Пробуждение. (2/2)

— Разумеется, есть, — важно ответил Ынхёк, растирая руки Хёкджэ своими и лукаво подмигивая брату. — Но я ненавижу классику, потому и не ношу её. Со мной даже стилисты справиться не могли, потому и сдались.

— Но это же так красиво, — Хёк, как и всегда, попытался переубедить брата, растерянно покосившись на барабанщика в чёрной майке и в больших джинсах с низкой посадкой. — Да и всегда пригодится…

— Хёкджэ, послушай, — Ынхёк придвинулся ещё ближе, приобняв брата за плечо, и перевёл взгляд на ночное звёздное небо. — В этой жизни я согласен надеть костюм только в двух случаях: на твою свадьбу и на свои похороны.

Хёкджэ тогда испуганно вздрогнул от столь страшных слов, но его брат лишь засмеялся и крепче обнял своего близнеца, не придавая большого значения сказанным словам. И Хёк тогда быстро успокоился, не задумываясь над словами Ынхёка, но теперь, когда «барабанщик» вспоминает об этом, его сердце сжимается тяжёлым комком. — «Неужели ты знал…»

Хёк смутно следит за происходящими событиями вплоть до конца похорон — голоса других людей для него как в тумане, он встаёт туда, куда его отводит Шивон, и делает то, что ему говорит начальник службы безопасности, так как только его голос сейчас Хёкджэ может слышать. Когда гроб опускают в глубокую могилу, пекарь на дрожащих ногах опускается на колени и, три раза неуклюже собирая пальцами горсти земли, первым бросает их в эту свежевыкопанную «постель», последнее пристанище настоящего Ынхёка, вздрагивая от того, с каким глухим стуком земля падает на крышку гроба. Горло спирает острый, режущий комок, и, уже не вытирая слёзы со своих щёк, парень в такой позе и остаётся у могилы, не мешая другим людям, которые хотят воздать «Хёкджэ» последние почести, и с пустым взглядом дожидаясь, пока работники не закончат свою тяжёлую работу — и не уйдут. Хёкджэ практически не двигается, выполняя все требуемые традиции отработанной тактикой — ему уже приходилось быть организатором церемонии прощания, когда умерла их с Ынхёком мама. Теперь же, когда Рёук взял на себя эту тяжёлую ношу, Хёк то тянется рукой к накрытому столу, заставляя себе проглотить хоть кусочек еды, чтобы Ынхёк знал, что его брат всё-таки нашёл в себе силы проводить его в последний путь, то пустым взглядом наблюдает за тем, как горят сожжённые траурные повязки и пара любимых шарфов Хёкджэ — теперь они ему не пригодятся, а, если вспомнить, что один из них был подарен Ынхёком, с точки зрения лгущего всем выжившего близнеца традиция вполне соблюдена. Рядом остаётся только Шивон, по вполне понятным всем причинам: этот мужчина отвечает за то, чтобы «барабанщик» был в безопасности, и Хёкджэ особенно благодарен Шивону за это, так как сейчас, когда все правила прощания соблюдены, парень совершенно не смотрит по сторонам, не обращает внимания на почтительные поклоны своих знакомых в сторону могилы — он не хочет сейчас совсем ничего.

Начальник службы безопасности накидывает на плечи Хёка своё тёмное пальто, не обращая внимание на то, что полы пачкаются о перекопанную землю. Хёкджэ понимает, что нужно поблагодарить Шивона за заботу, но не может, не отводя обессиленного взгляда от холма перед собой: Хёк был бы счастлив, если бы ему удалось устало лечь рядом с могилой, уснуть — и больше никогда не проснуться.

— Это же сон… Разбуди меня, скажи, что это просто кошмар. Ты бы не оставил меня, — шепчет пекарь, с силой сжимая в кулаке мягкую землю: Хёкджэ всё ждёт, что пальцы почувствуют стук из глубины земли, что Ынхёк окажется жив, что он подаст сигнал — и брата нужно срочно откопать, спасти, крепко обнять, до хруста костей, разреветься, как маленький мальчик, и больше никогда не отпускать его из своих рук. Но земля не откликается на его беспомощный зов, лишь становится очень холодно.

— Ынхёк… ты замёрзнешь. Нам пора ехать, — Шивон спустя время прикасается к плечу Хёкджэ и тот медленно кивает, поднимаясь на ноги, коротко кашляя, чтобы попытаться избавиться от этого царапающего ощущения, и даже не отряхивает колени от земли, не пытаясь закутаться в пальто Шивона, несмотря на то, что он действительно замёрз, и прислушивается к словам начальника службы безопасности, который негромко продолжает говорить. — Ты хочешь попрощаться с Рёуком? Всё-таки он был лучшим другом твоего брата.

Хёкджэ, чуть подумав, кивает головой и, оглядевшись и заметив своего друга, на одеревеневших ногах направляется в его сторону, тихо шмыгая носом. Голова гудит от слёз, ему очень холодно, и мыслить Хёку сейчас невероятно сложно: парень думает только о том, что Шивон предложил ему попрощаться с Рёуком, и это действительно стоит сделать. Но, как только невысокий пекарь оборачивается на звук шагов, на мгновение выражение лица Рёука становится удивлённым, неверящим в происходящее, отчаянным в желании того, чтобы «Хёкджэ» остался жив, но через несколько секунд взгляд парня мрачнеет — Хёкджэ снова принимают за Ынхёка. Печальный коротышка делает шаг навстречу Хёку, а после Хёкджэ совершенно теряется во времени и пространстве: что-то промелькает в воздухе, всё вокруг вращается с бешеной скоростью, а затем что-то тёмное закрывает Хёка собой — Шивон вовремя перехватывает руку Рёука, резко заводя её парню за спину, не давая таким образом даже прикоснуться к «Ынхёку», и уж тем более — ударить, как, видимо, пекарь и собирался сделать в порыве эмоций. Хёкджэ испуганно отшатывается назад, как пьяный, еле удержавшись на ногах, и мотает головой, разбирая среди гула в голове яростные крики Рёука.

— Ынхёк! Ынхёк, скотина! Это всё ты! Это ты его убил! Если бы Хёкджэ с тобой не поехал, он был бы жив! — его лучший друг сейчас захлёбывается слезами, в безумии вырываясь из хватки Шивона, который уже подзывает охрану, назначенную на случай, если на похороны пожелают пробраться журналисты или фанаты. Строгие мужчины в чёрном оттаскивают Рёука подальше от Хёкджэ, а тот со слезами на глазах продолжает кричать:

— Да пустите меня! Ынхёк! Он был счастлив, пока не встретил тебя! Он год на это кольцо копил, а ты струсил оставить его себе на память! Да хоть слезу пролей, бессердечный ублюдок!

— Извини, — Шивон закрывает Хёкджэ обзор на Рёука своим телом, мягко прикасаясь к плечам парня, словно желая направить его к выходу. — Я должен был догадаться, что он так отреагирует. Идём, нам пора возвращаться.

Хёк лишь послушно кивает, следуя за Шивоном к его машине, и молчит, не отрицая той горькой правды, которую выкрикивал Рёук, даже не зная, что он пытается укорить не Ынхёка, а Хёкджэ — он действительно убил своего брата. Парень думает об этом на протяжении всего пути: Хёк даже не спрашивает, куда они едут, решив довериться Шивону в этом вопросе. Хёкджэ словно онемел, как будто всё его жизнелюбие, его голос и задор — всё это он похоронил там же, где теперь покоится его брат, и думать об этом очень тяжело.

— Ынхёк, — Шивон решает нарушить молчание, пока они снова едут по объездной дороге, чтобы парня снова не начало тошнить. — Я обещал Донхэ вернуть тебя в общежитие. Тебе не стоит сейчас оставаться одному в своей квартире. Ты не злись на меня, ладно? Мы все волнуемся за тебя.

Хёкджэ молча смотрит на свои руки, наспех очищенные от грязи: Шивон перед поездкой постарался почистить руки и брюки парня влажными салфетками от прилипшей земли. Беспокойство начальника службы безопасности вполне понятно, но поблагодарить его за всю помощь Хёк не может — он лишь медленно покачивает головой и отворачивает голову в сторону, к окну. Даже если бы Хёкджэ был против того, чтобы возвращаться в общежитие, сейчас он ничему не может сопротивляться, а Шивон явно не причинит ему вреда.

***</p>

— Ынхёк… ты упал? — Хичоль первым подаёт голос, пока ребята, сгрудившись в коридоре, настороженно рассматривают парня, которого привёл начальник службы безопасности. — Не поранился? Может, вызвать врача?

Хёкджэ вздрагивает и опускает голову, медленно оглядывая себя: грязные в области коленей джинсы, туфли в грязи и свежей земле, испачканные руки, хотя Шивон старался оттереть всю грязь влажными салфетками — неудивительно, что парни так испугались его внешнего вида. На их месте Хёк бы наверняка встревожился не меньше, так что их поведение пекаря совершенно не удивляет.

— Нет, всё прошло спокойно, — негромко отвечает Шивон, держась за спиной Хёкджэ и явно дожидаясь, когда парень вернёт ему пальто, хоть и не прося об этом Хёка напрямую. — Я сейчас же отчитаюсь Чонсу о том, как прошли похороны. Думаю, сегодня он не будет вас всех беспокоить. Хотя, я могу остаться, если надо…

— Нет, не нужно, — мягко возражает Хичоль, приблизившись к Хёку и аккуратно снимая с его плеч пальто, явно большое по размеру для «барабанщика», как будто специально двигаясь медленно и неторопливо, чтобы не напугать Хёкджэ, и возвращая верхний элемент одежды начальнику службы безопасности. — Спасибо тебе за помощь, Шивон, но лучше мы сами останемся с ним, ладно?

— Да, лучше вам всем пока не приходить сюда, чтобы не дёргать его лишний раз, — в разговор вступает Йесон, многозначительно кивая головой. — В крайнем случае сперва позвоните кому-то из нас.

— Конечно, я обо всём позабочусь, — Шивон принимает из рук Хичоля своё пальто, перекидывая его через руку, и с сочувствием смотрит на Хёкджэ, неловко прижимающегося к стене и старающегося не двигаться. — И вы тоже звоните мне в любое время, если я чем-то ещё смогу помочь. Это всё так ужасно…

— Конечно, Шивон. Спасибо тебе, — резюмирует Чонун, завершая разговор и позволяя таким образом мужчине наконец уже покинуть общежитие. Донхэ же всё это время молчит, держась неподалёку от ребят и неотрывно, практически не моргая, глядя на Хёкджэ. Кюхён же, переминаясь с ноги на ногу, стоит за спиной лидера группы и, наверное, впервые в жизни не смотрит на парня враждебно: скорее, макнэ растерян и по-своему даже испуган. Хёкджэ понимает, что он после похорон выглядит ужасно, но пекарь не обращает на это никакого внимания: ему хочется просто лечь на пол прямо здесь, где Хёк стоит, закрыть глаза и сжаться в комочек, чтобы остаться наедине со своими мыслями.

— Ынхёк, ты приходи пить чай, ладно? — Чонун легко машет рукой, привлекая внимание Хёкджэ к себе, и спокойно продолжает говорить. — Ты ведь наверняка голодный. Мы будем на кухне, а ты ступай умыться и переодеться, хорошо?

Хёк лишь коротко кивает, понимая, что Йесон прав: ему нужно умыться и вымыть руки, а затем ещё и переодеться, так как ходить по общежитию, в котором явно делали уборку сегодня утром, в грязной одежде, будет неправильно и некрасиво по отношению к ребятам, которые старались навести порядок в квартире. Но и этого движения оказывается достаточно, так как гитарист тут же понимает, что таким образом пытается ответить ему Хёкджэ, и, кивнув в ответ, парень поворачивается к ребятам, явно намереваясь увести их всех на кухню, чтобы не мешать Хёку приводить себя в порядок.

— Ну всё, айда на кухню. Донхэ? — Йесон прикасается к плечу Донхэ, который, кажется, совершенно не слышал, о чём тут все разговаривали, потому что от движения гитариста парень вздрагивает от неожиданности, и, часто моргая, удивительно послушно отправляется следом за остальными на кухню, то и дело оборачиваясь и глядя на Хёкджэ таким доверчивым и взволнованным взглядом, что Хёк решает поспешить скрыться с его глаз. Разувшись, парень сперва отправляется в ванную комнату, где он долго умывается и моет руки, смывая с себя грязь и радуясь, что ему хватило ума не накрасить глаза подводкой, ведь он столько плакал, что выглядел бы ещё хуже с макияжем. И только когда его руки стали чистыми от приятно пахнувшего мыла, Хёкджэ идёт в комнату Донхэ и Ынхёка.

— «Вернее, это теперь моя комната…» — напоминает себе Хёк, заходя в комнату, в которой его не было несколько дней. Аквариум остался на месте, и, более того, он выглядит чистым, пять крохотных рыбок немного подросли и кажутся бодрыми и здоровыми, и в комнате в целом практически ничего не изменилось. Хёкджэ равнодушно проходит мимо постели, на которой, как он думал, парень провёл лучшую ночь в своей жизни, и открывает шкаф, понимая, что ему нужно переодеться. Снимая с себя пиджак и футболку и бросая их на пол рядом с собой, так как Хёку нужно потом отнести эти вещи в стирку, парень начинает перебирать вещи на одной из полок в поисках чего-то домашнего.

Рука задевает какую-то приятную чёрную ткань, и, потянув за неё, Хёкджэ достаёт из шкафа водолазку с высокой горловиной. Эту вещь парень узнал бы из тысячи — именно в этой водолазке Ынхёк приезжал к нему в пекарню чаще всего. — «Возможно, это была его любимая вещь…» — думает Хёк, поднося водолазку к лицу и глубоко вдыхая въевшийся запах парфюма брата, после чего у него подкашиваются ноги. С тихим стуком парень падает на колени, одной рукой беспомощно сжимает ворот водолазку, а другой Хёкджэ зажимает себе рот и плачет навзрыд, окончательно принимая произошедшее. Если в больнице Хёк ещё надеялся, что всё это — лишь дурной сон, что он проснётся, а брат будет в соседней палате, то сейчас, сжимая любимую вещь Ынхёка в руках, Хёкджэ наконец понимает, что Ынхёк больше её никогда не наденет. Хёк больше никогда не обнимет его, не засмеётся, не поцелует в макушку, когда Хёкджэ в очередной раз забеспокоится из-за очередной выходки Ынхёка. Ничего не будет, ведь Ынхёка больше нет.

— Ынхёк… — парень слышит голос рядом с собой и вздрагивает, поднимая голову. Над ним немного нависает Донхэ, обеспокоенно рассматривая Хёка, и тот, ничего не понимая, с пустым взглядом смотрит на подошедшего к нему парня. У лидера группы странно поблескивают глаза, но спрашивать что-то у Хёкджэ нет ни сил, ни желания — он продолжает тихо всхлипывать, прижимая водолазку к своей груди, и Донхэ это явно замечает.

— Ынхёк… — мягко повторяет лидер группы и медленно протягивает к Хёкджэ руку, на которую парень смотрит с плохо скрытым ужасом. Логика в его суждениях попросту отключается, остаются только тупая боль и желание спрятаться, закопаться так глубоко в себя, чтобы никто не достал. — «Что ему нужно? Он хочет отнять водолазку?» — Хёкджэ булькающе всхлипывает и, подскочив на ноги, в ужасе отшатывается от Донхэ, врезавшись затылком и спиной в шкаф лидера группы и даже жалобно заскулив от боли. Прижимая водолазку к груди и крупно дрожа, Хёк испуганно смотрит на растерянного Донхэ, который опасливо замирает на месте и чуть наклоняет голову набок, нахмурившись:

— Что с тобой? Ты не ушибся?..

Замотав головой, Хёк поводит ноющим плечом и медленно оборачивается, с облегчением вздохнув: в отражении зеркала на дверце шкафа он видит себя. Нет, не себя — брата: Хёкджэ всматривается в эти пустые глаза, в это исхудавшее лицо и улыбается. — «Хёк… ты здесь, ты рядом… Всё хорошо…» — путаясь в реальности и в собственных желаниях, парень протягивает руку к брату, чтобы прикоснуться к нему, провести рукой по его взъерошенным волосам, а затем — крепко обнять Ынхёка, но, к удивлению Хёкджэ, парень напротив повторяет его движения. — «Что?..» — Хёк не понимает, что происходит, но голос Донхэ, звучащий позади него, приводит пекаря в чувство:

— Ынхёк?..

Вздрагивая, Хёкджэ переводит взгляд немного в сторону и видит в отражении зеркала Донхэ: растерянного, взволнованного, обеспокоенного. — «Это всё нереально…» — понимает Хёк, прижимая к себе чёрную водолазку дрожащими руками. — «Ынхёка больше нет… Его нет…» Хёкджэ несколько раз пытается вдохнуть — и у него не получается. Он сипит, сгибается пополам, беспомощно сползая по зеркалу на пол — и душераздирающе кричит, сгорбив спину, втянув голову в плечи, съёжившись на полу крохотным, беспомощным существом.

Донхэ тут же отшатывается назад, как будто Хёкджэ его с силой отпихнул от себя или даже ударил. Хёк ничего не соображает из-за слёз, рефлекторно переходя на простые инстинкты. — «Что это за капля на щеке Донхэ… Слеза?»

— Что такое?! Ынхёк? Донхэ?! — на крик пекаря прибегают остальные ребята, и Хёк при виде их замолкает и сильно закусывает губу, пытаясь отползти в сторону, в самый дальний свободный угол, стать незаметным, не привлекать к себе внимание своим отчаянным плачем скорби. — «Почему Шивон не отвёз меня на квартиру Ынхёка?» — с сожалением думает Хёкджэ, пытаясь вжаться в стену и в ужасе оглядывая всех парней, которые замолкают и многозначительно переглядываются. — «Так было бы проще для всех…»

Он видит, как Хичоль, не отводя от Хёкджэ своего взгляда, подходит к Донхэ и медленно кладёт руку на его плечо, мягко потянув лидера группы назад, к Чонуну и Кюхёну. Донхэ растерянно смотрит на Аску, самого старшего из них, и явно хочет что-то сказать ему, но не успевает — Хичоль медленно покачивает головой и переводит взгляд на гитаристов позади них.

— Уведите его, — негромко просит Хичоль, и затем, дождавшись, когда парни уведут Донхэ из комнаты и прикроют за собой дверь, корейский солист снова многозначительно смотрит на Хёкджэ и, негромко вздохнув, парень медленно садится на пол рядом с кроватью Ынхёка, опираясь о неё своей спиной и продолжая молча наблюдать за Хёком. Хичоль даже практически не шевелится, чтобы не напугать Хёкджэ: лишь по дыханию пекарь может понять, что в комнате с ним всё-таки живой человек, а не прекрасная фарфоровая кукла, выполненная искусным мастером. Хёк нервно сглатывает, вспоминая слова Ынхёка: «Если что пойдёт не так — держись Хичоля. Он никогда тебя не укусит», — и парень не может сопротивляться наставлениям своего брата-близнеца. Пекарь понимает, что ему остро необходима помощь, хоть кто-то безопасный рядом, надёжный, который не причинит ему вреда. От остальных Хёкджэ хочется убежать, спрятаться, не попадаться им на глаза лишний раз, а на Хичоля его разум не реагирует так остро. — «И он сейчас так походит на Ынхёка…» — понимает Хёк, поддаваясь под своё желание: зажимая рот рукой, он неуклюже двигается по полу к Киму, дёргано, опираясь на дрожащую руку, с конвульсиями по всему телу, но всё-таки постепенно приближается к нему.

Хичоль так и не двигается — он просто ждёт, надеется, что Хёкджэ сам к нему придёт, если захочет. И Хёк приходит: усевшись рядом с корейским солистом, таким похожим на Ынхёка, в его огромной футболке, скрывающей щуплое телосложение, и в длинных штанах, парень несколько секунд смотрит ему в глаза, как будто пытаясь что-то там отыскать. — «Возможно, я ищу там тень Ынхёка?..» — полагает Хёкджэ, закусывая губу и нервно глядя на неподвижного Хичоля. — «Они же были лучшими друзьями…»

Хичоль продолжает молчать, с сочувствием глядя на Хёкджэ, который не выдерживает: это слишком для него — потерять брата дважды, потерять Ынхёка уже навсегда. Истошно завыв во весь голос, он утыкается лбом в плечо Хичоля, прижимая к себе водолазку — и, изо всех сил зажмурившись до тёмных пятен перед глазами, парень ревёт, задыхаясь от собственных слёз и застывшего в горле крика. Он боится, что сейчас кто-то чужой снова ворвётся в комнату, чтобы узнать, что происходит — но к ним так никто и не приходит, а Хичоль даже не вздрагивает от удивления: видимо, он догадывался, что парня рано или поздно «прорвёт», потому и отправил подальше Донхэ с гитаристами, чтобы те не позволили ему вернуться в собственную комнату именно сейчас, когда парень в таком подавленном и фактически разбитом состоянии.

— Знаю, милый, знаю, — голос Хичоля такой же хриплый, как у Ынхёка, но с совершенно другими нотками, более протяжными, более кошачьими и плавными. Он не Ынхёк, но рядом с Хичолем спокойно, как брат и обещал Хёкджэ — длинные пальцы корейского солиста осторожно прикасаются к голой спине Хёка, ведь он так и не оделся, и в этот раз пекарь не отстраняется от объятий старшего: парень сухо кашляет, подавившись своими же слезами, и придвигается ближе к Хичолю, надеясь, что станет хоть немного легче. Хичоль продолжает молчать, бережно поглаживая парня по спине: он не пытается сказать, что всё будет хорошо, и за это Хёк ему очень благодарен хотя бы потому, что Хёкджэ сейчас в это ни за что не поверит.

Когда поток слёз Хёкджэ постепенно начинает иссякать — за окном становится очень темно. Хёк устало трёт свои покрасневшие глаза, словно пытаясь почистить их от песка, который как будто где-то под веками мешает ему и колется. Голова парня неприятно потяжелела, дрожь понемногу отступает, а глаза сами начинают закрываться. — «Нет… нет, я не могу сейчас уснуть… Я не могу, нет…» — Хёкджэ ёрзает на полу, хрипло дыша и доверчиво прижимаясь к Хичолю, зябко поёжившись.

— Засыпай, дорогой, — мягко произносит корейский солист, поглаживая парня по волосам и не мешая тому съёжиться под его боком, наблюдая за тем, как Хёк устраивает голову на его коленях и тихо поскуливает. — Сон лечит.

— «Нет…» — Хёкджэ вяло сопротивляется, устало всхлипывая, но сил на борьбу со сном остаётся всё меньше, и Хёк сам не замечает, как засыпает, лежа головой на коленях Хичоля и прижимая водолазку к своей груди. В полусне он чувствует, как корейский солист, аккуратно приподняв его голову, кладёт на свои колени подушку Ынхёка, а продрогшего от холода парня Хичоль укрывает одеялом, стянутым с постели рядом с ними.

Ким больше ничего не говорит, не пытается убаюкать парня — он лишь продолжает медленно гладить Хёкджэ по волосам в едином ровном темпе, благодаря чему Хёк проваливается в тёмное забытие. Сил вставать у пекаря уже не было.