На грани. (2/2)
Разумеется, на эти слова Ынхёк ничего не ответил — для Донхэ, наоборот, было бы очень страшно услышать сейчас даже какой-нибудь тихий, болезненный стон барабанщика. — «Я обязательно скажу ему о том, что так мучает меня, но не сейчас», — убеждает себя лидер группы, затаив дыхание и вслушиваясь в то, как пострадавший тихо сопит заложенным от слёз и плача носом. — «Мне ни к чему сейчас забивать Ынхёку голову ещё и нашими недомолвками… Я должен уберечь его от всего, что последует за этой аварией…»
— А что, если ты поступил тогда также, как и я? — внезапная догадка осеняет его, и от этого Донхэ становится трудно дышать от волнения. — Что, если тогда, в отеле, ты просто… растерялся и начал защищаться, оттолкнул меня потому, что испугался моих внезапных чувств… А потом, вернувшись, извинялся так… по-своему, так мягко и чисто. Я снова начал надеяться, что когда-нибудь… когда-нибудь ты сумеешь полюбить меня…
— «Ну вот, я это сказал», — понимает Донхэ, но останавливаться уже поздно: лидер группы предельно откровенен с Ынхёком, так как он знает, что барабанщик сейчас не проснётся, потому парень и продолжает говорить, ведь иначе Донхэ попросту сойдёт с ума — и уже не замечает, что говорит через тихие всхлипы:
— Ынхёк, я так отчаянно мечтал, так безумно желал этого, что… Боже, это ведь я во всём виноват… Если бы я не струсил, если бы не оттолкнул тебя, если бы я не решил, что ты подашь эту удивительную ночь как прощальный подарок моим надеждам… То тебя бы здесь не было. Ты был бы дома, со мной. Возможно, мы бы были… были бы «мы».
Донхэ уже не в силах сдерживать свои слёзы: лидер группы наконец утверждается в мысли, что именно он довёл ситуацию до столь ужасного исхода — Ынхёку было очень больно, а потом он разбился на трассе вместе со своим братом-близнецом и потерял навсегда своего близкого человека. — «И ведь всего этого могло бы и не быть, если бы я был хоть немного смелее», — парень продолжает корить себя и, захлебываясь слезами, Донхэ снова виновато прикасается губами к руке Ынхёка, словно стараясь согреть его пальцы через бинты:
— И твой брат… Если бы я не обидел тебя утром, твой брат был бы жив. Это я во всём виноват, Ынхёк… Если бы я только мог всё исправить… Прости меня, Ынхёк… Прости…
Затихнув, Донхэ крепко зажмуривает глаза и осторожно утыкается лбом в руку Ынхёка, продолжая стоять на коленях и словно пытаясь таким образом покаяться перед барабанщиком в том, что он натворил — темноволосый солист понимает, что извинения не помогут ни Ынхёку вернуть его брата, ни Донхэ простить самого себя, потому, когда всхлипы постепенно отступают, он тихо добавляет:
— Мне правда очень стыдно… Я обещаю, я больше ни за что на тебя не разозлюсь, я буду заботиться о тебе, что бы ни случилось. Только об одном я прошу тебя, Ынхёк — живи… Только живи, пожалуйста, и исцелись от этой потери, пусть даже на это потребуется время. Мне больно, мне чертовски больно и стыдно, но видеть, как ты кричишь и страдаешь… это попросту убивает меня. Я буду защищать тебя от всего, если позволишь. Даже если мне придётся защищать тебя от меня самого…
Замолчав, Донхэ поднимает голову и, больше ничего не говоря, он рассматривает это измученное, такое мягкое и ранимое выражение лица Ынхёка, который сейчас спит — и ничего не слышит. Сейчас этот огненный, задиристый барабанщик кажется ему таким хрупким, фактически невесомым: кисти рук и запястья Ынхёка плотно перебинтованы, обширные гематомы постепенно начинают назревать, темнея на этой коже молочного цвета — да и весь в проводах приборов и с подсоединённой капельницей рыженький парень кажется особенно болезненным, нереальным, абсолютно противоестественным, ведь разум Донхэ отказывается верить в то, что Ынхёк может быть… таким. Солист обращает внимание на то, какой тонкой сейчас кажется шея Ынхёка, особенно без той аккуратной цепочки с кулоном, с которой барабанщик не расставался последний год. — «Его кулон…»
Вспоминая об украшении, которое дорого Ынхёку, Донхэ со всей аккуратностью вынимает кулон из застёгивающегося кармана своей кофты и, приподняв его за цепочку на уровень лица, парень молча рассматривает этот предмет, эту вещь, благодаря которой он не сошёл с ума окончательно, благодаря которой он уже знал, что выжил именно Ынхёк, ещё до того, как парень очнулся. От дыхания Донхэ кулон неспешно раскачивается вокруг своей оси, словно погружая корейского солиста в тот ужас, который произошёл несколько часов назад.
***</p>
— «Ынхёк попал в аварию», — эти слова монотонно гудели в голове Донхэ, когда он дрожащими руками вцепился в руль собственной машины: ждать, пока Ёнун подготовит фургон, солист не захотел. Донхэ казалось, что если он прождёт даже одну лишнюю секунду, то Ынхёк в больнице… — «Нет, он не может умереть, нет…»
— Донхэ, не гони так, — сквозь тяжёлые, ужасающие мысли громко пробивается взволнованный голос Чонуна, который сидит рядом на пассажирском сиденье, отважившись оказаться рядом с Донхэ, в отличие от Хичоля и Кюхёна, которые молча сидели на заднем сиденье большого чёрного джипа. — Если мы тоже попадём в аварию — мы уже ничем не поможем Ынхёку. Возьми себя в руки, пожалуйста.
И это работает — темноволосый солист нехотя прислушивается к голосу своего хёна, и с усилием принуждает себя немного сбавить скорость. Чонун прав: Донхэ нужно хотя бы постараться держать ситуацию под своим контролем, так как они все должны невредимыми доехать до больницы и наконец узнать, в каком состоянии сейчас Ынхёк. С этой мыслью темноволосый солист молча ведёт машину, не прерывая обеспокоенную болтовню мемберов группы — он практически не слышит их голоса, так как хоть о чём-то кроме новости о произошедшей аварии думать практически невозможно. — «Пожалуйста… Пожалуйста, пусть он будет в порядке…»
— В какой палате находится Ли Ынхёк? — Хичоль, задыхаясь от быстрого бега, наваливается на стойку регистратуры, чтобы не рухнуть на месте, и не обращает внимание на других посетителей, которые ждут своей очереди. — С ним всё в порядке?
— К пациентам могут пройти только родственники, — одна из медсестёр, уставшая женщина предпенсионного возраста, поднимает голову и оглядывает четверых запыхавшихся парней, взъерошенных и напуганных. — Вам придётся остаться в коридоре, мальчики.
— У него нет родственников, — коротко поясняет Чонун, пока Донхэ старается собрать мысли в кучу, мотая головой. — У Ынхёка есть только мы. Проверьте по базе — его отец погиб несколько лет назад, а про его маму мы никогда не слышали.
— Мне очень жаль, но таковы правила, — женщина с сочувствием смотрит на ребят и, снова опуская голову к бумагам, которые она перебирала, медсестра продолжает говорить:
— Даже при таких обстоятельствах мы не можем сделать исключение. С телом погибшего сейчас работает полиция, а…
— Телом… — хрипло повторяет Донхэ, после чего ноги отказываются его держать: парень падает на колени, касаясь ладонями ледяного пола, ему катастрофически не хватает воздуха, перед глазами темнеет, и больше нет сил сдерживать дрожь, наполняющую его изнутри. — «Телом… Нет, Ынхёк… Нет, этого не может быть…»
— Нет… — Хичоль отшатывается от стойки регистратуры, прижимая ладонь к своему лбу и неверящим взглядом таращась на медсестру. — Нет, только не Ынхёк…
— Нет-нет-нет… — как обезумевший, вторит ему Донхэ, не поднимая головы и зажмурившись до цветных пятен перед глазами: ему попросту не хватает дыхания, чтобы истошно завыть от ужаса, потому он продолжает хрипло шептать, уже не контролируя себя. — Только не Ынхёк, пожалуйста… Боже, только не это…
— Донхэ… — Кюхён нерешительно опускается на пол рядом с лидером группы и неуклюже пытается приподнять его, чтобы обнять старшего за плечи своими дрожащими руками, пусть и не находя никаких слов для этого ужасного приговора. — Донхэ, послушай…
— Ребята, вы бы ехали домой, — мягко предлагает медсестра, оглядывая участников группы и обращая внимание на молчавшего Йесона, видимо, считая его более рассудительным в данный момент. — К погибшему вас не пустят, так как вы не его родственники, а его брат-близнец ещё не пришёл в сознание.
— «Брат-близнец?» — эти слова эхом отдаются в голове Донхэ, отчего тот тут же замолкает и резко вскидывает голову, не вырываясь из объятий Кюхёна и удивлённым, неверящим взглядом посмотрев на Хичоля, который явно удивлён не меньше, чем остальные, хотя всегда считалось, что именно корейский солист — лучший друг Ынхёка. — «Какой брат-близнец?..»
— Какой близнец? — Хичоль, на удивление, первым решается подать голос, повторяя немой вопрос Донхэ: убирая руку ото рта, старший мембер снова опирается о стойку регистрации и на всякий случай обводит взглядом остальных, чтобы убедиться, что ему не послышалось. — У Ынхёка нет братьев.
— В карте Ли Ынхёка ничего об этом не сказано, но мы уверены, что они близкие родственники, — поясняет женщина, наблюдая за тем, как Кюхёну наконец удаётся поднять Донхэ с пола и поставить на ноги. — Даже черты лица у них абсолютно одинаковые. Скорее всего, они братья-близнецы.
— А… кто из них… выжил? — тихим, осипшим голосом спрашивает Донхэ, с силой опираясь о плечо Кюхёна и с плохо скрытой надеждой смотрит на медсестру, которая, к его сожалению, не может дать никакой конкретной информации:
— Пока пострадавший не придёт в сознание — мы не можем сказать точно. Необходимые анализы уже проводятся, но на это требуется время. Возможно, что-то знает господин, что привёз их обоих, не дождавшись скорой. Вот и он, в конце коридора.
Донхэ, пошатнувшись, быстро поворачивается назад, изо всех сил цепляясь за макнэ группы, чтобы не упасть, и, заметив в конце коридора рослую фигуру хорошо знакомого им мужчины, первым бездумно бросается к нему, надеясь, что ноги не подведут парня и он не растянется на полу.
— Шивон! Что ты здесь делаешь?! — вскрикивает Хичоль, кидаясь следом за Донхэ, и игнорируя все препятствия на своём пути в виде медперсонала и случайных посетителей, расталкивая их своими острыми локтями. Темноволосый солист слышит, что остальные ребята тоже сейчас спешат к начальнику службы безопасности их агентства, не менее поражённые, не менее потерянные и напуганные, чем Донхэ, но остатки здравого смысла покидают его: парень нагоняет взволнованного мужчину и, ухватившись за его плечи, вместо приветствия просто начинает трясти начальника службы безопасности, не контролируя свою силу:
— Шивон, скажи, кто из них выжил?! Кто?!
— Донхэ, я не знаю… — Чхве Шивон, убрав мобильный телефон в карман брюк, старается аккуратно перехватить запястья Донхэ, чтобы не сделать ему больно — и растерянно смотрит на него и на подбегающих к нему ребят. — Всё произошло так быстро… Когда я их увидел на трассе, счёт шёл практически на минуты. У меня не было времени всматриваться… я… я просто не знаю…
— Шивон, ты с нами уже шесть лет! Ты знаешь Ынхёка, как никто другой! Ты же знаешь ответ, правда? — Донхэ срывается на отчаянный крик, переставая трясти Шивона и, наоборот, утыкается лбом в твёрдое плечо высокого начальника охраны, содрогаясь в рыданиях и не слушая обеспокоенные голоса ребят рядом с ними. — Кто из них выжил?! Кто?! Скажи… скажи, прошу тебя…
— Ох, Донхэ… — мужчина не находится с ответом, но он осторожно приобнимает темноволосого вокалиста, поглаживая его по волосам и стараясь успокоить Донхэ таким образом, после чего задумчиво спрашивает:
— Парни, а… Ынхёк когда-нибудь расставался с тем кулоном, который он носил в последнее время?
— Нет, — слишком быстро выпаливает Хичоль за спиной Донхэ, даже не раздумывая перед ответом, как и остальные — ни для кого не было секретом, что весь последний год Ынхёк не расставался со своим кулоном, который ему кто-то подарил на день рождения. — Он как его надел, так и практически не снимал, хоть на сцене, хоть в общежитии.
— Да, я помню этот кулон, — подтверждает Йесон, наконец, снова подавая голос и многозначительно вздыхая. — Они даже с Кюхёном однажды чуть не подрались из-за него. А… почему ты спрашиваешь?
— Я не могу сказать наверняка, но… — Шивон медлит с ответом, и Донхэ приподнимает голову и отстраняется от начальника охраны, с надеждой посмотрев в его глаза, ровно до тех пор, пока мужчина не добавляет:
— На погибшем близнеце… был кулон.
— Нет! — Хичоль закричал, отшатнувшись назад и вцепившись в свои волосы, с силой потянув их, как будто ощутимая боль поможет ему осмыслить происходящее. Чонун снова замолчал, но он явно побледнел, да и Кюхён с силой сжал руку гитариста, поджимая губы — Донхэ, пошатываясь и чуть ли не валясь на ослабевших ногах на пол, оглядывает ребят, по-прежнему отказываясь верить в то, что Ынхёк… — «Это просто кошмар… Этого не может быть…»
— Постойте… — хрипло шепчет Донхэ, кое-что вспоминая и, мотнув головой, парень принимается обшаривать карманы своей кофты, пытаясь найти одну вещь. — «Да где же он…» — от напряжения и ужаса ему хочется закричать, но темноволосый лидер не успокаивается, пока не находит нужный карман. Нервно расстёгивая карман спортивной кофты, Донхэ достаёт кулон на длинной цепочке и, крепко держа его, показывает всем присутствующим, ошарашенно выдохнув:
— Вот он… это кулон Ынхёка. Утром он уехал без него. Вы понимаете, что это значит?!
— Это означает, что кулоны у братьев были парные, не больше, — вздыхает Шивон, покачивая головой и не разделяя оптимизма Донхэ. — Донхэ, послушай, мы не можем сейчас быть уверенными, что…
— Нет, это точно Ынхёк… Выжил он, я уверен, — с облегчением бормочет лидер группы, с надеждой обводя взглядом остальных и начиная безумно смеяться, будучи уверенным в своих словах. — Он бы не забрал кулон у брата, это точно… Выжил Ынхёк…
— Донхэ, давай подождём, когда он очнётся — и вместе разберёмся со всем этим, — мягко предлагает Йесон, подойдя ближе и успокаивающе погладив Донхэ по спине. — Мы должны быть готовы к любому исходу, понимаешь?
— Да-да, я понимаю, — торопливо кивает головой Донхэ, переступая с ноги на ногу и тяжело дыша, совершенно не слушая ни ребят, ни Шивона, который что-то негромко говорит. — «Выжил Ынхёк — теперь я это знаю… Вот то, что действительно важно сейчас…»
***</p>
Когда Хёкджэ наконец открывает глаза, он понимает, что за окном глубокая ночь: в палате очень темно, и лишь слабое освещение из коридора попадает вовнутрь через внутреннее окно, прикрытое жалюзи. Рядом надоедливо попискивают приборы, которые, видимо, контролируют состояние парня — на груди по-прежнему прилеплены провода с присосками, а левая рука уже побаливает от затекшей позы из-за присоединенной капельницы, которая уже практически закончилась — в пакете осталась где-то треть содержимого.
Делая глубокий вдох, Хёкджэ медленно поворачивает голову, чтобы оглядеться и понять, что происходит. — «Я в больнице… А Ынхёк…» — рыжий парнишка вспоминает ту страшную новость, которую ему сообщили несколько часов назад, и, вздрогнув, он пытается снова тихо всхлипнуть, но у Хёкджэ это не получается — в глазах неприятно покалывает, как будто ему насыпали туда песка, и слёзы так и не подступают, несмотря на то, что Хёку хочется кричать, хочется выть и разрывать собственную душу на части, только бы всё это оказалось простым кошмаром.
— Ынхёк… ты проснулся… — рядом раздаётся глухой голос Донхэ, и, повернув к нему голову, Хёкджэ тупым взглядом таращится на лидера группы, который сидит на полу, сонно моргая и продолжая держать его за руку. Щека Донхэ немного покраснела — судя по всему, он так и спал тут в неудобной позе, а глаза кажутся удивительно и неестественно покрасневшими и влажными. — «Он что… плакал?»
— Вот… твой кулон… — тихо произносит Донхэ, протягивая руку и аккуратно вкладывая кулон в ослабевшие пальцы левой руки Хёкджэ, уводя взгляд в сторону. — Ты… уехал без него. Я хотел отдать его тебе в зале, но… Ынхёк, ты прости меня, что я так повёл себя утром. Прости меня, если бы я только знал…
Голос Донхэ дрожит: парень помогает Хёкджэ обхватить пальцами кулон — и, поднимаясь на ноги, он едва ощутимо проводит рукой по забинтованному запястью парня, после чего пытается нерешительно отступить назад, избегая прямого взгляда на пострадавшего. Хёкджэ мутным взглядом рассматривает кулон в своей руке, с трудом сглатывая, так как во рту пересохло, а потом, думая о том, что Донхэ сейчас уйдёт и оставит его здесь одного — парень решается и неуклюже хватается за руку темноволосого лидера, сильно стискивая пальцы и обреченно глядя на него, не зная, как попросить того остаться. Да, ещё недавно Хёкджэ думал, что ему будет больно даже просто смотреть на Донхэ, но сейчас, когда тот протянул единственную ниточку, которая связывает его с Ынхёком — Хёк забывает о том, что произошло утром. У Хёкджэ ужасно гудит голова, ему трудно дышать, руки неприятно колет, как будто под бинтами в кожу впиваются тысячи мелких иголочек — парень плохо понимает, что происходит сейчас вокруг него, что ему дальше делать, как признаться в том, что он не Ынхёк, и Хёкджэ не чувствует себя в безопасности. Ему снова хочется спать, но Хёк боится закрывать глаза, а когда Донхэ держит его за руку — парню становится спокойнее, и это он не в силах отрицать.
— Ты… ни о чём не спрашиваешь, — тихо произносит Хёкджэ, не находя мужества для того, чтобы поблагодарить Донхэ за то, что тот привёз для него кулон, в целости и сохранности — сейчас парню очень трудно мыслить ясно, особенно когда он под успокоительным. Донхэ остаётся на месте: лидер группы неестественно вздрагивает от голоса пекаря и, повернув голову, обеспокоенно смотрит на пострадавшего, немного помедлив перед своим ответом:
— Я… не думаю, что сейчас это подходящая тема для разговора. Тебе требуется отдых, да и я не уверен, что мне можно сейчас задавать какие-то вопросы. Я обещал, что ты будешь в безопасности — и на вопросы это обещание также распространяется.
— И… не хотелось? — Хёкджэ надеется, что Донхэ не заметит, как он напряжён. — «Я не должен спрашивать его об этом… я делаю только хуже», — Хёк пытается сдержаться от волнующих его вопросов, так как всё идёт к тому, что сейчас он просто возьмёт — и признается Донхэ в том, что он не Ынхёк. — «Теперь нет смысла врать им всем… казаться Ынхёком, когда его больше нет — это всё так бессмысленно и тяжело…»
— Возможно, хотелось, — вздыхает Донхэ, отвлекая своими словами Хёка от его разъедающих душу мыслей. — Мне о многом хочется с тобой поговорить и объясниться. Но больше всего мне хочется забрать тебя отсюда домой, к ребятам, подальше от всего этого.
— Домой… — тихо повторяет Хёкджэ, снова сглотнув и неприятно шевеля во рту своим засохшим языком. — «А есть ли у меня теперь дом?» — Хёку очень хочется спросить об этом, так как он не представляет, что будет делать дальше: возвращаться в пекарню к Рёуку и делать вид, что ничего не произошло — у него уже не получится, а оставаться в общежитии и дальше врать всем, что он Ынхёк — неправильно и тяжело. — «Я ведь могу прекратить это всё, признаться здесь и сейчас, пока тут только Донхэ… Так будет проще, ведь он наверняка так разозлится, что запретит ребятам приходить сюда — и я больше никого из них не увижу…» — полагает Хёкджэ и готовится было начать разговор, но ему так и не хватает ни сил, ни смелости для этого. Признаваться — страшно, отпускать сейчас руку Донхэ — страшно, врать дальше и однажды попасться на какой-нибудь глупой мелочи — страшно, а притворяться Ынхёком и дальше — попросту невыносимо.
— Ты только не бери в голову, ладно? — вздыхает Донхэ, воспринимая молчание пострадавшего по-своему, и явно решая замять довольно опасную для Хёкджэ тему. — Сейчас было бы глупо говорить о том, что произошло утром, но… я правда сожалею о том, что наговорил. А касаемо вопросов… сейчас я не собираюсь ни о чём тебя спрашивать, и никому этого не позволю. Позднее я приму всё, что ты захочешь нам рассказать, а сейчас тебе нужно отдохнуть.
Вместо слов благодарности Хёкджэ лишь медленно кивает и поджимает губы, чувствуя, как ему тяжело оставаться в сознании: он продолжает крепко держать Донхэ за руку — и глубоко дышит, стараясь не проваливаться в беспокойный сон сейчас, пока он не знает, останется ли этот темноволосый солист рядом с ним. Поморщившись, Хёк неуклюже шевелит мышцами предплечья, покосившись на капельницу, которая его невероятно раздражает — рука по-прежнему болит, и он до сих пор не может просто взять и вытащить иглу, так как пакет ещё не пустой. Парень надеется, что этот его жест останется без внимания, но он ошибся — Донхэ очень пристально смотрит на него, и было бы странно, если столь внимательный лидер не увидел бы это.
— Больно? — тихо спрашивает Донхэ, аккуратно присаживаясь на край койки, чтобы Хёкджэ было удобнее держать его за руку — и затем осторожно высвобождает своё запястье из хватки пекаря, сам мягко обхватывая его забинтованные пальцы и ладонь своей тёплой рукой. Не возражая против такого жеста со стороны темноволосого лидера, Хёк ещё раз косится на капельницу и, поворачивая голову в сторону, чтобы не видеть её, уводит взгляд в тёмный угол палаты, решая быть отчасти честным, чтобы не волновать Донхэ ещё больше:
— Нет, не больно, но… это немного неприятно. И рука затекла.
— Рука затекла… — со вздохом повторяет Донхэ, очень осторожно перегнувшись через Хёкджэ и, несмело касаясь его бледной кожи, парень неспешными, массажирующими движениями растирает плечо пострадавшего намного выше капельницы, стараясь унять эту боль затекшей от неподвижности руки. — Это скоро пройдёт. К утру тебе её снимут. И… ты попробуешь ещё поспать? Я присмотрю за тобой. Только не… не прогоняй меня сейчас, прошу тебя.
— Донхэ, я… — Хёкджэ устало смотрит на Донхэ, не зная, что ему сказать в ответ на эти слова, но потерянный вид парня перед ним не меньше начинает беспокоить Хёка: голос лидера группы настолько убитый и отчаянный, что, кажется, Донхэ уже готов начать умолять его разрешить остаться в этой палате, настолько обеспокоенно парень смотрит на Хёкджэ:
— Ынхёк, я знаю, что я очень виноват перед тобой и… Я клянусь, что не буду ничего ждать от тебя взамен, только… разреши мне пройти через это вместе с тобой. Позволь помочь тебе, Ынхёк…
Хёкджэ какой-то частью себя хочет отправить Донхэ домой, подальше от него, к ребятам, которые, не зная правды о подмене братьев, наверняка переживают не меньше, чем их лидер, но в то же время Хёк так и не решается сказать об этом вслух: парень никого не знает в этой больнице, а Донхэ так искренне просит его разрешить просто присмотреть за пострадавшим, просто уберечь его от ненужных вопросов, которые наверняка последуют утром. И Хёкджэ сдаётся своим трусливым желаниям, дожидаясь, пока Донхэ снова выпрямится, переставая массировать его плечо — и берёт лидера группы за тёплую руку, молча сжимая его пальцы. — «Очень тёплая рука…» — понимает Хёк, прикрывая глаза и чувствуя через бинты, как по венам как будто разносится тепло, исходящее от сильной руки Донхэ. Стараясь дышать ровно и глубоко, он позволяет себе расслабиться и снова проваливается в дремоту, чувствуя сквозь сон, как осторожно и ласково Донхэ гладит его пальцы другой рукой, без каких-либо резких движений, монотонно и успокаивающе, тихо шепча:
— Я не знаю, что бы я делал, если бы и ты погиб, Ынхёк…
Хёкджэ не успевает обдумать эту мысль, так как от усталости засыпает практически мгновенно. Но одно парень понимает точно: Донхэ так ластится к нему, но лидер группы даже не подозревает, что он — не Ынхёк. — «Что же мне теперь делать?..»