Глава 4. Поиски ахиллесовой пяты (1/2)

Агата </p>

— Агата-Милдред Харрис!

Громкий голос отскакивает от светлых стен моей спальни, и я резко подрываюсь на кровати, покидая крепкий сон. Но тут же со стоном падаю обратно, когда боль, схожая с ударом кувалды о наковальню, пронзает затылок. Так больно, что я не могу пошевелиться, лишь тихо скулю, хватаясь за виски.

— Мама… — накрываюсь одеялом с головой и начинаю шипеть от света, пробивающегося сквозь открытые мамой плотные оливковые шторы.

И чем я думала, решив оставить свою спальню на солнечной стороне? Точно не головой, которая вот-вот лопнет, если мама не утихнет и не перестанет с каждым словом повышать голос. Это точно средневековая пытка, потому что ощущение, будто тебя бьют раскаленными розгами, а не просто отчитывают как маленькую девчонку.

— Я крайне возмущена, Агата, — мама дёргает одеяло вниз, и я закрываю лицо предплечьем.

У меня нет сил даже спорить и отстаивать своё личное пространство. Пока я чувствую себя Дракулой, восставшим после столетнего сна.

— Пожалуйста, не сейчас, — сквозь очередной стон говорю и поворачиваюсь на бок, кашляя от сухости в горле.

Тело неприятно ломит, а платье, что до сих пор на мне, сковывает движения. Пайетки колят голую кожу и доставляют ещё бóльший дискомфорт. Я чувствую нависшее, в роли собственной матери, проклятие, пахнущее цветочными духами. Они хорошо справляются с задачей перебить смрад от моего перегара и практически вернуть мне звание принцессы.

— То, в каком состоянии ты явилась вчера домой, — не вижу, но точно знаю, что мама вскидывает руки вверх. — Единственное описание, приходящее на ум: труп, валяющийся в канаве! — упрёк в её голосе слышен отлично.

Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, как она зла. Только вот, давно она стала такой громкой? Я решаюсь на отчаянный шаг и медленно убираю руку с лица, встречаясь с испепеляющим взглядом мамы. Неловко улыбаюсь и нервно смеюсь, когда та зло протягивает мне стакан с водой, которая от резкости почти переливается через края на светлое постельное белье. Следом летит пластинка таблеток, что сразу же оказываются у меня во рту.

— Мне ниспослали тебя боги, — хриплю и жадно отпиваю воду, не замечая, как несколько капель стекают по подбородку. — Нет, ты сама богиня, мама.

— Твоё подхалимство тебя не спасёт, — говорит мама и качает головой.

Она дожидается, пока я приду в себя и перестану растерянно моргать, осматривая свою комнату. В голове наконец начинаются мыслительные процессы, и яркие картинки вчерашнего вечера складываются в единую киноленту. Лишь изредка мелькают чёрные пятна, — воспоминания, что трепетно скрыло моё подсознание, чтобы не повысить уровень стыда выше, чем потолок комнаты.

Я отчётливо помню, как покупала это чёртово колющееся платье в первом попавшемся бутике. Помню, как Сэм с сочувствием смотрел на меня и протягивал третий или шестой по счёту стакан с цветной жидкостью, пока я яростно описывала самодовольного индюка. Помню свой жест доброй воли и весёлую поездку на руках у громил в чёрных строгих костюмах. Тогда я даже успела пошутить, что-то про палочку, стирающую память, и солнцезащитные очки в моей сумочке. Помню и как врезала той самой сумочкой Александру. Только вот откуда он там взялся?

А дальше лента обрывается, и я вздрагиваю, увидев своё отражение в зеркале туалетного столика, стоящего напротив. Кошмар! Тени осыпались практически до подбородка; тушь, что в рекламном лозунге должна была пережить чуть ли не ядерную войну, оказалась там же! Про помаду можно даже и не вспоминать. Она явно покинула моё лицо ещё там, в клубе. Ну и помотало тебя, Агата. А ведь это только второй день твоей взрослой жизни.

— Когда Сэм притащил тебя домой… Господи, да он сам еле стоял на ногах! — мама присаживается на край кровати, и я поворачиваюсь в её сторону.

Как всегда идеальна. Собрана даже в самый обычный день. Ей не нужно давать повода, чтобы выглядеть красиво. Одна расшитая камнями шифоновая блузка бежевого цвета делает из неё претендентку на звание миссис мира, а, может, и вселенной в целом. Волосы, как всегда, идеально уложены и отливают золотом, пока я незаметно тянусь к своим, что падают на лицо и скомкались в плотный комок. Гадство!

— Сэм притащил меня? — спрашиваю и хмурюсь, приложив стакан ко лбу.

— Ты ждала, что кто-то другой притащил тебя?

— Нет. Ни в коем случае нет, — я на саму себя надеялась. На взрослую себя, которая опять подвела.

— Я с удовольствием устроила бы вам взбучку. Но Сэм так и не вышёл из гостевой комнаты, а тебя мне перевоспитывать поздно.

— Всё было настолько плохо? — спрашиваю и прикусываю язык от гневного взгляда. — Поняла.

— Спускайся на завтрак, — мама поднимается с кровати, чопорно поправляет узкую юбку. Она сгибает руку в локте и смотрит на наручные часы, подаренные отцом. Серебряный ремешок из переплетения тонких цепочек сверкает на солнце. — На обед.

Когда дверь закрывается, Бруно, всё это время послушно находящийся на полу, запрыгивает ко мне на кровать и, весело виляя хвостом, без тени смущения проходится языком по моему лицу.

— Бруно, прекрати, — я морщу нос и машу головой, отмахиваясь от пса.

Мягко оттолкнув его от себя, падаю обратно на кровать, прячась в одеяле от солнечного света и неугомонного пса. Выглядываю, лишь когда тихий скулёж прорывается сквозь мой кокон. Я, спустив ткань и почувствовав жар, раздраженно вздыхаю.

— Ты — избалованная собака, — шутливо строгим голосом говорю и слабо бью Бруно пальцем по мокрому носу.

Он, встрепенувшись, облизывается и спрыгивает с кровати, уносясь по своим собачьим делам и оставляя меня одну в спальне. Я лениво пересаживаюсь на край кровати и болтаю ногами. Босые ступни едва касаются пушистого ковра.

Наконец подставляю лицо дневному свету, что пробирается сквозь широкие окна с тёмными вставными. Подоконник под ним так и завален подушками и разбросанными книгами, которые остались лежать после моего отъезда. Всё впрочем осталось на своих местах. Кажется, мама сюда не заходила. Лишь отправляла домработницу протереть залежи пыли.

Моя комната всегда была особым местом в доме, — после сада, конечно! — здесь я провела и прочувствовала самые разные этапы своего взросления. От первого подарка на Рождество до первого разочарования в близких. От ощущения полной свободы над собой до скомканной горечи собственного бессилия. От радости победы в глупой школьной олимпиаде до уничтожающей грусти потери. Каждая эмоция, полученная в стенах родной и любимой комнаты, тонким слоем накладывалась на сердце, сохранялась в воспоминаниях и позволяла формировать характер, что порой не поддаётся контролю и зачастую делает из меня оголенный провод, готовый заискрить буквально за секунду и испортить отношения с близкими. Длинный язык, пустая из-за гнева голова и бесконтрольные эмоции — мои вечные враги, из-за которых полегли многие мои как дружеские, так и романтические отношения. Однако я искренне верю, что всё происходящее с нами случается не просто так. Любая пройденная ступень, будь то неудачная попытка научиться чему-то новому или окончание долгой дружбы, делает нас сильнее. Обогащает опытом и учит отпускать. Хоть и не сразу.

Так иногда и грусть сковывает сердце от одной мысли, что я покину семейный особняк, как только новенькие ключи от собственной квартиры звякнут в руке. Но сам факт своего жилья перевешивает скуку по комнате и вдохновляет на великие свершения.

Я морщусь, мельком увидев себя в овальном зеркале, висящем в смежной со спальней ванной комнате, и насколько мне позволяет ловкость, быстро стягиваю с себя вчерашнюю пропахшую клубом одежду. Ныряю под прохладные струи душа и опускаю голову вниз. Капли приятно ударяют по затылку, и я зарываюсь в спутанные волосы, касаясь кожи головы. Когда открываю глаза, вижу на белой плитке душевой грязные следы своих ступней. Неловко переступаю с ноги на ногу и не понимаю, неужели я прогулялась по клубу босиком. Ещё и спала так в постели!

Очередной обреченный стон вырывается из меня, и я тщательно уничтожаю коричневые пятна с пола. Мысленно проклиная всё на свете и понимая, что меня ждёт нехилая физическая нагрузка, связанная со сменой постельного белья.

Пока мышцы от воды расслабляются, стараюсь хоть на долю секунды вспомнить весь вечер целиком. Но выходит скверно. Перед глазами то и дело мелькают не те нужные мне картинки: незнакомые лица, причудливые наряды и разноцветные искры софитов. Совершенно не могу вспомнить дорогу домой. Возможно, по той простой причине, что я долго держала вид трезвой, и вся энергия была потрачена впустую.

Плюнув на это дело, прислоняюсь виском к холодной стене и дожидаюсь прекращения очередной вспышки головной боли.

Когда я выхожу из душа и заворачиваюсь в мягкое махровое полотенце, становится гораздо лучше. Сладкий запах геля для душа впитался в кожу и снял с тела усталость. Умывшись, вытираю влажные волосы и, оставив их распущенными, одеваюсь в удобную одежду: футболку и спортивные штаны.

Я выскальзываю из комнаты и плетусь по второму этажу, рассматривая стены, увешанные картинами. Делаю пометку, что не мешало бы зайти на онлайн-аукцион и присмотреть что-то новенькое. Возможно, пора сменить классицизм на более современное направление. Абстрактный экспрессионизм или же сюрреализм? Или, может, заменить картины на скульптуры?

Улетев в мысленное пролистывание страниц учебников и каталогов, не замечаю, как спускаюсь в столовую. Она встречает меня звенящей тишиной и накрытым на одну персону столом. Что ж, всегда считала, что одиночество — самое страшное из наказаний. Но не когда твоя голова набита ватой, а коленки немного подрагивают от долгой ходьбы.

Оглядевшись по сторонам и не увидев никого из прислуги или очередных незваных гостей, по привычке сгибаю ногу в колене и ставлю её на стул. Серые спортивные штаны не сковывают тело, как это делало выкинутое в мусорное ведро платье. Не хочу вспоминать о своём позоре каждый раз, когда оно попадалось бы мне на глаза.

Лениво скребу ложкой по неглубокой тарелке, размазывая по поверхности жидкой каши полоски налитого мной в неё варенья. Неотрывно смотрю в сладкую молочную жижу и отчётливо вижу, как на дне тарелки прорисовываются голубые глаза с окантовкой из тёмных ресниц. Внимательно рассматриваю возникшую картинку и пару раз быстро моргаю, прогоняя навязчивый образ.

От злости на саму себя, отставляю проклятую кашу подальше и, насупившись, хватаюсь за остывшие тосты. Даже находясь неизвестно где, Александр умудряется портить мне настроение. А ведь в глубине души я искренне надеюсь, что вчера была наша первая и последняя встреча. Хоть и повторилась она три раза, явно намекая на перенасыщение «приятного» общения.

Закончив с завтраком, я неловко проскальзываю в мамин кабинет, раньше принадлежащий отцу. Совесть съедала меня изнутри, поэтому, сложив руки перед собой, я робко перекатывалась с пятки на носок. Мама, небрежно махнув ладонью в сторону стоящего у стены кожаного дивана и прося меня подождать, быстро забегала пальцами по клавиатуре ноутбука, шепча обрывки фраз себе под нос.

Я забираюсь с ногами на диван и глубоко вздыхаю. Втягиваю больше пропахнувшего древесиной и мамиными духами воздуха и чувствую себя наконец дома.

В папином кабинете так ничего и не поменялось, кроме нового кресла и элементов декора, подходящих под образ мамы: расписные позолотой вазы, в которых всегда стоят свежесрезанные цветы, большое количество фотографий в таких же подходящих к вазам рамках и мягкие маленькие бархатные подушки цвета красного вина. Они искусно сочетаются с тёмной лаковой мебелью, стоящей в кабинете. Но больше всего мне нравится полностью забитый книжный шкаф во всю стену. Цветные корешки книг перекликаются между собой, добавляя яркости тусклому кабинету.

— Итак, — мама отрывает меня от разглядывания родных стен и отъезжает на кресле. — Я как раз хотела с тобой поговорить.

— Да, — я прокашливаюсь. — И я. Мне правда очень стыдно и я хотела бы извиниться. Даже несмотря на то, что мне уже двадцать четыре и я могу сама за себя постоять, — с тенью упрёка говорю. — Я не должна была так себя вести. Если, конечно, я вела себя прям уж слишком «так». Если нет, то я извиняюсь не так сильно, как было пару секунд назад.

Натягиваю на лицо широкую улыбку и наблюдаю за мамой, которая по-доброму качает головой.

— Я не просила твоих извинений. Просто, — она поднимается из-за стола и садится рядом со мной на диван. — Вчерашняя новость тебя расстроила, и я переживала. Но, милая, нам всё равно нужно поговорить об этом.

— Нет, мама, нет! — я подскакиваю на ноги. — Ты опять за своё? Никакой свадьбы!

— Агата, — мама шумно выдыхает. Она на секунду прикрывает глаза и, вновь нежно смотря на меня, говорит: — Это единственная возможность сохранить всё. Сейчас не лучшие времена, и мы можем потерять около трёх ресторанов. Если такое произойдёт, то я не смогу помогать тебе с галереей.

— Но, по моим расчетам, она окупится за восемь месяцев! С учётом того, что на пятом я уже выйду в плюс!

— Это лишь расчёты. Они часто не совпадают с реальностью. Брак будет надежной опорой для меня и тебя.

— Браки распадаются, — резко бросаю я и складываю руки на груди. Хочу закрыться у себя в комнате. Не хочу слушать бредни и видеть, как моя жизнь утекает между пальцев.

— Браки по договорённости имеют срок годности и не несут за собой столько ответственности, сколько обычные.

— Все браки имеют срок годности, — я вздёргиваю нос вверх. И уже обнимаю себя, врезаясь пальцами в бока. — Просто не всем удаётся это увидеть и они продолжают давиться тухлятиной.

Мама довольно хмыкает и согласно кивает.

— Даже если это и так, то договор подписывается на определённый срок.

— Сколько?! Год? Два? Десять лет? Мама, это не то, чего я хотела от жизни! Да, чёрт возьми, это почти торговля людьми, но без даркнета!

— Мы можем потерять дом. У меня не будет средств для оплаты.

— Я буду проводить больше мастер-классов. Устраивать благотворительные вечера, — мы перебрасываемся аргументами, как шариками для пинг-понга, пока я не сдамся, обходя правила: — К чёрту всё это! Мне не нужна галерея. Давай остановим, пока не поздно? Тогда у нас будут средства на рестораны, — я снова занимаю место рядом с мамой. — А если и этого не хватит, то и дом мне не нужен. Заберём всё самое ценное и переедем в маленький домик или квартиру, — тараторю я, опустив ладони на бедро мамы. — Ты, я и Бруно.

Мама запрокидывает голову назад и рвано зачёсывает распущенные волосы назад.

— Этот дом, рестораны, это всё, что осталось от Моргана, — мама произносит имя отца, и я вздрагиваю от пробирающегося под кожу холода.— Он всегда говорил, что нельзя позволять привязанностям отобрать у тебя будущее. Ты не можешь жертвовать своим ради меня, Агата. Тем более, когда есть способ всё сохранить.

— Но ты же позволяешь! — в груди что-то предательски надламывается.

— Потому что по-другому не могу, Агата.

В горле начинает предательски печь. Если это и есть та самая настоящая манипуляция, то я ведусь на неё. Не могу по-другому. Как не может и мама. Не могу потерять дом, но и потерять то, ради чего я потратила столько сил, я тоже не могу.

Остаётся одно — терять саму себя в заранее проигранной игре.

— Я не хочу быть счастливой, если это иллюзия, мам, — признаюсь и утыкаюсь лбом в плечо мамы. Она ласково обнимает меня и упирается подбородком мне в макушку. — Я хочу настоящую семью, а не это. Я… я хочу своё, а не чужое.

— У тебя всё будет, Агата. Я обещаю. Только нужно немного времени.

Ласковые поглаживания по вздрагивающей от моих рыданий спине успокаивают, и я, всхлипнув последний раз, выпрямляюсь. Сажусь ровно, приподнимаю подбородок.

— Я найду способ всё исправить, — твёрдость в моём голосе способна разломить бетонную плиту на две, а то и три части. Я высвобождаюсь из объятий и встаю напротив мамы. Она сжимает губы в тонкую полоску, но через секунду натянуто улыбается. — Ты не веришь в меня? — вопрос больше похож на начало истерики, чем на предшествующую ранее уверенность.

— Агата, я искала…

— Значит плохо искала!

Разворачиваюсь на пятках и вылетаю из кабинета, зная, что мама не пойдёт за мной. Нацелено плетусь в сад, по дороге захватив пачку солёных крекеров, чтобы повысить эффективность работы мозга. Только вот как его заставить работать?

Перед глазами крупными буквами сверкает слово «брак», а кончики пальцев подрагивают от раздражения и отвлекают. Я не знаю, на что надеялась, утверждая, что способна найти способ всё изменить. Если мама со своим опытом не смогла, то что могу сделать я? Я только год назад вливалась в возможность получить собственные средства и опять же под предводительством мамы.

Разочарованно промычав в небо, плюхаюсь на бортик фонтана. И с не менее разочарованным видом медленно поедаю снеки, думая, у кого можно занять несколько миллионов или кому продать почки. На недавнем обследовании мне сказали, что они в прекрасном состоянии.

Может, никогда не поздно вспомнить бывшего и обратиться к нему?

От этой мысли вздрагиваю и, уперевшись локтями в колени, зарываюсь пальцами в едва мокрые волосы. Сжав голову, погружаюсь в реку самобичевания, пока не услышу знакомые голоса и шаги. Поднимаю взгляд и мягко улыбаюсь.

— Агата! — Рейчел, неловко расставив руки в сторону, плетётся по каменным дорожкам, стараясь не навернуться на высоких каблуках, пока сзади вальяжно идёт Сэм, поправляя пояс махрового халата и отмахиваясь от приставшего к этому поясу Бруно. — Ты почему не отвечаешь на мои звонки? — Линд упирается кулаками в бока и встаёт передо мной.

— Почему ты ушла и не дождалась меня? — встревает Сэм.

— Что это за новости со свадьбой?

— Что ты сказала тем громилам?

Град вопросов сыплется на меня, и я прикрываю глаза. Боже, на викторине за ответы хотя бы деньги дают. А здесь всё обоюдно-принудительно.

Я осматриваю нашу компанию и хмыкаю, широко улыбнувшись от пестроты наших нарядов. Рейчел вопросительно выгибает брови и садится рядом, поправляя юбку василькового платья и трепля по голове сидящего между моих ног Бруно. Пока Сэм подтягивает плетёное кресло и, выхватив пачку крекеров, присаживается напротив. Я медленно рассказываю всё, что помню, приукрашивая вчерашний разговор для Рейч и сегодняшний для Сэма. В конце концов, как ещё обзавестись союзниками?

— Как мы вернулись домой?