Реабилитация. (2/2)
— Я просто… не могу есть сейчас, — Хёк торопится объясниться, пока его не сочли каким-нибудь капризным парнем, который воротит нос от местной еды и таким образом привлекает к себе внимание. — Правда… Мне сразу так больно в горле и тошнит…
— Никто не обвиняет тебя в этом, Ынхёк, — женщина покачивает головой и протягивает свою руку, аккуратно коснувшись пальцев пострадавшего. — Мы найдём способ, как вылечить тебя, хорошо? После такого стресса, который ты пережил — это вполне обычная реакция.
— И с каких пор ты так в этом разбираешься? — несдержанно огрызается Кюхён, и Хёкджэ тут же испуганно вздыхает, переводя взгляд на макнэ группы, такого рассерженного и по непонятной причине сердитого на своих родителей. — «Почему он так злится на них?.. Ведь… не из-за меня, правда?» — Хёк опасается этих мыслей, но никто сейчас не сможет дать ему ответ на этот вопрос, потому он лишь закусывает губу и оглядывает остальных: старшие мемберы совершенно не останавливают Кюхёна, как они позволяли себе делать в любой другой обстановке, без его родителей.
— Кюхён, давай поговорим, — предлагает высокий мужчина в стильных очках, мягко положив руку сыну на плечо и чуть сжимая пальцы. — Нам есть, что обсудить. В коридоре я видел кофейный автомат. Пойдём.
— Ты ошибаешься, отец, — Кюхён нервно скидывает руку отца со своего плеча, невежливо фыркнув и отвернувшись в сторону окна, показывая тем самым, что разговор окончен. — Нам не о чем говорить, и никуда я с тобой не пойду.
От каждого этого строгого слова Хёкджэ всё больше желает втянуть голову в плечи и, по возможности, вжаться спиной в спинку койки — сейчас он не может безмолвно попросить Донхэ о помощи и спрятаться в его руках, ведь вокруг происходит что-то очень странное, непонятное Хёку, и эта семья Чо, такие строгие и солидные, даже пугают его. Конечно, родителей Донхэ и Хичоля пекарь тоже испугался, но там больше сыграл момент неожиданности — сейчас Хёкджэ уверен, что у солистов замечательные и очень внимательные родители. Отец и мама Кюхёна тоже выглядят обеспокоенными, но почему-то Хёк практически ощущает, как от них волнами исходит острое чувство вины — и невыносимая тоска, и Хёкджэ пока не может понять, почему.
Но внимательным оказался не только Хёкджэ — мама Кюхёна, переводя взгляд то на своего мужа, спорящего с сыном, то на пациента, такого неловкого и зашуганного, наконец, делает выводы о происходящем и прерывает своих близких, качнув головой:
— Перестаньте ругаться. Вы же его пугаете.
— Кюхён, здесь не место для споров, — наконец, Донхэ решается снова подать голос, и, продолжая с беспокойством смотреть на Хёкджэ и даже не поворачивая голову в сторону Кюхёна, лидер группы строгим, не терпящим пререканий тоном, добавляет:
— Выйди в коридор. Сейчас же.
Хёкджэ тут же обращает внимание на то, как Кюхён растерянно замолкает, оборачиваясь на ребят и таким озадаченным и как будто доверчивым и отчасти наивным взглядом глядя на них, словно пытаясь найти хоть какую-то долю поддержки, но он её не получает: Хичоль и Йесон уклончиво уводят взгляды в сторону, Донхэ совершенно не смотрит на макнэ, и, кроме родителей Кюхёна, на него смотрит только Хёкджэ, но его нескрываемое сочувствие и сопереживание парню явно не нужны — смерив пациента презрительным взглядом, темноволосый гитарист поднимается с кресла и, что-то неразборчиво рыкнув, Кюхён быстро выходит из палаты, не глядя на своего отца, который сразу же последовал за ним. И только после того, как дверь палаты снова закрывается, Донхэ совсем тихо вздыхает, украдкой обернувшись на окно, из которого виден коридор больницы.
— Спасибо, Донхэ, — негромко произносит госпожа Чо, благодарно кивая лидеру группы и с явной усталостью продолжая говорить. — После всего, что было… мы просто не знаем, как с ним общаться. Тебя он слушает.
— «После всего, что было?» — Хёкджэ сейчас сложно понять, о чём говорит женщина, но, судя по реакции ребят, те прекрасно понимают, о чём она, так как старшие мемберы многозначительно переглядываются и ничего не говорят, а Донхэ совершенно не кажется удивлённым: понимающе кивнув, темноволосый лидер осторожно отвечает:
— Госпожа Чо, я всегда присмотрю за ним, вы же знаете… Всегда, но не сейчас. Кюхён неглупый парень и скоро всё поймёт. Ему сейчас тоже непросто.
— Если речь обо мне, то ты уже можешь вернуться в общежитие, Донхэ, — тихо предлагает Хёкджэ, замявшись и пытаясь придумать хоть что-то, чтобы Донхэ мог и дальше присматривать за Кюхёном, раз его родителей это так беспокоит. — Палату всё равно постоянно охраняют, так что я буду в порядке…
— Ну нет, — Донхэ тут же мрачнеет от одной только мысли об этом, и чуть строже смотрит на пациента, мотнув головой. — И не думай даже об этом. В таком состоянии я тебя тут одного не оставлю. Ни за что. А с Кюхёном сейчас Йесон и Хичоль побудут, ничего страшного в этом нет. Ведь так, ребята?
Хёк, наблюдая за тем, как Йесон согласно кивает, совершенно не понимает, почему за макнэ группы нужен какой-то особенный присмотр, ровно как и за ним сейчас, по мнению Донхэ, но, учитывая беспокойство ребят и то, что Кюхён совершенно не желает разговаривать с родителями, пекарь предполагает, что ситуация вовсе не такая простая, как может показаться. К тому же, для Хёкджэ это объясняет то, почему гитарист так ужасно ведёт себя в общежитии. — «Может, дело не в его вредном характере, а в том, что Кюхён… многое пережил?» — наконец, приходит в голову Хёка, и из-за этого ему становится очень стыдно, что порой даже ему, такому спокойному и терпеливому, хотелось рассердиться на этого язвительного гитариста.
Но, как оказалось впоследствии, госпожа Чо действительно многое знала о том, в какой реабилитации нуждаются люди после серьёзного потрясения — она долго говорила в коридоре с менеджером и начальником службы безопасности, которые приехали чуть позже, а также женщина вызвала в коридор для разговора ещё и Донхэ. Кюхён же в скором времени вернулся в палату с заалевшими щеками и практически прирос к креслу, мрачно оглядывая пациента, а Донхэ, после ухода из больницы родителей макнэ группы, решился немного сообщить Хёку о новом положении дел: теперь количество посетителей у «Ынхёка» сокращается — одновременно в палате будут находиться не более двух человек, ведь все они сами виноваты в том, что то и дело заваливаются к пострадавшему всем скопом и пугают его. Более того, никто не будет приходить к Хёкджэ без предупреждения и заходить в палату, когда он спит, если это не сотрудники больницы. Правда, Хёк пытался уверить Донхэ, что всё это совершенно необязательно, но в ответ на это лидер группы лишь молча покачивал головой.
На следующий день с пациентом вызвалась посидеть госпожа Ли, пока Донхэ наконец уехал в общежитие, чтобы хоть немного поспать и принять душ. Не сказать, что Хёкджэ рад этому решению — сейчас с Донхэ парень чувствует себя спокойно, и при этом он уже давно беспокоится за то, что лидер группы совсем перестал думать о себе, так что данная ситуация полна противоречий и неловкости, ведь о маме Донхэ Хёк совершенно ничего не знает, кроме того, что она вместе с мужем держит свой спа-салон. Но, кажется, женщина до сих пор не распознала в нём самозванца — и это самое главное.
— Ынхёк, милый, ты так осунулся… тебе нужно поесть, — госпожа Ли вздыхает, но больше не пытается покормить Хёка нежирным бульоном, откладывая тарелку в сторону. — Может, хотя бы попробуешь чай попить тогда? Одни капельницы тут не помогут, а тебе нужны силы.
— Извините… — Хёк вытирает рот тыльной стороной ладони — сейчас ему забинтовывают только запястья, в которые во время аварии попали крупные куски стекла, тогда как ладони и пальцы уже не покрывают этими надоедливыми бинтами, обнажая исхудавшие руки, покрытые заживающими ссадинами. — Да, попозже можно попробовать чай… Спасибо, что заботитесь обо мне, госпожа Ли. И спасибо за то, что отправили Донхэ в общежитие. Он выглядел неважно в последние дни.
— Ты бы о себе подумал лучше, Ынхёк, — женщина снисходительно улыбается, положив тёплую руку на колено пациента, поверх тонкого одеяла. — Вот кто сейчас выглядит неважно. А мой сын упрямец, но всё-таки слишком уважает своих стариков, чтобы перечить нам. Порой это единственный аргумент, чтобы хоть в чём-то его переубедить.
Госпожа Ли негромко смеётся, и Хёкджэ согласно кивает, улыбаясь в ответ. — «Его мама такая добрая и хорошая… неудивительно, что Донхэ вырос очень воспитанным и порядочным человеком», — думает парень, и, чуть подумав, парень осторожно отвечает:
— На самом деле… я ведь правда могу побыть один. Вам необязательно сидеть со мной здесь…
— Дорогой, не говори глупостей, — мягко перебивает его госпожа Ли, понимающе и очень бережно похлопав пекаря по колену через одеяло. — Как мы можем остаться в стороне, когда друг наших детей, практически наш сын, в таком состоянии?
Хёкджэ совершенно нечего на это ответить, потому он лишь поджимает губы и молча кивает: женщина права в том, что Ынхёк, как мембер группы, в которой выступают их дети, должен быть дорог родителям ребят, но основная загвоздка остаётся в том, что Хёк — не его брат, и такую мягкую заботу принимать от малознакомых ему людей парню довольно стыдно и неловко. Но госпожа Ли воспринимает его молчание по-своему, и, растерянно охнув, она прикрывает рот ладонью, помедлив перед тем, как продолжить разговор:
— Ох, милый, прости меня, я не подумала. Донхэ говорил, что ты сирота, а я тут говорю о таких вещах…
— Нет, госпожа Ли, не волнуйтесь, — Хёкджэ торопится остановить поток извинений внимательной женщины, чтобы не чувствовать себя ещё более обязанным и неловким. — Мы с братом уже давно были самостоятельными, ведь наша мама умерла от болезни восемь лет назад.
— Ынхёк, а… почему ты упоминаешь в первую очередь маму, а не отца? — женщина неожиданно становится серьёзнее, начиная задавать свои вопросы медленнее и осторожнее, как будто опасаясь спугнуть болтливость пострадавшего. — Прости, что спрашиваю тебя об этом, но, насколько я знаю, ты долгое время жил в Америке с отцом, и при этом в первую очередь ты говоришь о маме.
— «Попался!» — Хёкджэ взволнованно облизывает пересохшие губы, замотав головой: ему нужно срочно что-то придумать, чтобы его слова казались логичными. — «Нельзя забывать, что сейчас я — Ынхёк. Нужно говорить так, как сказал бы он…» — напоминает себе парень, после чего он решает быть отчасти честным, когда отвечает:
— Ну… отца не стало лет шесть назад, но я сбежал от него намного раньше, как только мне исполнилось шестнадцать лет, и его смерть ни для кого не была секретом. А про маму мне многое брат рассказывал, особенно в последнее время. Да и про маму спрашивал Чонсу-хён, ведь он про неё тоже совсем ничего не знал, как и ребята. Вопросов о нашей семье было довольно много в последнее время.
Госпожа Ли не отвечает сразу, внимательно и задумчиво рассматривая Хёкджэ, которому приходится зарыться с руками под одеяло, чтобы не выдавать, как дрожат его пальцы. Из-за того, что Донхэ очень похож на своих родителей, идентичный наблюдательный взгляд его матери вызывает в Хёке привычное беспокойство: возникает ощущение, что женщина, как и её сын, знает и видит намного больше, чем говорит. Но, смягчившись, госпожа Ли тихо вздыхает и, протянув руку, мягко приглаживает взъерошенные рыжие волосы пациента, немного наклоняя голову набок:
— Извини, дорогой. Не должна я была расспрашивать тебя об этом. Просто мы очень беспокоимся за тебя. Ты такой худенький…
— Всё в порядке, госпожа Ли. Я… понимаю, — осторожно отвечает Хёкджэ, решив, что угроза быть раскрытым миновала — и, улыбнувшись, пытается немного пошутить, чтобы разрядить обстановку и больше походить на Ынхёка:
— На самом деле, я никогда не отличался плотным телосложением, так что к торчащим костям я привык.
— Ну что мне с тобой делать, — женщина согласно подхватывает такую манеру разговора и легко смеётся, как будто сдавшись, и удрученно покачивает головой. — Ты очень хороший мальчик, Ынхёк. Хорошенько отдыхай и поправляйся. И не забывай, что ты не один, хорошо? У тебя есть не только ребята, но и мы тоже.
— Да… — вздрогнув, Хёкджэ заставляет себя ответить вежливо, хотя от слов женщины у него снова наворачиваются слёзы на глаза: парень понимает, что у него был только Ынхёк — а теперь его нет, и, несмотря на то, что пекарь продолжает играть его роль, все эти люди, что доверчиво желают помочь ему, всё равно чужие для Хёкджэ. — Да… спасибо, госпожа Ли.
Парень понимает, что его неожиданно подавленное состояние не укрылось от внимания доброй женщины, но ничего не может с собой поделать: Хёкджэ не переставал думать об Ынхёке, просто обилие ежедневных посетителей не позволяет ему остаться наедине со своими мыслями, он, не желая беспокоить людей, желающих помочь «Ынхёку», старается сдерживать вой, рвущийся из груди. — «Я всё ещё думаю, что это просто сон», — думает Хёкджэ, виновато уводя взгляд в сторону и поджимая губы. — «Пожалуйста, Хёк… Пусть это будет просто затянувшийся кошмар. Пусть я проснусь — а ты будешь рядом. Это единственное, чего я так желаю… Пусть ты будешь жив».
Госпожа Ли больше ничего не говорит, но, вздохнув, женщина поднимается с места и, наклонившись к пострадавшему, мама Донхэ аккуратно прибирает отросшую чёлку Хёкджэ и мягко касается губами его лба на несколько мгновений, словно желая таким жестом поддержать парня и успокоить. От удивления Хёк не успевает ни что-то сказать, ни отстраниться, но он со смущением подмечает, что губы женщины такие же тёплые и мягкие, как у Донхэ.
— Мам, привет. Ынхёк, как ты тут? — как только Хёк слышит скрип двери, он сразу же понимает, что это вернулся Донхэ — парня не было здесь несколько часов, и Хёкджэ сомневается, что лидер группы вообще долго спал в общежитии, но, по крайней мере, темноволосый солист выглядит бодрее и свежее, чем в их последнюю встречу, и сейчас это самое главное. Не зная, что ему ответить, Хёк неуклюже ёрзает на койке, смущённо опуская взгляд на свои ноги, а госпожа Ли, обернувшись к своему сыну, улыбается и шутливо грозит ему пальцем:
— Привет, сынок. Вот врал ты мне про Ынхёка, обманщик такой. Он очень вежливый мальчик, и пока меня ни разу не обозвал.
— Мама! — возмущённо вскрикивает Донхэ, растерянно покосившись на Хёкджэ и явно испытывая чувство вины, ведь сейчас вскрылось, что дома он что-то рассказывал своим родителям про Ынхёка, но парень не обращает внимания на такую мелочь — он сам очень взволнован такими словами, ведь госпожа Ли повернула разговор в довольно неожиданное русло, потому он тоже подаёт голос, растерянно пискнув одновременно с Донхэ:
— Госпожа Ли!
Но женщина лишь начинает смеяться, покачивая головой, и следом за ней начинают смеяться и парни, понимая, что её слова не нужно воспринимать всерьёз. Более того, госпожа Ли ещё раз бережно прикасается рукой к колену Хёка через одеяло, а после — поднимается с края койки, уступая место своему сыну:
— Ну ладно, мне пора идти. Ынхёк, помни, о чём мы говорили — обязательно поправляйся. Я ещё как-нибудь забегу к тебе.
— Спасибо вам, — Хёкджэ заставляет себя улыбнуться, чтобы не беспокоить добрую женщину, а на край койки уже садится Донхэ, который тут же придирчиво оглядывает парня, прикоснувшись к его макушке прохладной после улицы рукой, и негромко спрашивает:
— Ты так и не ел, да?
— Нет… извини, — вздыхает Хёк, надеясь, что он не краснеет от этих заботливых прикосновений: у пекаря так и не получается поесть, и в этом он винит лишь самого себя, ведь из-за этой проблемы все так переживают за «Ынхёка» и не могут думать ни о чём другом. Но Донхэ лишь покачивает головой, опуская руку на плечо парня и поправляя его больничную рубаху:
— Тебе не за что извиняться, глупый. Ладно, я сейчас провожу маму и вернусь, хорошо? А ты отдыхай.
***</p>
— Сынок, — как только дверь палаты закрывается и они отходят подальше от охранника у входа, госпожа Ли сразу же поворачивается к Донхэ, который тут же вопросительно смотрит на неё, ожидая продолжения разговора. — Я понимаю, что у Ынхёка стресс, и я тоже очень переживаю за этого мальчика, но передо мной сидел совершенно не тот человек, о котором ты мне рассказывал. Может быть, ты немного приукрасил ваши ссоры?
— Мам, всё не так просто, — Донхэ не удивлён подобному вопросу: он и сам долгое время не понимал, что происходило в общежитии, но, хорошенько обдумав этот вопрос, парень примерно догадывается, когда и по какой причине Ынхёк изменился — и об этом ему довольно тяжело думать, хоть и ответить матери попросту необходимо. — В последние дни до этой аварии произошло слишком много всего. Но Ынхёк и до этого происшествия неожиданно стал таким мягким и ранимым… и это ужаснее всего.
— Почему? — женщина задумчиво переводит взгляд на окошко, отчасти прикрытое жалюзи, наблюдая за тем, как пациент на койке лишь устало растирает свои плечи, думая, что никто за ним не наблюдает. — Это несвойственно для Ынхёка?
— И да, и нет, — Донхэ тоже поворачивает голову и вздрагивает, глядя на то, каким слабым и одиноким сейчас кажется этот огненный парень и с горечью принимаясь торопливо бормотать всё то, что сейчас у него на сердце. — Тем уверенным в себе задирой он бы поднялся быстрее. А сейчас он смотрит этими большими, наивными глазами, извиняется за то, что его тошнит, за то, что не может поесть, за то, что мы сидим с ним и, как он выразился «тратим на него своё время»… Я бы так хотел защитить его от всего этого, уберечь от этой боли… Мам, что мне делать? Кажется, я начинаю сходить с ума…
— Думаешь, задиристый характер помогает справиться с потерей? Ты в этом уверен? — госпожа Ли не осуждает своего сына, но, пока женщина продолжает говорить, парень резко вспоминает всё, что произошло с Кюхёном, и понимает, что мама права: макнэ группы не отличается мягкостью в своём поведении, и после своих испытаний, которые гитарист пережил, он еле как смог восстановиться, при этом так и не сумев найти общий язык со своими родителями. — Я сомневаюсь, что ты сейчас сможешь чем-то помочь ему, дорогой. Ынхёку нужно много времени, чтобы просто пережить этот период. Не дави на него. Когда он сам будет к этому готов — он поест. А после этого будет уже проще.
— А если…. Если будет уже слишком поздно? — практически шёпотом спрашивает Донхэ, зажмуриваясь, чтобы не свихнуться здесь и сейчас, но это не помогает: перед глазами проносятся нерадужные картины исхудавшего Ынхёка, и от этого вида хочется не плакать, а кричать от ужаса. Но мама, прекрасно зная своего сына, лишь мягко привлекает Донхэ в свои объятия и ласково гладит его по голове:
— Милый, не смей даже думать об этом. Он выкарабкается, ведь мы все постараемся ему помочь. Разве ты бы сдался на его месте?
— Не знаю, мам, — Донхэ лишь устало вздыхает, крепко обнимая маму и наконец позволяя себе хотя бы минуту побыть маленьким мальчиком, который запутался, испугался и которому нужна поддержка: все те чувства, которые он никак не мог показать при ребятах, и особенно при Ынхёке, всё это он наконец может выпустить наружу, потому что рядом с ним его мама, которая примет своего сына любым — и слабым, и сильным, и за это лидер группы испытывает острое чувство вины, ведь у Ынхёка этой возможности нет уже очень давно, а теперь и его самый близкий человек мёртв, и барабанщику наверняка очень сложно доверять ребятам и принимать их заботу. — Я всегда думал, что Ынхёк выстоит перед любыми невзгодами, но это его так сломило…
— Ынхёк куда сильнее, чем кажется сейчас, — мягко возражает женщина, приподняв голову сына пальцами за подбородок и внимательно посмотрев в его глаза, приглаживая волосы Донхэ, ещё пахнувшие шампунем. — Я вижу это по его глазам, Донхэ. Он обязательно выкарабкается, только не торопи его. А ты позволяй себя сменять здесь. Ты ничем ему не поможешь, если сам сляжешь с истощением.
— Да… конечно, мам, я буду отдыхать, обещаю, — нехотя соглашается Донхэ, понимая, что его мама права: Ынхёк выглядит таким виноватым и обеспокоенным, когда смотрит на него, что нетрудно догадаться, о чём будет думать барабанщик, если узнает, что «из-за него» лидер группы сам ослабнет и заболеет по собственной глупости. — Ладно, идём, я провожу тебя.
— Я сама дойду, — отмахивается госпожа Ли, отпуская сына из своих объятий и ободряюще улыбаясь ему. — Я оставила там термос с бульоном. Подлей ему горячего в тарелку, и сам тоже поешь. Вдруг с тобой он сможет поесть хоть немного. Иди к нему.
Женщина дожидается, пока Донхэ, неуверенно кивнув, вернётся в палату — а затем, стараясь не привлечь к себе внимание, она осторожно подходит к краю окошка, из которого видно палату, чтобы украдкой понаблюдать за этими мальчиками. Её сын, который тут же возвращает себе привычный уверенный вид, садится на краю койки и так ласково и осторожно гладит Ынхёка по руке, по волосам, не отводит от него своего взгляда и что-то говорит, видимо, предлагая ему снова попробовать поесть, что госпожа Ли не сомневается в своей проницательности — её сын уже давно по уши влюблён в этого барабанщика. Конечно, женщина всегда полагала, что Донхэ однажды всё-таки влюбится в какую-нибудь хорошую девушку, но теперь, познакомившись с Ынхёком, госпожа Ли думает, что принять выбор её сына даже проще, чем ей казалось — этот парень оказался очень приятным, вежливым и добрым, что бы Донхэ ни рассказывал про него ранее: Ынхёк много говорил о ребятах, о том, как он беспокоится из-за того, что, пока те пытаются присматривать за ним, музыканты запустят аквариум в общежитии до состояния болота, и что парни наверняка не могут из-за беспокойства о нём приготовить нормальный ужин для себя. Госпоже Ли было нетрудно догадаться, чья была идея завести в общежитии аквариум и для кого — уж ей досконально было известно, как её сына всегда привлекали океанариумы, так что в этом вопросе неловкие проявления чувств двух мальчишек сложились в её голове в единую картину довольно быстро.
Но после этой аварии произошло что-то ещё — женщина видит, что этот пережитый ужас изменил не только Ынхёка: её сын уже давно не был так мягок с кем-то, не молчал, перебарывая свою раздражительность, не сдерживал свой порой упрямый и твёрдый характер. Кажется, что сейчас весь мир для Донхэ сосредоточился на этом хрупком рыженьком парнишке, который сидит с забинтованными руками и так виновато смотрит на лидера группы, что всё остальное для него становится совершенно неважным.
Затаив дыхание, госпожа Ли наблюдает за тем, как Донхэ, откручивая крышку термоса, доливает немного горячего бульона в тарелку, а потом наливает немного бульона и для себя в крышку термоса, после плотно закрыв термос внутренней защёлкой, чтобы остатки содержимого не остыли. Довольно покачивая головой, женщина смотрит за тем, как её сын делает несколько жадных глотков бульона, утоляя свой голод, который притуплялся всеми переживаниями и нервозностью, а затем Донхэ осторожно берёт тарелку и ложку в свои руки, осторожно пытаясь покормить покрасневшего от неловкости Ынхёка.
Вот барабанщик послушно проглатывает первую порцию, затем вторую, третью, а после парень резко зажимает рот рукой и в панике смотрит на Донхэ: женщина видит, как напряжено горло Ынхёка, как пациент очень боится того, что его снова начнёт тошнить, и она уже готова отправиться до стойки регистрации, чтобы попросить кого-нибудь принести пациенту новый таз и, скорее всего, сменить ему одеяло, если парня снова стошнит, но Ынхёк усилием заставляет себя проглотить бульон и, замерев на месте, он сидит практически неподвижно дожидаясь реакции. Госпожа Ли наблюдает за тем, как Донхэ одобрительно гладит парня по рыженьким волосам, как что-то успокаивающе говорит ему, но подать новую порцию не спешит — он тоже ждёт, как и Ынхёк.
Так проходит минута, сравнимая с вечностью, после которой Ынхёк нерешительно кивает и убирает руку ото рта, отважившись съесть ещё немного. На этой картине женщина решает оставить парней, облегчённо вздыхая и уходя по коридору к лестничному пролёту. Как и говорила госпожа Чо — когда Ынхёк сможет поесть, он тут же пойдёт на поправку.