Реабилитация. (1/2)

«Я не могу сдержать слёзы, стекающие по щекам.

Если у одиночества есть вкус, то я его ощущаю.

Ты слышишь, как я кричу?»

© NF feat. Britt Nicole — Can you hold me</p>

Хёкджэ понимал, что от официальной части разбора ситуации с аварией он не сможет долго прятаться — Шивон сумел договориться, что пока «барабанщик» не начнёт вставать с постели самостоятельно, полиция не будет его беспокоить, во избежание нового нервного срыва, но задерживаться в больнице парень не может, ведь ему нужно уехать в пекарню, забрав с собой тело своего брата, чтобы воздать ему последние почести. Более того — Хёк от имени Ынхёка должен дать показания и сообщить всё, что он знает об ужасной аварии, которая унесла с собой жизнь его брата, «Ли Хёкджэ», и мысль об этом страшила парня, пока он не узнал, что во время допроса в палате можно будет остаться менеджеру, как его представителю, и, что особенно порадовало Хёкджэ — в палату пустили и Чхве Шивона, который следил за тем, чтобы полицейский не вышел за рамки своих полномочий и не начал давить на Хёка в каких-то моментах, которые парень не сможет рассказать более подробно.

Донхэ, как бы он ни сопротивлялся, пришлось покинуть палату, и Хёкджэ видел через внутреннее окно, как тот нервно расхаживает у дверей, не пытаясь пробраться вовнутрь, чтобы не создавать проблем, но очень переживая за него. — «Не за меня — за Ынхёка», — напоминает себе Хёк, и, делая глубокий вдох полной грудью, соглашается начать процедуру допроса, чтобы разобраться с этим как можно скорее.

К его радости, полицейский не задерживался на каких-то вопросах, сухо и по делу опрашивая Хёкджэ о происходящем — Хёку пришлось сообщить, что за рулём был его брат, так как Шивон уже дал показания о том, где и как лежали пострадавшие, когда он их обнаружил, и некстати всплыл вопрос о том, что у Ли Хёкджэ не было водительских прав. Правда, этот вопрос разрешился даже вне внимания «барабанщика» — Шивон, опередив Хёка, предоставил полицейскому совсем новые водительские права на имя Ли Хёкджэ, выданные по официальной записи месяц назад. Пекарь понимал, что скорее всего начальник службы безопасности подключил свои связи ради этого — Хёкджэ обычно против таких мер, но в данной ситуации он был очень благодарен мужчине за его подготовленность и заботу: ненастоящие (точнее, настоящие, просто выданные без, соответственно, обучения и сдачи тестов, ещё и «задним числом») водительские права не создадут опасную ситуацию на дороге, ведь Хёк не сможет ими воспользоваться, так как по официальной версии Ли Хёкджэ погиб в аварии. А признаваться в этом обмане — означает признаваться и в подмене, а это сделать пекарь уже никак не может.

Хёкджэ рассказал всё: о том, как и когда умерли их родители, о том, как тринадцать лет они с братом были в разлуке и, встретившись два года назад, держали своё воссоединение в тайне, чтобы «не привлекать к брату внимание прессы и антифанатов» — и эта причина не вызвала ни у кого ни единого подозрения, ведь жизнь известных личностей довольно непростая и фактически публичная, так что за желание уберечь брата от лишних взглядов никто не посмел бы осудить «Ынхёка».

Хёкджэ также очень порадовало, что Шивон строго напомнил как полицейскому, так и менеджеру, что эта информация считается конфиденциальной, и прессе можно сообщить лишь малую часть, оговоренную с агентством, чтобы защитить личную жизнь артиста — и с этим требованием согласились все присутствующие. — «Какое счастье, что он вернулся с конференции раньше времени, чтобы всё организовать и защитить меня…» — думает Хёкджэ, с благодарностью глядя на начальника службы безопасности, который действует по велению долга — защищать артистов от любой угрозы, в отличие от строгого менеджера, которого волнует, судя по всему, только моральный облик участников группы.

Но с частью рассказа про аварию возникли некоторые сложности — Хёк говорил уже медленнее, с длинными паузами, чтобы снова не расплакаться от горечи, а когда он дошёл до последнего, что «барабанщик» помнит: это то, как крутится машина, а потом, одновременно со звуком бьющегося стекла, сильный удар выбивает из него дух, Хёкджэ словно переносится туда, в тот ужас, и, когда память услужливо показывает ему те последние секунды жизни Ынхёка, когда тот боролся до последнего, чтобы уберечь себя и брата, вернуть себе контроль над управлением автомобилем — Хёка начинает тошнить. Он не успевает предупредить всех о том, что ему становится плохо, и с первыми же его рвотными позывами полицейский тут же отступает назад, спасая бумаги, чтобы на них не попали капли желудочного сока и рвотных масс, и даже Чонсу дёргается в сторону, очевидно, чтобы не запачкать свой костюм.

— Простите… — Хёк пытается прокашляться, согнувшись пополам, и тут же тихо всхлипывает от противного ощущения, как всё горит в глотке. Однако единственный, кто даже не пошевелился — это Чхве Шивон: мужчина лишь негромко вздохнул и, предложив закончить допрос, подошёл к столу, чтобы налить стакан прохладной воды для Хёкджэ. Хёк виновато смотрит на начальника службы безопасности, заметив, что несколько капель попали на рукав его рубашки, но мужчина не обращает на это внимание, протягивая воду для пострадавшего:

— Тебе не за что извиняться, Ынхёк. Всё хорошо. Сейчас позову медсестру, чтобы поменяла тебе одеяло и принесла какой-нибудь таз. Держи, попей пока.

Хёк с благодарностью принимает стакан и жадно пьёт, морщась от мерзкого запаха, и чуть было снова фонтаном не выплёвывает воду, когда, едва полицейский выходит из палаты, сюда тут же забегает Донхэ и, не обращая внимания на этот специфичный запах, подбегает к Хёкджэ и взволнованно оглядывает его, несдержанно касаясь плеч, а потом и щёк пострадавшего, испуганно зашептав:

— Ынхёк, ты как? Тебе плохо? Ынхёк…

И это стало только началом нового витка мучающих Хёка событий: после этого допроса парень совершенно не может ничего есть, кроме прохладной воды, которая спасает его от обезвоживания — любая еда, которую он пытается проглотить, моментально выходит из него тем же путём, с болезненными стонами, плачем и противным привкусом, с ощущением, словно желудок пытается вывернуться наизнанку. Его и без того белое лицо становится пугающе бледным, и, так как парень ничего не может есть, врачи принимают решение поддерживать его жизнедеятельность с помощью тех же капельниц — доктор назвал это парентеральным питанием, хоть Хёкджэ и не понимает, что это значит. Но всем было очевидно — «Ынхёк» сейчас не сможет ни проводить церемонию прощания, ни даже присутствовать на ней, ввиду своей слабости. Шивон, конечно, обещал, что они с менеджером попробуют что-нибудь придумать, чтобы тело погибшего оставалось в сохранности в морге, но Хёкджэ также знал, что подобное не сможет продолжаться долго — парню нужно поправиться, и как можно скорее, но, увы, от его желания сейчас мало, что зависит.

Донхэ совсем перестаёт уезжать в общежитие — не позволяя сменять себя, он буквально ночует в палате, постоянно придерживает рядом с Хёкджэ какой-то металлический таз, когда пострадавшего тошнит, ласково гладит парня по спине и шёпотом умоляет его попробовать съесть хоть что-то, до тех пор, пока Хёк уже со слезами на глазах не отказывается, растирая пальцами ноющее горло. Хёкджэ неловко, что лидер группы так нянчится с ним, что Донхэ сидит совсем близко, не обращая внимание на запах рвоты и вытирая ему рот салфетками. Но и сказать Донхэ: «Уйди, оставь меня здесь одного», — Хёкджэ не может.

Более того, спустя несколько дней такого ужаса Хёка ошарашили новой вестью: ему нужно официально подтвердить, что тело, которое находится в морге — это его брат. От одной только мысли об этом Хёкджэ начинает лихорадить: руки дрожат без остановки, ему снятся кошмары, от которых парень с криком просыпается — но Хёк не жалуется, так как понимает, что сделать это попросту необходимо. Чонсу в качестве представителя Ынхёка не может заняться этим вопросом без него самого, так что избежать этого вопроса не получится. Но пострадавшему обещают, что в этом испытании он не будет один — помимо полиции, менеджера и Чхве Шивона с ним в морг разрешают спуститься Донхэ, в качестве моральной поддержки.

— Я не отойду от тебя ни на шаг, если ты позволишь, — тихо предлагает лидер группы, взволнованно касаясь пальцев Хёкджэ перед дверями морга. — Я сделаю всё, что ты захочешь. Я ведь могу пойти с тобой?

— Да… да, спасибо, — выдыхает парень, еле держась на ногах и беспомощно хватаясь за руку Донхэ, сильно сжимая пальцы. Хёк не знает, в каком состоянии сейчас тело его брата — Шивон благоразумно не делился подробностями, ведь он первый, кто увидел второго близнеца мёртвым, и вряд ли этот ответственный и внимательный мужчина решился бы описать Хёкджэ правду своими словами, и потому парню безумно страшно, ему тяжело дышать, он цепляется за руку Донхэ также сильно, как он хватался за руку Ынхёка во время редких ночных кошмаров, когда они проводили время на квартире барабанщика. — «Как бы я хотел, чтобы ты просто был рядом, чтобы всё это просто оказалось самым страшным сном в моей жизни…» — с горечью думает Хёкджэ, понимая, что никто не заводит его в морг — все ждут, пока он будет готов, и, пожалуй, это в данной ситуации самое разумное решение. И когда, наконец, Хёк решается, он заходит в это холодное помещение сразу после полицейских, цепляясь за пальцы Донхэ изо всех сил, чтобы не струсить — и не сбежать. — «Я должен… я должен увидеть его… Он бы хотел этого… чтобы я был сильным…»

— Вам сюда, — работник морга указывает на одну из каталок, отделённую от других мест и тел, чтобы всем посетителям хватило места — и Хёкджэ, увидев тело, накрытое покрывалом, прерывисто вдыхает, со звуком, похожим на хриплый свист, сжимая дрожащей рукой пальцы Донхэ так отчаянно, что наверное, будь парень немного сильнее — он бы попросту сломал лидеру группы руку, но, что удивительно, темноволосый солист не издаёт ни единого звука, не пытаясь высвободиться из хватки Хёка.

— «Это всё просто розыгрыш…» — пытается убедить себя Хёкджэ, чтобы подавить первую естественную реакцию — страх. — «Вот сейчас Ынхёк откинет это покрывало, встанет с каталки и громко засмеётся. И все мне скажут, что это просто был розыгрыш в честь прошедшего дня рождения…» — парень старается думать о любой успокаивающей его лжи, чтобы не свихнуться окончательно. — «Он дождётся, когда с его лица откинут это покрывало — и тут же подскочит, напугает меня и засмеётся… Да, так оно и будет…»

Полицейский, приблизившись к каталке, медленно и осторожно отгибает край покрывала, открывая всем присутствующим верхнюю половину тела Ынхёка, точнее, «Ли Хёкджэ — брата Ли Ынхёка». В этот момент время для парня словно останавливается: он перестаёт обращать внимание на всё, что происходит вокруг него, Хёк резко разжимает пальцы, отпуская руку Донхэ, а затем движется вперёд, вплотную к каталке, молча глядя на своего брата.

Донхэ позади тихо ахает, заметив, насколько близнецы оказались схожими, даже в мельчайших чертах лица, но Хёкджэ не оборачивается на него — парень в упор смотрит на мёртвое, бледное тело, и совершенно не обращает внимание на то, насколько ужасна травма в височной части черепа Ынхёка: мозг как будто сам дорисовывает недостающие части, закрашивает виднеющиеся куски плоти знакомым цветом кожи. Для Хёка сейчас брат выглядит совершенно нормальным, как будто Ынхёк просто спит, спокойно спит и видит какие-то сны, Хёкджэ даже чудится, словно грудная клетка Ынхёка вздымается и опадает от ровного дыхания. — «Проснись… ты же просто спишь… проснись, Хёк, я умоляю тебя…» — думает Хёкджэ, протягивая руку и аккуратно касаясь запястья близнеца, приподнимая ледяную, как и всегда, руку Ынхёка.

— Ли Ынхёк, вы подтверждаете, что это ваш брат — Ли Хёкджэ? — парень слышит голос одного из полицейских, и, вздрогнув от неожиданности, Хёк снова смотрит на лицо своего брата, уже более трезвым, реальным взглядом — и наконец ему удаётся разглядеть эту ужасную травму, несовместимую с жизнью, этот расколотый череп от сильного удара, который Ынхёк получил, когда выпал из машины. Врачи были правы с самого начала — даже если бы Шивон оказался рядом в ту же секунду, когда близнецы вывалились из машины и потеряли сознание, он бы не успел помочь Ынхёку. — «Никто бы не успел…» — думает Хёкджэ, после чего выдержка оставляет его — отпуская пальцы Ынхёка, парень оседает на холодном полу на коленях и, прижав руки к груди, пронзительно кричит, давясь резко нахлынувшим потоком слёз.

— Ынхёк… — голос Донхэ доносится как из толщи воды, парень падает на колени рядом с ним и крепко обнимает Хёкджэ за плечи, пытаясь повернуть его лицом к себе, отстранить от мёртвого тела, спрятать Хёка от всего этого ужаса. Хёкджэ кричит, не переставая, визжит, пока в легких есть кислород, пока ещё получается кричать, пока он ещё может показать Ынхёку, как ему плохо, как ему горько и страшно — показать это Ынхёку, который всего этого уже не увидит.

— Нет…. нет! Нет! — Хёкджэ кричит, изворачиваясь из хватки Донхэ, бездумно царапая его руки, чтобы высвободиться и снова вернуться к Ынхёку, схватить брата за плечи и сильно встряхнуть, разбудить, вернуть к жизни любой ценой. Он впивается ногтями в мягкую, загорелую кожу Донхэ, совершенно не контролируя себя, и, теряя последние силы на сопротивление, парень плачет навзрыд, давясь собственными слезами. Его собственный голос, пронзительный в начале и такой слабеющий сейчас, постепенно затихает, и Хёкджэ сквозь туман слышит умоляющий, подрагивающий от нервов и в какой-то мере даже бессвязный шёпот Донхэ:

— Ынхёк… Ынхёк, пожалуйста… Ынхёк… — после чего лидер группы, поудобнее перехватив руки парня, сильно прижимает его к себе, практически до хруста костей, и свободной рукой гладит Хёка по волосам, прислоняя его голову к своему плечу. Хёкджэ начинает задыхаться из-за невозможности вдохнуть, как будто крик выталкивает из него весь кислород, а сделать новый вдох попросту не получается — дрожа от рыданий, парень цепляется пальцами за футболку Донхэ, впивается в неё ногтями фактически до разрыва ткани, утыкается лбом в плечо Донхэ и плачет взахлёб, совсем не слушая, что ему пытаются сказать полицейские, что произносит строгий менеджер. Хёк сквозь мутный от слёз взгляд, брошенный в сторону каталки, видит лишь, что Шивон первый отваживается подойти к телу и, внимательно посмотрев на лицо погибшего, аккуратно возвращает руку Ынхёка на койку и прикрывает тело этим неуместным белым покрывалом, точно саваном. Снова отворачивая голову к Донхэ — самому тёплому и преданному живому созданию в этом мрачном месте, Хёкджэ сам прижимается к его груди, словно старается врезаться своим торсом ему под ребра, спрятаться в такое далёкое и тайное место, чтобы ужасы это мира больше никогда до него не добрались. — «Хёк…. Хёк….» — всхлипывает парень, зажмурившись и, теряя силы после столь отчаянного сопротивления, он постепенно затихает, поддаваясь под шёпот Донхэ и изредка вздрагивая, остаточными следами прошедшей истерики.

— Я с тобой, Ынхёк… Я рядом… я рядом… — успокаивающе повторяет Донхэ, поглаживая Хёкджэ по голове и сильно прижимая его к себе, точно боясь, что парень снова закричит, снова вырвется из его хватки и, возможно, поранит уже самого себя, а затем, убедившись, что Хёк замолчал, темноволосый лидер поднимает голову и негромко произносит:

— Ему плохо. Я отведу его в палату. Ынхёк ведь уже может быть свободен?

— Но он не подтвердил… — один полицейский с сомнением переводит взгляд на другого, более старшего по званию, точно не зная, можно ли уже отпускать пострадавшего, и этого сомневающегося взгляда Донхэ явно хватило, так как, неосознанно сильно прижав к себе притихшего Хёкджэ, парень громко рявкает:

— Вы сейчас серьёзно?! Вам что, мало увиденного?!

— Донхэ, тише, — Шивон поворачивается лицом к присутствующим и негромко кашляет в кулак, после чего мужчина подходит и протягивает Донхэ руку, помогая ему подняться на ноги, а другой рукой аккуратно придерживая Хёкджэ за талию, чтобы тот не рухнул, как подкошенный. — Вы сами всё видели своими глазами. А дальше со всем справится менеджер Пак, как представитель Ынхёка. Донхэ, ступайте в палату. Может, мне стоит позвать медсестёр, чтобы помогли…

— Нет, Шивон, не нужно. Я сам отведу его, — Донхэ бережно придерживает Хёкджэ за плечи и благодарно кивает мужчине, продолжая говорить отрывисто и громко. — А ты нужнее здесь. Останься и проследи, чтобы всё было по правилам.

— Конечно, Донхэ, не беспокойся, — тихо отвечает Шивон, а Хёк испуганно вздрагивает от того, как Чонсу, молча стоявший рядом с полицейскими, нервно дёргает плечом, не сумев скрыть, что ему неприятны слова Донхэ — и темноволосый лидер воспринимает этот испуг по-своему, бережнее обнимая Хёкджэ за плечи и снова принимаясь шептать ему что-то монотонное, ласково уговаривая пострадавшего отправиться в палату. И Хёк поддаётся под эти мягкие уговоры, совершенно не находя никаких сил ни на сопротивление, ни на споры: он едва переставляет ноги, совершенно не контролируя себя и не пытаясь вспомнить, где находится его палата — сейчас парень знает, что Донхэ приведёт его в нужное место.

— Давай я попрошу врача назначить тебе снотворное? — тихо предлагает Донхэ, когда они возвращаются в палату и Хёкджэ наконец снова забирается на койку, обхватывая свои колени, подтянутые к груди, руками и нервно раскачиваясь на месте. От предложения лидера группы Хёк снова вздрагивает, нерешительно покосившись на Донхэ и помотав головой: мысли о том, что ему могут дать какие-то лекарства, которые фактически вырубят парня на несколько часов — пугают Хёкджэ, но вслух он сказать это не может, так как парень не уверен, что он не осип после того, как крик сам вырывался из его груди в морге.

— Хорошо, я понял. Никакого снотворного, — вздыхает Донхэ, растерянно переступая с ноги на ногу. — Наверное, ты хочешь сейчас остаться в одиночестве… я буду в коридоре, сразу за дверью. Если тебе будет что-то нужно… то ты скажи, ладно?

У темноволосого лидера немного подрагивает голос, и это волнение отчасти отрезвляет Хёкджэ. — «Донхэ хочет помочь, и, кроме него, мне практически некому сейчас довериться, так что…» — рассуждает Хёк, и, разжимая пальцы, собирается с силами, чтобы начать разговор и задать первый вопрос своим охрипшим голосом:

— Ты… по-прежнему ничего не хочешь спросить?

— Хочу, — честно признаётся Донхэ, неловко и коротко прокашлявшись в кулак. — Очень хочу, но… когда я увидел вас вместе… я…

Парень вздыхает, сам останавливая себя и коротко помотав головой: очевидно, что Донхэ даже в такой ситуации старается держать всё под контролем, чтобы не напугать Хёкджэ ещё больше. Хёк не торопит лидера группы с ответом, справедливо решив, что за терпение и заботу Донхэ имеет право на любые вопросы, даже если они будут неприятны для него. Но, смягчившись, Донхэ продолжает говорить:

— Думаю, сейчас для этих расспросов не время — и не место. Пока ты не поправишься, тебя никто не будет торопить с пояснениями: Шивон со мной согласен, а с Чонсу он поговорит. Ребята сегодня не приедут, я их предупредил, так что… постарайся отдохнуть, ладно? Тебе точно не нужно снотворное или успокоительное? Ты такой бледный…

— Нет… — Хёкджэ крепко зажмуривается: снова всё вокруг начинает кружиться, и дурнота подступает к горлу, парня совершенно не успокаивают мысли о том, что начальник службы безопасности и менеджер группы временно его не потревожат — перед глазами снова застывает образ израненного Ынхёка, недвижимого, бездыханного, совершенно не похожего на того Ынхёка, которого пекарь любит и помнит. — Нет, не нужно… Останься. Мне… страшно.

Донхэ ничего не отвечает — и Хёк рад, что лидер группы не задаёт вопрос на тему того, чего боится Хёкджэ, ведь речь явно не о том, что парень боится вида своего брата, с пробитым черепом, кое-как приведённого в порядок для опознания. Нет, Хёк боится того, что в одиночестве он точно сойдёт с ума, что момент произошедшей аварии будет крутиться в голове с новой силой, с новыми деталями и красками, которые попросту уничтожат его: Хёкджэ путается во времени и пространстве, и, когда он не находит Донхэ на том месте, где парень стоял, пациент испуганно оглядывается и панически вздрагивает, когда понимает, что лидер группы уже подошёл совсем близко к нему и осторожно касается плеча Хёка, тихо уточняя:

— Мне… посидеть с тобой?

Хёкджэ лишь мелко кивает и, когда Донхэ усаживается рядом с ним, парень рефлекторно придвигается ближе и прижимается к нему, зажмуриваясь и снова тихо всхлипывая. Тёплые руки темноволосого солиста снова бережно обнимают его — и Хёк вспоминает о том, как он бился на холодном полу морга и царапался в охватившем его отчаянном безумии, причиняя Донхэ боль.

— Прости меня, — выдыхает парень, виновато тычась носом в плечо лидера группы и снова коротко всхлипывая. — Твои руки… их нужно обработать. Я не хотел… Прости…

— Ынхёк, это пустяки, правда, — отвечает Донхэ, прерывисто вздохнув, словно он сам уже позабыл об этих царапинах, об этих широких полосах на своих руках, продолжая медленно поглаживать парня по спине тёплой ладонью. — Я обработаю, но чуть позже. Или попрошу медсестру что-нибудь принести, когда она зайдёт сюда. Мне не больно, я… я буду рядом. Не беспокойся об этом. Постарайся отдохнуть.

— Я… — у Хёка не находятся правильные слова, чтобы он мог чётко выразить свои мысли: усталость снова погружает его в сон, но он заставляет себя держаться, пока образ Ынхёка застыл перед его глазами — парень тупо смотрит в стену перед собой, почти беззвучно всхлипывая, и тихо добавляет, уже путаясь в собственных словах и жалобно умоляя Донхэ о помощи, о той единственной вещи, которая волнует его прямо сейчас. — Прошу тебя… Что бы ни случилось… Не говори никому, какой он… каким ты его… как… как мой брат…

— Я никому не расскажу, Ынхёк, — торопливо добавляет Донхэ, почти невесомо касаясь теплыми губами макушки Хёкджэ и тихо вздыхая. — И Шивона попрошу о том же, он поговорит и с Чонсу, и с полицейскими. Даже ребята не узнают, клянусь. Ни о чём не волнуйся. Я на твоей стороне, Ынхёк. Попробуй поспать…

***</p>

У Хёкджэ выдался нелёгкий день: он был благодарен Донхэ за то, что парень убедил доктора касаемо того, что пациенту не потребуется успокоительное после такого пережитого стресса — лидер группы явно считал, что пациент адекватен и имеет право сам решать, нужны ли ему седативные во внеплановой, крупной дозировке, и что в данной ситуации всем стоит уважать решение пострадавшего самостоятельно справиться с болью, через которую тот проходит. Доктору, разумеется, это не понравилось, но Донхэ был непреклонен: он согласился с тем, что пострадавшему необходимо успокоительное в рамках реабилитации, но при этом лидер группы упросил врача просто дать «барабанщику» хотя бы несколько часов отдыха, чтобы тот мог прийти в себя самостоятельно.

Хёк очень боялся, что ночью его будут мучать жуткие кошмары, и тогда больше Донхэ не сможет ему помочь и защитить пострадавшего от этих путающих сознание лекарств, но, к его удивлению, Хёкджэ спал практически спокойно, то и дело всхлипывая сквозь сон, но так и не срываясь на новые истеричные крики — тёплые руки Донхэ, от которых пахло чем-то надежным и почти выветрившимся запахом перекиси водорода, которой медсестра обработала уже покрасневшие царапины на загорелой коже лидера группы, продолжают бережно обнимать Хёка, прикасаться ненавязчиво, но ощутимо, чтобы пострадавший даже во сне чувствовал, что он не один. Сейчас для Хёкджэ это ощущение особенно важно.

Следующим днём парни всё-таки решаются навестить «барабанщика», и в этот раз Хёкджэ оказался более готовым к встрече: настороженный взгляд Кюхёна его уже не беспокоит, Чонун привычно неразговорчив, а Хичоль, на удивление, не задавая никаких вопросов, украдкой вкладывает в руку Хёка подводку его брата, взятую из ванной комнаты. Хёкджэ уверен — Донхэ сохранил в секрете то, что он видел вчера в морге, но при этом парень явно намекнул им на то, что ребятам следует быть осторожнее с пациентом, потому лучший друг его погибшего брата решил принести одну из самых любимых вещей Ынхёка, видимо, в надежде, что это ему поможет.

Но, спустя время, когда Хёкджэ отчасти отвлёкся на расслабленную болтовню ребят, он обращает внимание на то, что дверь открывается и, сопровождаемые медсестрой, в палату заходят двое незнакомцев, которых, очевидно, никто из присутствующих не ждал. Хёк с опаской, но в то же время с плохо скрываемым любопытством рассматривает стильно и солидно одетых мужчину и женщину примерно одного возраста, в деловых костюмах, но не образы этих людей беспокоят Хёкджэ — он сразу замечает, что ребята удивлённо переглядываются, а Кюхён и вовсе застывает в кресле, растерянно уставившись на людей, которые ему, и всем участникам группы явно знакомы. — «Наверное, Ынхёк тоже должен их знать?» — к сожалению пекаря, он не может ни у кого поинтересоваться об этом, не может попросить подсказку. Но, что отчасти помогает Хёку, макнэ группы первым решается завести разговор:

— А вы что тут делаете?!

— Мы приехали навестить Ынхёка, — спокойно поясняет женщина среднего роста с густыми, стильно уложенными волосами тёмного цвета, с сочувствием, пробивающимся сквозь строгое выражение лица, посмотрев на пациента, а после, снова поворачивая голову к Кюхёну, мягко произносит, протягивая к его волосам руку:

— Почему же ты не позвонил нам? Мы так волновались…

— А что бы изменилось? — макнэ группы неожиданно злится и, вскинувшись, громко отвечает, отдёрнув голову от руки женщины, перепугав тем самым Хёка ещё больше:

— Что бы вы тут сделали? Чем вы ему поможете, а?!

— Кюхён, не кричи, — твёрдый, явно не терпящий пререканий голос высокого мужчины заставляет Хёкджэ изрядно понервничать: парень понимает, что перед ним — родители Кюхёна, но почему-то гитарист совершенно не рад их видеть, а остальные ребята тактично помалкивают, не встревая в разговор. Только Донхэ, сидя в кресле рядом с койкой, поднимается с места, уступая его женщине, и вежливо кланяется пришедшим, раз уж остальные ребята забыли о рамках приличия, а после присаживается на край койки, успокаивающе погладив Хёка по плечу:

— Добрый день. Спасибо, что вы приехали. Господин Чо, у Ынхёка после аварии провалы в памяти. Он не помнит наших родителей… и, кажется, он и вас совсем не помнит.

После слов Донхэ все присутствующие снова оборачиваются в сторону Хёкджэ и внимательно смотрят на пациента, готового скрыться под тонким одеялом от этих пронизывающих взглядов совершенно посторонних ему людей. — «Но Хёк знает их всех, потому мне нужно быть уверенным в себе…» — напоминает себе Хёкджэ, собираясь с мыслями и, прокашлявшись в кулак, негромко произносит:

— Так вы — господин и госпожа Чо? Простите, после сотрясения я мало, что помню…

— Всё в порядке, Ынхёк, не беспокойся, — женщина подходит к освободившемуся креслу и аккуратно присаживается, внимательно осматривая пострадавшего. — Как ты себя чувствуешь? Может, тебе что-то нужно? Ты такой худенький…

— Н-нет… спасибо большое, — тихо вздыхает Хёкджэ, покачивая головой, но прокомментировать то, что он немного сбросил вес, находясь в больнице, парень не успевает: Чонун опережает его, подавая голос со своего места:

— Он сейчас совсем ничего не ест. Живёт фактически на капельницах.