Новый день. (2/2)

На это Хёкджэ совершенно нечего было ответить, так что он лишь тихо вздыхает, не возражая против доводов начальника службы безопасности. В целом, после этого разговора он до самой квартиры своего брата не проронил ни слова, и Хёка даже не удивил факт того, что Шивон знает, куда ехать и где расположена квартира Ынхёка, без каких-либо подсказок от парня рядом с собой. — «Наверное, оформлена она всё-таки не на самого Хёка, а на агентство, потому наверняка и менеджер, и Шивон знают адрес квартиры Ынхёка», — предполагает Хёкджэ, и этот ответ его вполне устраивает, ведь тогда можно больше ни о чём не разговаривать, и для парня это сейчас чуть ли не самый лучший вариант.

В самой квартире, такой холодной и опустевшей, без хриплого смеха Ынхёка, Хёкджэ явно становится не по себе: ноги так и норовят прирасти к полу на пороге, а сердце болезненно ноет — отголоском разума парню ещё хочется верить, что сейчас он пройдёт в большую комнату, считающуюся одновременно и гостиной, и спальней — и Ынхёк будет там, будет крепко спать на своей огромной кровати, и Хёк поймёт, что все последние дни окажутся лишь длительным кошмаром, он снова увидит своего брата и все невзгоды окажутся позади, но…

— «Хватит», — Хёкджэ коротко мотает головой, громко вздохнув и, сам испугавшись этого звука, быстро проходит в комнату, чтобы не передумать — и не сбежать, как последний трус. Всё в комнате осталось таким, как Хёк и запомнил: вся одежда, которую он перемерял для создания подходящего образа «Ынхёка», всё-таки исчезла с кресел и кровати, но, зная Ынхёка, тот наверняка просто затолкал вещи в шкаф как попало, сворачивая их без каких-либо заморочек. Вроде как ничего не изменилось, кроме одной важной детали, которая перевернула мир Хёкджэ с ног на голову — Ынхёка больше нет.

— Ынхёк… это место… оно было нашим личным местом целых два года… — негромко произносит Хёк, проводя рукой по спинке кресла и сглатывая, чувствуя, как к горлу подступает острый комок, который словно режет его изнутри. — Но тебя больше нет — и я не знаю, что мне делать. Я не знаю, продолжать ли мне притворяться тобой, ведь музыка столько значила для тебя… или же открыть всем правду на пресс-конференции и вернуться в пекарню, сделать вид, что всего этого никогда не было…

Хёкджэ лжёт сам себе, глупо и наивно — любой, кто хорошо знал его, будь то Ынхёк или Рёук, сразу же сказали бы довольно очевидную вещь: Хёк не сможет жить дальше, убеждая себя в сладкой лжи, как будто Ынхёк и дальше находится где-то в Америке. Более того, притворяясь Ынхёком и дальше, Хёкджэ не уверен, что он сможет отпустить брата в своём разуме: он так и будет прокручивать в голове эту ситуацию снова и снова, так и будет винить себя в гибели Ынхёка, потому что… — «Потому что я на самом деле виноват в твоей гибели, Ынхёк», — Хёкджэ не может произнести это вслух, и ему остро хочется стереть из памяти вид разбитой головы Ынхёка, а для этого самым подходящим способом парню кажется просмотр их совместных фотографий, которые остались на телефоне его брата. Но оказалось, что мобильный телефон Ынхёка разрядился за столько дней и, практически без труда отыскав зарядное устройство в бардаке брата в его шкафу, Хёкджэ ставит телефон близнеца на зарядку, втыкая штекер в розетку рядом с кроватью, а после садится на край постели, дожидаясь, когда на экране появится окно ввода пароля, с которым он уже без труда справляется.

— Почему всё произошло именно так, Ынхёк? — жалобно вопрошает Хёкджэ у тишины комнаты, прибирая свои жирные, невымытые пряди волос, и снова вздыхает, морщась от кучи звуковых уведомлений о новых сообщениях. — Почему это должно происходить именно с нами? Мы только нашли друг друга — и теперь я потерял тебя снова, но уже навсегда… Ты так мне нужен, Хёк… Как же мне дальше быть без тебя?..

Он не получает ответа, который так необходим Хёкджэ, но парень и так понимал, что отныне со всеми сложностями, которые создали близнецы, ему придётся справляться дальше одному. — «Но как же тяжело самому себе в этом признаваться…» — Хёк покачивает головой, понимая, что игнорировать эти раздражающие уведомления и дальше он не может, потому парень нехотя открывает первую попавшуюся в сообщении ссылку — и тупым взглядом таращится на фотографию участников DAEKY: парни стоят перед камерой, радостно улыбаются, и Донхэ вместе с Хичолем, что стоят в середине, держат награду в своих руках, демонстрируя её для хорошего кадра. Всё в этом фото практически идеально — только на ней нет Ынхёка.

— Смотри, Хёк… вот награда… твоя награда, которой ты даже не успел порадоваться… — тихо произносит Хёкджэ, еле как разбирая текст под фотографией из-за собственных слёз. — Тут пишут, что… ребята решили посвятить эту награду брату Ынхёка…

На этих словах из лёгких Хёка как будто выбивают кислород мощным толчком: откинув телефон на постель, Хёкджэ закрывает лицо ладонями и громко всхлипывает, уже не находя сил на то, чтобы сдерживать свой отчаянный плач. Всё это кажется какой-то дурацкой, отвратительной шуткой, кошмарным сном, от которого надо пробудиться любой ценой. — «Это неправильно!» — Хёкджэ хочется кричать во всё горло, вопить изо всех сил, если бы это только помогло достучаться до Ынхёка и вернуть его обратно.

— Так не должно быть… — плачет пекарь, зажмурившись и повалившись на постель, сжимаясь в комок. — Ты должен был быть вместе с ними… Это из-за меня тебя больше нет, Ынхёк… Это я убил тебя…

Становится нечем дышать: завыв во весь голос, Хёкджэ вытягивает руку и с силой сминает пальцами одеяло на стороне Ынхёка, как будто он привычно обнимает своего брата, как будто они просто лежат и болтают обо всяких глупостях, как раньше. — «Если бы я не повёл себя так тем утром, то Хёк был бы жив», — снова и снова повторяет себе Хёкджэ, прекрасно понимая, что о своём съедающем чувстве вины он не сможет рассказать ни единой живой душе на этом свете.

— Ребята так переживают за тебя… и как мне теперь сказать им, что ты — это не ты, а я? — всхлипывает Хёк, зажмурившись и давясь собственными слезами. — Они никогда меня не простят, если узнают всю правду… И ты, Ынхёк… Прошу, прости меня… Прости…

С этими мыслями Хёкджэ пролежал на постели не один час и охотно бы остался в тишине и одиночестве этой квартиры, где всё вокруг словно пропитано Ынхёком, но в то же время пекарь понимает, что такая роскошь ему не позволена — Шивон наверняка ждёт его звонка, чтобы вернуть «барабанщика» в общежитие. — «И ребята будут переживать…» — вспоминает Хёк и сипло вздыхает: ему бы не хотелось, чтобы мемберы группы разволновались до такой степени, что кому-то из них может прийти в голову идея просто приехать сюда, в их с братом личное место. Потому, отключив мобильный телефон Ынхёка от зарядного устройства, Хёкджэ находит в списке контактов номер Чхве Шивона и нехотя звонит ему, чтобы сдержать данное днём слово.

К чести начальника службы безопасности, он ни о чём не спрашивает Хёка, пока они едут обратно, к общежитию ребят. Этот мужчина так беспокойно смотрит на «барабанщика», так заботится о нём, но при этом не навязывает Хёкджэ ни необходимость диалога, ни свою помощь, что Хёк мог бы ощущать себя в полной безопасности, если бы его не так сильно душило разрывающее изнутри чувство вины. По крайней мере, хотя бы до общежития можно добраться в полном молчании, не вынуждая себя ни следить за своим поведением, ни за словами и жестами, чтобы больше походить на Ынхёка — хоть что-то хорошее в данной ситуации.

— Ынхёк, послушай меня, пожалуйста, — когда парень, коротким кивком головы поблагодарив Шивона за помощь, выходит из машины, начальник службы безопасности тоже выходит на парковку, хлопая дверью машины и поспешив за Хёкджэ. — Я не хотел тебя беспокоить, но мне доложили, что, пока тебя не было, сюда приходил друг твоего брата.

— Рёук? — хриплым, полным изумления голосом вопрошает Хёк, с сомнением покосившись на Чхве Шивона. — Наверное, это какая-то ошибка… да и что ему здесь делать, особенно после поминок?

— Да, это был Рёук, — вздыхает рослый мужчина, покачав головой. — Я не мог разрешить охране пропустить его на территорию общежитий, особенно после того, что он устроил на похоронах, но, как говорят мои люди, он очень извинялся за своё поведение и передал тебе коробку с выпечкой и десертами. Он сказал, что после поминок провёл у плиты весь день, чтобы всё это приготовить. Пока я не могу отдать её тебе, так как мы должны быть уверены, что там нет ничего опасного…

— Вот как, — тихо отвечает Хёкджэ, грустно улыбнувшись своим собственным мыслям. — «Рёук, ты даже после моей «смерти» продолжаешь оставаться замечательным другом… Ты подумал о том, что «Ынхёк» не сумел приехать на поминки своего брата… Я не заслуживаю тебя… Потому и не могу сообщить тебе о том, что я жив». Вспомнив о том, что Шивон упомянул какую-то коробку, Хёк осторожно добавляет, стараясь подбирать слова, чтобы не выдать себя перед начальником службы безопасности:

— Там точно не будет ничего опасного. Я… хорошо знаю Рёука. Даже несмотря на то, что он так злится… на меня… он бы ничего не сделал с едой. Думаю, он просто решил таким образом… позволить мне почтить память моего брата… по правилам. Он единственный, кто знал о том, что мы с Хёком общались последние два года, и он хранил наш секрет. Всё в порядке, правда.

— Ынхёк, я бы не хотел рисковать тобой, — строго, но обеспокоенно отвечает Шивон, коротко кивая. — Да, я помню его. Он не выглядел удивлённым, когда мы с ним говорили в первый раз, но пока я не сообщил ему об аварии, он старательно всё отрицал о вашем с братом родстве. Хорошо ещё, что я успел приехать к нему до полицейских — им он давал показания, уже не скрывая правды, по моему совету. Если ты уверен, что этот парень не попытается тебя отравить или как-то навредить тебе — я скажу, и тебе принесут эту коробку. Но я бы не рисковал…

— Да, я уверен, что всё хорошо, — мягко добавляет Хёкджэ, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и уже желая вернуться в комнату. — Спасибо, что ты так осторожен в подобных вопросах.

— Это всё-таки моя работа, — отвечает Шивон, чуть помедлив, и оборачивается в сторону поста охраны на парковке. — Хорошо, сейчас я разберусь с этой коробкой, а ты ступай в квартиру. Остальные уже давно вернулись и ждут тебя.

На это Хёкджэ было совершенно нечего добавить, потому, послушавшись начальника службы безопасности, парень отправляется в квартиру в общежитии, в место, которое должно стать для «Ынхёка» домом, новым домом, до тех пор, пока он не отважится рассказать всем ужасную правду — он убил Ынхёка.

— Ынхёк, наконец-то ты вернулся, — не успевает Хёк, придерживая одной рукой коробку с выпечкой, которую ему отдали на входе в подъезд, открыть дверь квартиры, как на него из коридора практически вылетает Хичоль, сразу принимаясь хлопотать подле парня, которого он ошибочно принимает за своего лучшего друга. — Ты всё это время был на квартире? Мы уже хотели Шивону звонить. Тебя же Шивон привёз, да?

— Да… — прокашлявшись, Хёкджэ тихо отвечает, через солнцезащитные очки наблюдая за тем, как позади Хичоля, практически застыв у стены, на него в упор смотрит Донхэ: затаивший дыхание, обеспокоенный, взволнованный, точно не решающийся ни вдохнуть, ни пошевелиться, ни даже моргнуть, чтобы снова не спугнуть Хёка. — «Хорошо, что сейчас он не видит мои глаза…» — эта мысль обнадёживает Хёкджэ ровно до той секунды, когда он начинает понимать, что в квартире очки ему всё-таки придётся снять.

— А что это такое ты припёр? — неожиданно вопрошает Кюхён, любопытно вытягивая шею и, приближаясь к говорившим со стороны гостиной, с интересом оглядывает коробку. — Неужели ещё рыбок купил?

— Что? Рыбок? — растерявшись, парень переводит взгляд на коробку и даже нервно хихикает, понимая, что о подарке Рёука он уже успел позабыть. — Нет, это от Рёука. Он мой…

Вовремя понимая, что он сейчас может выдать себя с головой, Хёкджэ мотает головой, надеясь, что парни не обратят внимание на его оговорку, и тут же поправляется, оглядываясь и думая, куда бы положить коробку, чтобы наконец разуться:

— Он — друг моего брата, они работают вместе в одной пекарне. В смысле, работали…

— Он прислал тебе то, что готовил для тебя твой брат? Это из-за поминок, на которые ты не смог приехать? — на удивление догадливо вопрошает Чонун, выходя из гостиной следом за Кюхёном и, мягко отодвинув его за плечо в сторону, протягивает руки к Хёкджэ, первым из всех мемберов сообразив, что «барабанщику» слегка неудобно. — Давай отнесу на кухню, а ты переодевайся и приходи ужинать, мы как раз решили тебя дождаться. Наверняка ведь не ел весь день, верно?

— Да… не ел, — Хёк с благодарностью отдаёт коробку Чонуну и наконец снимает с себя кожанку брата, повесив её на вешалку в надежде, что ребята перестанут на него так таращиться. По крайней мере, теперь Хёкджэ понимает, что принял правильное решение — вовремя вернуться в общежитие, ведь ребята ждали его и даже за стол не садились без «барабанщика». К этому ему тоже придётся привыкнуть, ведь, кроме тесного общества в лице Рёука и Ынхёка, Хёк по своей натуре всегда был довольно тихим парнем, любящим одиночество и покой. Но даже при своей интровертности, Хёкджэ всегда был доброжелателен к покупателям и к любым случайным знакомым, которые встречались ему на жизненном пути.

А здесь — совершенно другой мир, ребята общаются друг с другом более тесно и близко, как самая настоящая семья, и Хёк не сможет держаться от них в стороне, если он намерен и дальше продолжать притворяться Ынхёком. Более того, Хёкджэ боится любым своим неосторожным действием или словом разрушить и без того висевший на волоске хрупкий мир внутри группы DAEKY. — «Донхэ уже открыто выступает против решений менеджера, и я так невовремя вспылил в прошлый раз…» — с сожалением думает Хёк, наконец, оставшись в коридоре в одиночестве, когда ребята всё-таки решают отправиться на кухню, чтобы дать парню немного личного пространства. — «Если бы я тогда не отреагировал так резко, мне было бы достаточно допустить хотя бы одну ошибку, чтобы Чонсу решился заменить в группе барабанщика — и всё бы закончилось без проблем… Но теперь…»

С этими мыслями Хёкджэ уходит в комнату, переодеваясь, но по-прежнему отказываясь снимать чёрную водолазку, принадлежащую Ынхёку. — «Это неправильно», — Хёк прекрасно понимает, что долго он ходить в этой водолазке не сможет: она скоро потеряет приемлемый вид и перестанет хранить запах парфюма его брата, но сейчас Хёкджэ не готов отказаться от этой вещи, ровно как и не готов считать, что всё наладилось. — «Всё это так неправильно… но у меня нет другого выхода, Ынхёк», — Хёк продолжает думать об этом и за ужином, совсем позабыв о правилах приличия: ему следовало расспросить ребят, как прошла фотосессия для подтверждения получения награды, не обмолвился ли Чонсу о пресс-конференции и не высказал ли строгий менеджер чуть больше информации о том, что от него потребуется завтра, но он лишь молчит и ест свою порцию ужина, почти не чувствуя вкуса — после слёз ему всё кажется каким-то пресным, хоть Хёкджэ уверен, что днём под его руководством было приготовлено весьма вкусное рагу. Но, к его удивлению, и ребята не задают никаких вопросов и не пытаются как-то растормошить парня, как было во время приготовления обеда: ужин проходит в полной тишине, только Кюхён с нескрываемым интересом то и дело косится в сторону нераскрытой коробки, что стоит на окне и ждёт своего часа.

— А этот друг твоего брата неплохо готовит, — макнэ решает первым подать голос, когда ребята заканчивают с ужином и Хёкджэ наконец открывает эту загадочную коробку, полную свежей, ароматной выпечки и сладких десертов. Рёук действительно расстарался на славу: в этой коробке пекарь уместил «для Ынхёка» и хрустящие круассаны, полные самой разнообразной сладкой начинки, и пирожки с вишневым и клубничным джемом, и эклеры, покрытые толстым слоем молочного шоколада, и красиво оформленные поп-кейксы на палочках, ну и, конечно же… — «Пончики с банановой начинкой», — Хёку снова хочется расплакаться, так как он никогда бы и не подумал, что Рёук запомнит, что Хёкджэ чаще всего готовил для Ынхёка, чтобы порадовать своего брата. Более того, друг пекаря определённо сожалеет о том, что он сказал на похоронах, так как Хёк заприметил среди содержимого коробки и профитроли, которые Рёук попросту ненавидел готовить, так как они удавались ему крайне редко.

— Так твой брат тоже был пекарем, да? — осторожно спрашивает Хичоль, больше обращая своё внимание на самого задумчивого и притихшего Хёкджэ, чем на сладкие подарки от Рёука. — Это он научил тебя готовить?

— Можно сказать и так, — Хёк печально улыбается, оглядывая всё это свежее и наверняка невероятно вкусное великолепие. Совесть подсказывает Хёкджэ, что стоило бы оплатить Рёуку столь щедрый подарок, но в то же время парень понимает, что деньги его друг не возьмёт, продолжая считать выжившего близнеца Ынхёком, а любые попытки настоять только раскалят назревшую ссору до полноценного конфликта.

— Ладно, Ынхёк, что ты хочешь съесть? — мягко уточняет Чонун, аккуратно отстраняя от стола чрезмерно заинтересовавшегося вкусными десертами Кюхёна, который чуть ли слюнки не пускает от вида всего этого богатого ассортимента. — Остальное лучше убрать в холодильник, чтобы не испортилось.

— Да, я… знаете, здесь хватит на всех, так что давайте все вместе попьём чай, — предлагает Хёкджэ, понимая, что Рёук в любом случае готовил на всех, да и, честно говоря, парень будет даже рад, если тот же Кюхён сметёт все эти вкусности с таким же аппетитом, как те самые кексы, которые Хёк готовил несколько дней назад. По крайней мере, макнэ принял это предложение с плохо скрытым энтузиазмом, Чонун и Хичоль, украдкой переглянувшись, просто решили не возражать, и, пока ребята с аппетитом угощаются вкусными десертами, Хёк замечает на дне коробки небольшое отделение и осторожно достаёт из него холодную банку, которая оказывается ванильной колой.

— «Рёук помнит и это…» — Хёкджэ крепко сжимает в руке банку колы и прикрывает глаза, чтобы снова не расплакаться от нахлынувших на него воспоминаний. — «Он помнит про любимый напиток Ынхёка…»

— Ынхёк, ты в порядке? — плеча Хёкджэ касается тёплая рука Донхэ, который тихо подошёл к «барабанщику» со спины, из-за чего парню приходится открыть глаза и пару раз моргнуть, чтобы лидер группы не увидел, что глаза Хёка снова стали влажными от подступающих слёз. — Чего за стол не садишься? Что-то… что-то не так? Тебе не понравился подарок от друга твоего брата?

— А?.. Нет, я… просто пить хочу, — Хёкджэ пытается выдумать любую отмазку, чтобы не пояснять и без того обеспокоенному Донхэ, почему он даже не притрагивается к выпечке. — Нет, Рёук явно приготовил всё самое лучшее, просто… После больницы мне сложно есть много, так что я вполне могу попробовать что-то из этого и утром.

— Кажется, кола будет тоже тяжеловата для тебя сейчас, — Донхэ принимает неумелую ложь Хёка за истину, ведь этот парень сам видел, как сложно было «барабанщику» начать есть хоть что-то после такого потрясения, да и врать Хёкджэ практически не приходится — ему действительно кусок не лезет в горло, и он еле как заставляет себя принимать пищу вместе со всеми, чтобы не беспокоить ребят ещё больше. Лидер группы придвигается ещё ближе и, аккуратно перехватив руку Хёкджэ за запястье, вынимает из его дрожащих пальцев банку колы, намереваясь поставить её в холодильник до более подходящего момента. Обернувшись, Донхэ ставит эту банку на стол для приготовления пищи и, взяв чистый стакан, наливает в него воду из графина, стоявшего чуть дальше на этом столе, после чего парень протягивает стакан Хёку, пытаясь ободряюще улыбнуться:

— Вот, держи. Твоя любимая.

— Спасибо… — Хёкджэ совершенно не насторожили слова Донхэ, не то по причине усталости, не то — из-за всех проблем и мучающих душу и голову терзаний, что беспокоят его сейчас, потому парень без раздумий берёт стакан из руки лидера группы и, не принюхавшись, залпом осушает сразу половину содержимого, о чём Хёк тут же очень быстро пожалел. — «Это же…»

Понимая по характерному привкусу, что Донхэ предложил ему воду, смешанную с лимонным соком, Хёкджэ быстро ставит стакан на стол и, согнувшись пополам, хрипло кашляет, постучав себя по груди и сморщившись. — «Я должен был догадаться… Ынхёк же обожает лимоны… Вернее, обожал…» — вспоминает Хёк и, зажимая рот рукой, он практически выбегает в коридор, стремясь добраться до ванной комнаты прежде, чем его стошнит: в отличие от брата, Хёкджэ на дух не переносил яркий характерный лимонный привкус. Он не успевает даже включить в ванной комнате свет, не вслушивается в громкий крик Кюхёна со стороны кухни:

— Этот Рёук что, отравить его решил?! — Хёкджэ, со слезами сдерживая рвотные позывы, наконец, сдаётся, склонившись над унитазом и чувствуя, с каким режуще противным ощущением его тошнит этой только что выпитой водой с лимонным соком. Жалобно всхлипывая, парень дрожит от боли, перемешанной между физической и моральной, разрушающей его, казалось, на всех аспектах: ему плохо не только от этого противного вкуса лимонного сока, но и от давящих на сердце воспоминаний — ещё одна привычка Ынхёка, которая тоже должна исчезнуть, раз её владельца больше нет. — «Хёк… как же больно… Хёк…»

От неожиданного прикосновения к сгорбленной спине Хёкджэ чуть было не подскакивает на месте, но, обернувшись через плечо, он видит, как Донхэ, обеспокоенно наблюдая за ним, медленно поглаживает Хёка по спине, ничего не говоря и терпеливо дожидаясь, пока парня перестанет тошнить. По крайней мере, никто другой не пытается ворваться в ванную комнату и застать Хёкджэ в таком состоянии, и за это Хёк более, чем благодарен Донхэ. — «Он продолжает оберегать меня от всего… но как же он меня возненавидит, когда узнает, что я — не Ынхёк…» — думает Хёкджэ, вытирая рот свободной рукой и, нажав кнопку смыва, он неуклюже поднимается на ноги, глядя себе под ноги.

— Ынхёк, ты как? — Донхэ поддерживает Хёкджэ за локоть, явно боясь, что тот не устоит на ногах и снова осядет на пол или даже упадёт и ударится обо что-нибудь. — Это из-за десертов? Но ты вроде ничего не съел… Или это из-за ужина?..

— Нет, я… — Хёк морщится, чувствуя неприятный привкус во рту, и склоняется над раковиной, включая воду и начиная спешно полоскать ей рот. Он понимает, что Донхэ не на шутку встревожен, ровно как и ребята на кухне, но в то же время Хёкджэ уверен, что если он не вымоет изо рта этот мерзкий привкус желудочного сока вперемешку с неприятным вкусом лимона, то его снова начнёт тошнить. Но в любом случае Донхэ явно видит, что Хёк постепенно перестаёт дрожать и кашлять, приводя себя в порядок, умываясь холодной водой и стараясь тщательно прополоскать рот — и, наверное, это немного успокаивает лидера группы, пусть он и не говорит об этом прямо.

— Нет… нет, Рёук бы не стал ничего подсыпать в еду, — выключая воду и вытирая рот, парень спешит успокоить Донхэ, хоть он до сих пор не очень уверенно держится на ногах, покачиваясь и пытаясь за что-то ухватиться, пока лидер группы не придерживает его за плечи, нервно наблюдая за Хёком. — Он не такой человек. И дело не в ужине, правда… Просто… я больше не ем лимоны. Совсем.

— Чтож… хорошо, — Донхэ не скрывает своей озадаченности, пока он слушает пояснения Хёкджэ, да и парень явно чувствует себя виноватым — возможно, именно он и решил приготовить напиток для «Ынхёка», чтобы поддержать его и взбодрить, но этот уклончивый ответ явно успокаивает Донхэ, так как лидер группы коротко кивает головой и, убедившись, что Хёк устоит на ногах, нехотя разжимает руки и медленно отступает назад. — Я запомню. Ты тогда приводи себя в порядок и возвращайся на кухню, хорошо? Заварим тебе крепкий сладкий чай — самое лучшее средство от дурноты.

— Так мы точно можем это есть? — Кюхён тут же выпаливает первый, волнующий его вопрос, когда Хёкджэ возвращается на кухню и Донхэ ставит перед Хёком кружку горячего чая, жестом прося «барабанщика» посидеть вместе со всеми. Чонун с сомнением поворачивает голову в сторону Хёка, но Хичоль опережает всех присутствующих, пытаясь перевести разговор в шутку:

— Тебе-то чего бояться, Кюхён? У тебя не желудок, а чёрная дыра для еды. Даже если бы там что-то было, тебя ничем не проймёшь.

— Вдобавок Ынхёк уверен в Рёуке, а это значит, что с едой всё в порядке, — резюмирует Донхэ, возвращаясь на своё место, но макнэ группы на этом не успокаивается: нахмурившись, Кюхён качает головой в сторону притихшего Хёкджэ и громко добавляет:

— А нам с чего ему доверять? Он ни кусочка не съел, между прочим.

— Кюхён, — голос лидера группы становится строже и мрачнее, но Хёк тихо вздыхает и поднимается с места, прерывая назревающую перепалку, и, оглядев притихших ребят, устало отвечает:

— Кюхён, если тебе не понравилось — то можешь не есть. Мне стало плохо не от десертов Рёука, да и он бы не стал портить еду.

— Ынхёк, милый, садись, ты же на ногах еле стоишь, — Хичоль мягко пытается уговорить парня снова сесть за стол вместе с ребятами, но Хёк лишь коротко качает головой. Ему хочется как можно скорее снова остаться наедине со своими мыслями, без всех этих подозрений и вопросов — вести привычную жизнь Ынхёка в качестве участника группы Хёкджэ ещё безумно сложно, да и пережитое до сих пор не отпустило его: возникает ощущение, что кто-то упивается его чувством вины, сильно сжимая когтистой лапой ноющее сердце, не избавляя от этой боли, но и не перекрывая её физической раной — Хёк практически на пределе и еле держится, чтобы окончательно не сойти с ума. Именно поэтому, не желая ссориться с ребятами, парень покрепче сжимает кружку в своих руках и отступает от стола, тихо отвечая перед тем, как уйти с кухни:

— Всё хорошо, Хичоль. Я… допью чай в комнате и лягу спать. Доброй ночи.

Никто не решается ему возразить, хоть Хичоль приподнялся было на месте, но под внимательным взглядом Донхэ старший участник группы всё-таки садится обратно, беспомощно вздохнув. С благодарностью качнув головой, Хёк уходит из кухни, пересекает гостиную и выходит в коридор под аккомпанемент гробового молчания, но, когда Хёкджэ открывает дверь в комнату, он слышит отголоски разговора ребят, разбирая лишь самые громкие фразы:

— Кюхён, тебя кто за язык тянул?! — Хёк сразу распознаёт эмоциональный голос Хичоля, солиста группы, что, несмотря на кажущийся обман в виде довольно жеманной, но изысканной двойственной красоты, обладает не только большой уверенностью в том, что он делает и говорит — но и тем самым внутренним огнём, похожим на тот, что всегда горел в глазах Ынхёка.

— А что сразу я? — макнэ снова огрызается, но как-то неуверенно и нервно, словно он уже сам понял, что сказал что-то не то, но признаваться в этом не собирается. — Не говорите только, что сами об этом не подумали.

— Подумали, — глухой голос Чонуна едва различим, но от его слов по спине Хёкджэ пробегает озноб, так как к честности этого гитариста ему ещё довольно сложно привыкнуть. — Но у нас хватило такта не говорить этого при нём.

— Тогда в чём проблема, хён? — после слов Чонуна голос Кюхёна кажется ещё более жалобным и наивным, что неудивительно: если вспомнить, что эти двое делят одну комнату, то для Хёка становится практически очевидным предположение, что один из старших мемберов фактически воспитал Кюхёна.

— Кюхён, хватит, — после долгого молчания Донхэ всё-таки вступает в разговор, и, слушая его глубокий голос, Хёкджэ даже не замечает, как задерживает дыхание — парню кажется, что ещё немного, и лидер группы услышит через стену, как бьётся его сердце. — Рёук — лучший друг его брата. Подумай, как им обоим тяжело сейчас. А тебя волнует только еда.

— Но Донхэ, я… — Кюхён снова пытается вяло возразить, что Донхэ ему не позволяет: Хёкджэ слышит негромкий хлопок ладони по столу, после чего в тишине кухни лидер строго повторяет:

— Я сказал — хватит. Допивайте чай и идите спать.