

Мои просьбы остаются неуслышанными. Отец скрывается за дверью спальни, и я ложусь на бок, притягивая к себе колени. С первого этажа доносятся приглушённые голоса, перерастающие в очередную ссору, под которую я засыпаю, так и не загадав желание в сочельник.

***</p>

Выхожу из ресторана и усмехаюсь. До чего Агата забавная. Да и вся эта ситуация мне всё больше начинает нравиться и казаться самым что ни на есть ток-шоу. Хотя в глубине души я на это и надеюсь, иначе краху не миновать.

Когда я вновь задумывался о браке, стараясь отыскать лазейку, я долго упрекал себя за поцелуй с Агатой. Он был необдуманным, но с другой стороны и на тот момент — самым оптимальным решением, чтобы заткнуть ей рот. Да и мыслей о том, что после это будет использовано против меня же — не было. Поцелуй был мимолетным, не оставляющим после себя и следа, но почему-то тогда, там у клуба, он длился целую вечность.

В ответ на мой опрометчивый поступок карма сразу дала о себе знать и помимо трупа Агата добавила мне бормотавшего без умолку Сэма, что также надоедливо названивал своей подруге, чтобы отыскать ту. Однако польза от него была: не пришлось звонить маме и спрашивать адрес Агаты, ведь Сэм выпалил всё как на духу.

Надо было содрать с него денег за моральный ущерб, а не помогать вытаскивать тело дикарки из машины и доводить его до калитки дома. Так ещё и доказывать самому себе, что мне ни капли не сложно, что именно сегодня я иду на уступки.

Но мне было сложно. Сложно справиться с раздражением, пробирающимся под кожу. Сложно игнорировать происходящее и отвечать на всплывающие в голове вопросы. Почему я просто не выкинул Агату у клуба? Почему позволил себе думать о проблемах других и считать, что это и мои проблемы тоже?

— Рыцарское благородство, — твердит внутренний голос, и я активно с ним соглашаюсь.

Может, в тот вечер я подумал о нашей глумливой судьбе и решил не наказывать себя ещё больше. Тем более с рвением Агаты растоптать меня одной шпилькой, отпускать её было крайне опасно для общества. А, может, наоборот, предпочёл увеличить своё наказание и спуститься на парочку кругов ада вниз.

Второе больше похоже на правду. Ведь слово «брак» так и не выцвело и всё также скользит на языке, покалывая и разъедая, пока моё спокойствие перед Агатой и родителями не описывает внутреннего состояния. Я бешусь, что мои устои рушатся, и я сам не могу ничего исправить. Как будто я опять попал в клетку из бронированного стекла и не способен показать своё собственное «Я».

Брак для меня нечто большее, чем обычные штампы. Я понял это совсем недавно, на свадьбе у знакомых, когда в их глазах увидел неподдельный блеск и радость друг за друга. Они точно ни минуты не сомневались, что брак принесёт им счастье. Их улыбки сверкали всё торжество, и я молча завидовал, вспоминая, как редко замечал такое в детстве от самых близких мне людей — родителей. Чувство ничтожности медленно пробиралось в душу, очерняя и не позволяя вырваться настоящим желаниям наружу. Ведь, если я позволю кому-то их увидеть, то проиграю негласную игру с самим собой.

Покидаю оковы своих мыслей, вздрогнув от громкого хлопка железной двери. Не рассчитав силы, я заставил стены содрогнуться и сорвать с губ раздражённый вздох. Не задумываясь, кидаю ключи на тумбу из тёмного дерева и, расстёгивая рубашку, следую вглубь квартиры. Я переехал сюда больше полугода назад и до сих пор не могу свыкнуться с простором. Ева назвала эту квартиру домом в доме, а я с радостью поддержал и запатентовал её оригинальность.

Находиться дома приятно. Несмотря на одиночество и скудный интерьер, что должен в полной мере соответствовать холостяцкой жизни, я каждый раз, возвращаясь с работы, с наслаждением провожу время здесь. Стены, покрашенные в перекликающиеся между собой оттенки синего и серого, не давят. Смотрятся стильно с развешанными на них декоративными постерами фильмов и концертов 90-х годов. А большое количество зеркал и окон вовсе увеличивает пространство. В какой-то мере я чувствую себя свободным в четырёх стенах, когда уделяю время лишь себе.

Желтоватый свет от «разбросанных» по просторной гостиной светильников приятен глазу. Он успокаивает и наконец возвращает контроль над собой. Миновав стоящий в центре диван из серого велюра, я чопорно поправляю по дороге стоящую на стеклянном журнальном столике фигурку оленя из фарфора. Не торопясь, поднимаюсь по винтовой лестнице на второй этаж, где из трёх комнат занята лишь одна.

Сразу же зайдя в свою спальню, освещённую лишь бликами уходящего солнца, скидываю с себя рубашку. Не церемонясь, кидаю её на заправленную синим пледом кровать. Разминаю шею и зачёсываю назад растрепанные волосы.

Очистить голову от навязчивых мыслей с каждым днём становится сложнее. Они куполом нависают сверху и почти перекрывают воздух, заставляя хрипеть и задыхаться в потоке собственных раздумий. Перестал помогать и прохладный душ, что раньше отрезвлял, разгоняя кровь.

Шумно выдохнув и натянув на едва влажное тело футболку и спортивные штаны, вновь спускаюсь вниз. Оказавшись на соединённой с гостиной кухне, деревянные столешницы которой окрашены в белый цвет, дёргаю двери встроенного холодильника и криво усмехаюсь. Где-то слышал, что холодильник — отражение его владельца. Что ж, похоже я так же пуст.

Беру в руки стоящую на дверце минералку и не успеваю поднести горлышко к губам, как в дверь начинают стучать. Обреченно застонав и смирившись, что покой я получу только на том свете, резко распахиваю входную дверь и встречаюсь с искрящимся светлым взглядом.

— Ну обалдеть ты быстрый! — с порога говорит Ева и вихрем влетает в квартиру. Она скидывает по пути в гостиную чёрную джинсовую куртку с пестрыми значками: от эмблемы Слизерина до непонятных мне героев из аниме-сериалов и абстрактных изображений. Я, стряхнув с тела оцепенение, нагоняю Еву, пока та плюхается на диван, по инерции подкидывая босые ноги вверх. Когда она успела разуться? — Слушай, а может мне к тебе переехать? — запрокидывая голову наверх и смотря в потолок, усеянный мелкими лампами, говорит Ева.

Я давлюсь слюной и, перестав искать обувь сёстры, с упрёком смотрю на неё.

— Может, тебе пойти в зад?

— Ну нет, так нет. Чего ты сразу начинаешь? — ворчливо произносит и поправляет тонкие лямки жёлтого топа. — Я, между прочим, принесла ужин и выпивку!

— Где? — вопрос слетает с моих губ ровно в тот момент, как в дверь вновь начинают стучать. Ева качает головой, будто произнося: я же говорила. А я в который раз за день закатываю глаза, когда понимаю, что забирать заказ мне. — Могла бы и предупредить, что он не оплачен, — ставлю пакеты на журнальный столик и отталкиваю ногой чёрные кеды, что валялись под ним. Стараюсь выкинуть из головы удивлённое лицо курьера, в последний момент схватившегося за пакеты.

— Эй, они от Prada! — насупившись, вскрикивает Ева, но вжимает голову в плечи от моего прожигающего взгляда.

Мне остаётся лишь цокнуть языком и сесть рядом с ней, помогая распаковывать бумажные пакеты. Когда я беру чёрную пластмассовую плошку с тёплым салатом, получаю слабый толчок в плечо. Ева, натянув самую милую и доброжелательную улыбку на свете, протягивает бутылку вишневого пива, которую я открываю и отдаю обратно. Удобнее устраиваюсь на диване и хватаю в руки пульт, включая телевизор, на котором начинают мелькать яркие картинки очередной комедии, выбранной нами.

—Ты мой брат, и я тебя как родного люблю, Алекс! — возмущённо вскрикивает Ева, и я широко улыбаюсь, не ведясь на провокации и не отдавая пиво ей. По моему нескромному мнению, своё она выпила слишком быстро, а братские чувства чётко дают понять, что отвозить выпившую Еву домой мне будет слишком лень. Да и устраивать ночёвку я сегодня явно не планировал. — Посмотри, у меня даже есть татуировка, посвящённая тебе!

Я удивлённо распахиваю глаза и, забив на тёплый салат с гребешками, опускаю взгляд на шею Евы. Та поворачивается ко мне спиной и поднимает волосы, оголив кожу. Вымученно улыбаюсь и немного морщусь. Тонкие чёрные линии татуировки симметрично обводят изображение огромного жука с распахнутыми крыльями. Он держит в лапах шар с лучами разной длины и выглядит очень реалистично. От одной этой мысли бросает в дрожь.

— Это что, навозник?

Ева цокает языком и вновь садится ровно. В её взгляде я вижу осуждение.

— Вообще-то скарабей.

— Сути не меняет, — отмахиваюсь я. — Даже не знаю, мне радоваться, что ты продолжаешь разукрашивать своё тело или грустить из-за того, что я ассоциируюсь у тебя с навозником.

— Это скарабей! Да и слушай, какая к чёрту разница: разукрашено моё тело или нет? Я от этого не меняюсь, а червям в земле всё равно, что есть, — я хмыкаю на её оправдание, и Ева тут же продолжает: — Он означает целеустремленность и упорство.

— Увлеклась энциклопедиями или заумными статьями на Фейсбуке<span class="footnote" id="fn_31976155_0"></span>?

Губы растягиваются в широкой издевательской улыбке, а после я вовсе громко смеюсь, когда Ева обиженно складывает руки на груди.

— Мой психологический возраст шестьдесят четыре, и я очень любознательная!

— Боюсь даже представить историю твоего браузера, — театрально вздрагиваю и ловлю злой прищур.

— Я тебя хвалю и почти говорю, что хочу на тебя равняться, а ты! — признается Ева, и я тяжело вздыхаю. Я испытываю к Еве равно такие же чувства, как и она ко мне. Наверное, некая связь появилась ещё тогда, в первую нашу встречу, стоило мне увидеть девчонку в розовом комбинезоне, безучастно надувающую огромные пузыри из жвачки. В тот момент мы и подумать не могли, что станем друзьями. А я окончательно к ней привяжусь. Только вот Еве это знать не обязательно, иначе зазнается и окончательно избалуется. — Ой, только не надо говорить что-то вроде: я не тот человек, на которого ты должна равняться.

— Эй, я и не хотел такое говорить! Если тебе хочется побыть в мелодраме, то это к Джошу. Недавно застал его за просмотром такого.

— Да ладно?! — огонь в глазах Евы загорается, и она чуть ли не подпрыгивает на диване. Сложив ноги по-турецки, Ева упирается ладонями в бёдра и заговорщически шепчет: — Расскажи мне всё, Алекс, и я помою за нами посуду.

Я усмехаюсь, смотря на одноразовую миску в руке и качаю головой, прежде чем поведать Еве всё. В конце концов, мне же надо подготовить почву для развлечения на завтра?

***</p>

— Как ты думаешь, мама всё ещё любит твоего папу? — спрашивает Ева и притягивает к себе колени, обняв.

— Не знаю, — я упираюсь затылком в мягкую спинку дивана и поджимаю губы. Лёгкое жжение чувствуется в груди от выпитого алкоголя, и перед глазами немного плывёт. Сжав переносицу, зажмуриваюсь, привыкая к тишине, что появилась после окончания фильма. — Мне кажется, она просто продолжает его за всё прощать и думать, что во всём виновата только она.

— Но разве… Я считала, что мама смогла полюбить папу. Ну, другого папу. Боже. Моего папу, — торопясь добавляет и машет руками, когда я поворачиваю голову в её сторону.

— Если бы она не испытывала к Габриэлю тёплых чувств, мы бы не сидели здесь. И, возможно, не были бы и знакомы. Поэтому забей. Мне маму трудно понять, особенно после моей внеплановой женитьбы.

От очередного упоминания свадьбы, наличие которой я стараюсь игнорировать, вновь чувствую себя беспомощным ребёнком. Словно меня выгнали из родительского дома, не научив ходить и требуя невозможного. Эти ощущения не из приятных, и я вновь стараюсь отвлечься всеми возможными способами.

В этот раз я драматично обнимаю маленькую декоративную подушку и изображаю великую депрессию, косясь на копающуюся в телефоне сестру. Она уткнулась в него буквально сразу, как наш разговор закончился. Наверное, услышала то, что хотела. А, возможно, наоборот, пытается найти подходящие факты сама.

— Зачем ты так переживаешь? — спрашивает Ева, и я свожу брови к переносице, склонив голову немного набок. — У тебя есть всё. Ну, типа, бизнес, квартира, машина. Почти безлимитная карта, от которой я так и не знаю пин-код. Считай, ты словил куш! Теперь у тебя ещё и жена будет, — она замолкает, листая ленту в телефоне, но через секунду, присвистывая, добавляет: — Так ещё и красивая.

Ева тычет телефоном мне в нос, на экране которого крупным планом взято лицо дикарки. Её большие зелёные глаза горят от вспышки камеры, а губы, накрашенные нежно-розовой помадой, растянуты в лёгкой улыбке. Агата подпирает ладонью подбородок, сидя за столом на открытой террасе кафе или ресторана. Смотря на фотографию, так и не скажешь, что она далеко не fåret, а самое настоящее исчадие ада.

— Убери, у меня от неё изжога, — отмахиваюсь я и прикладываю ладонь к груди, растирая. — Не нужна мне жена, Ева. Мне хватает квартиры, клуба и налички.

— Квартира, наличка, — перечисляет недовольно. — Всё-таки деньги портят людей и убивают их ценности, — цокнув языком, с напущенной серьёзностью тянет Ева.— Но меня успокаивает их большое количество.

Я не сдерживаю смешок, находя этот разговор чересчур забавным.