На грани. (1/2)

— Езжай домой, Донхэ, — негромко произносит Чонсу: строгий менеджер сидит в палате вместе с лидером группы и внимательно рассматривает измученное лицо наконец уснувшего Ынхёка, решив проведать его, как в больнице были уложены все вопросы касаемо того, что пострадавший останется здесь на обследование и восстановление после аварии. — Вы все на нервах сейчас. Вам отдых нужен.

— Я не могу, Чонсу, — парень даже не смотрит на менеджера: Донхэ медленно поглаживает пострадавшего по забинтованным рукам, точно надеясь, что так тому не будут сниться кошмары, если Ынхёк будет чувствовать его присутствие: парень уже имел опыт с тем, как люди проходят через большое горе, но все эти знания оказываются совершенно бесполезными рядом с барабанщиком, таким ярким, таким особенным и непохожим ни на кого — Донхэ приходилось действовать по ситуации, по наитию и велению сердца, и он продолжает слушаться этого зова, который попросту кричит о том, что Ынхёка нельзя оставлять здесь одного. — Я ему обещал, что дождусь, пока он проснётся.

— Он и без тебя проспит до утра. Медперсонал за ним присмотрят, — продолжает спокойно говорить менеджер, словно не замечая, что каждое его слово раздражает Донхэ всё больше: парень еле сдерживается, чтобы не высказать Чонсу-хёну всё, что он думает об этом мужчине, но следующие слова менеджера фактически перерубают Донхэ все цепи самоконтроля, когда он слышит:

— К тому же, у вас расписание…

— Чонсу, — Донхэ недовольно шипит, даже не поворачивая голову в сторону менеджера: парень не может отвести взгляда от спящего Ынхёка, ведь несмотря на то, что лицо пострадавшего сейчас кажется таким спокойным и умиротворённым, в ушах Донхэ до сих пор звенит тот пронзительный крик барабанщика, когда тот осознал, что его брат-близнец погиб в аварии — в какой-то момент темноволосому солисту даже показалось, что он слышал, как воет разбитая и потерянная душа Ынхёка, настолько страшно он кричал. — К чёрту расписание.

— Донхэ, так нельзя, — менеджер негромко вздыхает, легко, чтобы не разбудить парня, тарабаня пальцами по мягкому подлокотнику кресла для посетителей, точно привлекая таким образом внимание Донхэ к себе. — Ты же знаешь, какой ажиотаж сейчас поднимется. Я должен знать, что вы будете вести себя тихо.

— Чонсу, — впервые в жизни парень позволяет себе перебить Чонсу: Донхэ медленно поворачивает голову и строго смотрит на молодого мужчину, который продолжает всё также невозмутимо сидеть в кресле, словно они тут обсуждают не то, как обезопасить Ынхёка, а как прошла репетиция или тренировка. — Я прекрасно знаю об ответственности и о своих обязанностях. Но это исключительная ситуация — наш барабанщик чуть не погиб, и одному Богу известно, сколько Ынхёку потребуется времени на восстановление. Так подумай хотя бы раз в жизни о нас не как о ваших «рабочих лошадках», а как о людях, в конце концов.

— Я всегда думаю о вас, как о людях, — пытается возразить менеджер, но Донхэ тут же болезненно морщится, так как перед его глазами вспышками проносятся слишком знакомые образы: Кюхён, прошедший все стадии от непринятия через ярость и отчуждение к, наконец, смирению, Хичоль, на несколько месяцев прикованный к больничной койке с его ногой, те обиженные, неверящие в то, что Донхэ может защитить их всех, глаза Ынхёка — и всё это наполняет парня не только силой для противостояния, но и плохо скрытым гневом. — «Думает он о нас, как же», — ему даже хочется презрительно фыркнуть, но, заставляя себя относительно аккуратно подбирать слова, он решается быть сильным, ради ребят и в особенности ради этого испуганного, потерянного парня, который сейчас больше всех на свете нуждается в поддержке и защите — Донхэ решается дать Чонсу отпор.

— Ты сам-то веришь в то, что говоришь, Чонсу? — Донхэ старается говорить тихо, и потому он держит руку поверх забинтованной руки Ынхёка, чтобы помнить о том, насколько ему нужно быть осторожным — и контролировать себя. — Да за все эти годы ты только и делал, что угрожал выкинуть кого-то из группы. Ты никогда не замечал, что ребята тебя боятся?

— Я работаю вашим менеджером не для того, чтобы вы меня любили, — Чонсу пожимает плечами, закидывая ногу на ногу и невозмутимо покачивая стопой, висящей в воздухе, даже не удивившись словам Донхэ. — И, к слову, уж кто-кто, а Ынхёк меня никогда не боялся. И это ты тоже знаешь, Донхэ.

— И куда его это привело? — помрачневший Донхэ упрямо смотрит на менеджера, не понимая, почему тот совершенно не слушает его, изворачивая любую сказанную фразу в нужное ему, Чонсу-хёну, русло. — Вот только не лги, что ты не видел, как его расстроили твои слова в гостиной. Он лучший барабанщик из всех, кого знает этот свет. Ты перешёл все возможные границы со своими угрозами. Хватит, Чонсу.

— То есть, если говорить твоими словами, это я виноват в аварии, в которой он оказался? — уточняет Чонсу, удивлённо приподнимая одну бровь усилием мышцы. — Насколько мне помнится, он должен был ехать со всеми вами в зал, но в фургоне его не было. Это уже твоя зона ответственности, Донхэ. Не перекладывай всё с больной головы на здоровую.

На это Донхэ совершенно нечего ответить: менеджер был абсолютно прав в том, что за барабанщиком следовало приглядеть именно ему, раз они с Чонсу договорились, что парни останутся без контроля на несколько дней. — «Моя вина перед ним — это совершенно другое. Чонсу это не касается», — напоминает себе Донхэ, отворачивая голову к Ынхёку и, не отвечая, он продолжает рассматривать это уставшее лицо, всё в ссадинах и порезах, не слыша, что Чонсу со вздохом поднимается с кресла и подходит к нему ближе.

— Донхэ, ты явно не в себе сейчас. Езжай в общежитие вместе с ребятами и отдохни, — предлагает менеджер, пытаясь придать своему голосу привычный строгий тон. — Да и ни для кого не секрет, что вы с Ынхёком всегда собачились. Ему потребуется время, чтобы поправиться — а за ним присмотрят. Если у него был брат — значит, возможно, и их мать или какие-то другие родственники проживают в Корее. Неужели это тебя совсем не волнует сейчас? Сколько всего Ынхёк утаил от всех — и сколько он утаивает до сих пор…

— Мне сейчас всё равно, Чонсу, — твёрдо отвечает Донхэ и поднимает голову, внимательно посмотрев на менеджера, точно пытаясь понять, не сошёл ли тот с ума. — Даже если у них есть ещё родственники — на их поиски потребуется время. А касаемо его брата… то, почему Ынхёк никому не рассказал о своём брате-близнеце — это его дело. С этим мы разберёмся потом. Но сейчас рядом с ним не будет никого. Я не оставлю его здесь одного в таком состоянии, Чонсу. Неужели ты не понимаешь таких простых вещей?

— Я-то понимаю, а вот понимаешь ли ты, что творишь? — уточняет Чонсу, наклонившись к Ынхёку и, оглядев его, выпрямляется обратно, так и не решившись прикоснуться к пострадавшему. — Кто-то должен проконтролировать парней в общежитии. Мы можем оставить здесь Хичоля. Они лучшие друзья, всё-таки.

— Он с таким ужасом от Хичоля шарахнулся, — сипло отвечает Донхэ, покачивая головой. — Он явно не соображает сейчас. И я пообещал Ынхёку, что останусь тут, пока он не проснётся. А ты знаешь, что слово своё я всегда держу.

— По-моему, ты просто ищешь отговорки, — резюмирует Чонсу, положив руку на плечо парня, точно намереваясь потянуть его за собой. — Идём, сейчас ты будешь полезнее в общежитии.

— Чонсу, замолчи, — отрывисто произносит Донхэ, скидывая руку менеджера со своего плеча. — Хватит. Ты перегибаешь палку. Чего ты боишься? Что ещё может случиться?! Что может быть хуже, чем это?! Ты уже столько раз доказывал, что тебе важна только репутация группы, а не мы. Хватит. Больше я не буду на твоей стороне.

— А ты, значит, был на моей стороне? — Чонсу почему-то улыбается, и Донхэ невероятно раздражает эта улыбка: парню хочется хорошенько вмазать этому заносчивому менеджеру за всё то, что тот говорил, как запугивал ребят — и как провоцировал их, снова и снова. Собираясь с силами, он практически рычит, уже не контролируя себя:

— Представь себе, был. И мне уже давно следовало объяснить тебе некоторую суть вещей.

— Подумать только, у нашего маленького Ли Донхэ прорезался голос, — Донхэ понимает, что Чонсу сейчас специально выводит его на агрессию, только мотив этого солисту непонятен, и он даже не успевает обдумать эту мысль, так как следующая фраза менеджера буквально выталкивает Донхэ из хрупкого состояния равновесия:

— Даже интересно, с чего бы.

— Да потому что Ынхёк чуть не погиб! — рявкает Донхэ, подскакивая на ноги и хватая высокого менеджера за грудки, яростно встряхнув Чонсу, который оказался даже легче, чем солист предполагал. — Хоть это ты понимаешь, дурья твоя башка?!

— Сбавь тон, — менеджер даже не сопротивляется — он спокойно касается рук Донхэ, с силой потянув его за запястья от себя. — Ынхёка разбудишь. Успокойся и выслушай меня.

Но Донхэ уже сложно сдержаться, потому, вспоминая, что Ынхёк сейчас спит и нуждается в покое, парень практически выпихивает менеджера из палаты, следуя за ним шаг в шаг, разгоряченный, тяжело дышащий от возмущения и плохо скрываемой ярости. К счастью или нет, но ребята ещё не ушли: парни сидели на скамейке у самой палаты и тихо переговаривались, но от вида развернувшейся сцены музыканты как-то синхронно поднимаются на ноги, изумлённо уставившись на Донхэ и Чонсу.

— Донхэ, что-то с Ынхёком? — Хичоль первым решается подать голос, и от упоминания знакомого до боли имени Донхэ вздрагивает, резко оборачиваясь через плечо, и тупым взглядом таращится на своих мемберов, с трудом пытаясь контролировать ситуацию и неуверенно отвечая:

— Нет… Нет, он спит. Чонун, побудь с ним.

— Конечно, — Йесон, внимательно посмотрев на него, решает оставить своё мнение при себе и послушно кивает головой, после чего также тихо, как и всегда, парень скрывается в палате. На остальных Донхэ сейчас не обращает внимания, так как он вспоминает о цели своего выхода в коридор — Чонсу и рамки, за которые этот неразговорчивый менеджер зашёл сейчас, продолжая безуспешно пытаться добиться поведения, которое хён считает разумным, снова взывая к чувству ответственности лидера группы:

— Донхэ, ты не в себе. Послушай меня.

— Нет, Чонсу. Теперь ты послушай меня, — рычит Донхэ, мгновенно зверея от поучительного тона менеджера, который невероятно раздражает сейчас: парень не знает, как поведут себя остальные ребята, но Донхэ будет даже проще, если они не будут мешать ему. — Ты ведёшь себя как циничная сволочь, и отныне за парней я буду отвечать сам. Твоё дело — наше расписание, так что займись своими прямыми обязанностями: перенеси все наши мероприятия и снизь ажиотаж журналистов и фанатов. Сейчас никто не сможет работать, и то, что для тебя приходится это объяснять — не делает тебе чести.

— Донхэ? — позади раздаётся негромкий, удивлённый голос Хичоля, но Донхэ уже не может заставить себя замолчать: придвинувшись совсем близко к менеджеру, лидер группы практически выплёвывает в миловидное, но равнодушно-строгое лицо Чонсу свои дальнейшие слова:

— А если тебе так неймётся, что у Ынхёка есть брат — попробуй поискать информацию о нём и о их матери. А Ынхёка не трогай, он сам всё расскажет, когда будет готов. И запомни хорошенько, Пак Чонсу, если ты допустишь хоть одну ошибку — мы поднимем вопрос о смене менеджера.

Глаза менеджера словно становятся немного больше, когда до него доходит смысл слов, сказанных Донхэ. Хичоль больше не произносит ни слова, но солист ощущает, как их старший мембер успокаивающе кладёт ему руку на плечо и несильно сжимает, словно стараясь не то придать Донхэ сил, не то — поддержать и уберечь от порывистых слов, которые могут выйти им боком, и это тоже не укрывается от взгляда Чонсу, который, немного помолчав, кривит свои тонкие губы:

— Вот как. Хорошо, Донхэ, я тебя понял. То есть, ты остаёшься здесь?

— Да, я останусь, — твёрдо отвечает Донхэ, не отводя взгляда от менеджера и практически не моргая. — А ты позвони Ёнуну — и пусть он увезёт ребят в общежитие. Уже поздно.

— Как скажешь, Донхэ. Прямо сейчас позвоню Ёнуну, — удивительно спокойно произносит Чонсу, доставая мобильный телефон из кармана брюк и заинтересованно покосившись на Хичоля за спиной солиста. — Вот только без тебя они нажрутся, как вчера — и это единственное, что я пытался донести до тебя. Раз я больше не несу за вас ответственность, кроме рабочих вопросов, решай эту проблему самостоятельно.

— Они не маленькие, — Донхэ чувствует, что кончики его пальцев начинают дрожать, но он неприметно уводит руки за спину, чтобы не выдавать менеджеру своего страха. — Я нужнее здесь. Займись своими обязанностями, хён, а я займусь своими.

В этот раз Чонсу ничего не отвечает, лишь насмешливо кивнув и, резко развернувшись на пятках, отправляется в другой конец коридора, явно листая телефонную книжку в поисках номера водителя ребят. — «Я смог это сделать…» — понимает Донхэ, но никакой ощутимой радости он при этом не испытывает: парень лишь чувствует, что и он сам невероятно устал, но о какой усталости может сейчас идти речь?

— Вау, — восхищённо выдыхает Хичоль, обходя Донхэ с правого бока и останавливаясь напротив лидера группы, обеспокоенно рассматривая его выражение лица. — Ты всё-таки смог это сделать, Донхэ. Ты решился выступить против тирании Чонсу…

— В чём-то он прав, — с сожалением вздыхает Донхэ, усаживаясь на ближайшую скамью и обессиленно вцепившись пальцами в собственные волосы, не зная, с чего начать разговор. — Ким, мне нужно кое-что тебе сказать… А где Кюхён?

— В палате, вместе с Чонуном. Я подумал, что кто-то быстрый и сообразительный там точно нужен, учитывая то, насколько Йеся порой заторможенный, — Хичоль садится рядом и фактически выдавливает из себя неестественную улыбку, точно желая рассмешить темноволосого солиста, даже если попытка не увенчается успехом. — Да знаю я, что ты скажешь: Йесон за старшего, ехать сразу в общежитие, Чонсу не бесить, никуда не высовываться, особенно ночью. Не утруждай себя этими заботами, Донхэ. Мы будем паиньками.

— Нет, Хичоль, — парень медлит, поморщившись, и торопливо поправляется, закивав головой. — Нет, в смысле… Да, именно это я и хотел сказать, но… Есть ещё кое-что. Я прошу тебя, Хичоль — никакого алкоголя в ближайшее время, особенно сегодня.

Хичоль замолкает, не продолжая свои шутки, но и не возражая напрямую, и Донхэ некстати задумывается о том, что сейчас испытывает старший участник их группы. — «Они с Ынхёком лучшие друзья», — вспоминает солист, снова обессиленно вздыхая. — «Наверняка он сейчас с ума сходит от волнения…»

— Хичоль, я понимаю, что вы все на нервах, — с плохо скрываемым отчаянием в голосе продолжает говорить Донхэ, глядя не на мембера группы, а на свои собственные дрожащие руки, над которыми он до сих пор не может снова обрести контроль. — Я не хочу, да и не смогу сейчас читать никаких нравоучений, но… Я ни слова не скажу, когда вы захотите выпить в следующий раз, я обещаю. Но Ынхёк, он… он должен быть в общежитии, с нами, а не здесь, совсем один. Хичоль, я прошу тебя, пейте когда угодно, только не сегодня, не сейчас…

Донхэ чувствует, что его начинает трясти от переживаний — и он не в силах остановить назревающую истерику. — «Сейчас я не могу быть рядом с ними, но и оставить Ынхёка одного я не смогу», — понимает парень, потому и зажмуривается в надежде, что, если посидеть так немного, то хорошая идея обязательно посетит его голову, когда ужас и страх за жизнь Ынхёка частично ослабнут в мыслях Донхэ. Но Хичоль, ещё немного помолчав, всё-таки протягивает руку и легко хлопает лидера группы по спине, в области лопаток, не выказывая ни тени недовольства и, в целом, как будто даже не возражая:

— Никакого алкоголя, Донхэ. Приготовим ужин, чай покрепче — и как-то попробуем уснуть, обещаю. За нас не беспокойся.

— Спасибо, — открыв глаза, парень с благодарностью смотрит на Хичоля, который, продолжая задумчиво кивать, немного хмурит брови и осторожно задаёт следующий вопрос:

— Кстати, а… за что ты извинялся перед Ынхёком в палате? Вы что, повздорили, когда я уехал?

— Вчера… — голос Донхэ булькает, так как тот снова вспоминает все события вчерашней ночи, о которых ему стыдно упоминать, но, так или иначе, приходится, ведь лидер группы хочет быть честным с Хичолем, взамен за его уступку, потому темноволосый солист несмело продолжает говорить. — Мы… переспали вчера, Ким.

— Ого… — Хичоль не выглядит шокированным, но парень явно удивлён: корейский солист даже немного сменил позу, придвигаясь на скамейке ближе к Донхэ, сразу снизив тон своего голоса, но при этом высыпая на лидера группы сразу кучу вопросов. — И как оно? И почему он уехал утром со своим братом, даже не позавтракав? Почему ты нас всех погнал в тренажёрный зал без него? Ему что, не понравилось?

— В том и дело, что понравилось, — в самой греховной части истины признаваться нелегко, и Донхэ сразу же становится тяжело дышать, когда он переходит к этому ужасному признанию — виновности в той страшной аварии, в которую попали Ынхёк и его брат-близнец. — А вот я струсил, понимаешь?! Я грёбаный трус, Хичоль. Я решил, что для Ынхёка эта ночь совсем ничего не будет значить — и сказал ему, что между нами был всего лишь пьяный секс. И… ему было очень больно от этих слов, а пояснить их и признаться Ынхёку, что это была лучшая ночь в моей жизни, я попросту не успел. Это из-за меня он уехал, Хичоль. Из-за меня он и его брат разбились на трассе…

Последние слова Донхэ буквально выплакивает из своей гортани с отчаянием и болью, так как ему бы не хватило сил признаться в собственных ошибках в другой ситуации, особенно когда эти ошибки касаются Ынхёка. Но сейчас, когда все видели, насколько их барабанщик разбит, потерян и напуган — Донхэ надеется, что никто не осудит его за временную слабость, так как только она и не даёт лидеру группы сойти с ума.

— Не глупи, дуралей. Иди сюда, — Хичоль тихо вздыхает и мягко приобнимает одной рукой Донхэ за плечи, тепло растирая пальцами его холодную, взмокшую от переживаний шею и чуть привлекая лидера группы к себе, чтобы хоть немного поддержать его и утешить. — Ты ни в чём не виноват, я уверен. Это просто несчастный случай. Они могли поехать по этой трассе когда угодно.

— Как ты справляешься, Хичоль? — Донхэ поднимает усталый взгляд и внимательно смотрит на старшего мембера, пытаясь найти ответ в выражении лица уверенного в себе корейского солиста. — Ты же его лучший друг всё-таки… Как ты находишь силы держаться?

— Угу, а ты — его ангел-хранитель, и, по-моему, на твоём фоне я держусь бодрячком, — отвечает Хичоль, и у Донхэ нет никаких оснований не верить ему: в такой ситуации Аска не стал бы лгать только ради того, чтобы успокоить лидера группы, хоть его слова довольно болезненны для Донхэ — и тот коротко морщится, не скрывая, что рассуждения Хичоля его сильно задели. — Мне тоже сейчас нелегко, но раз ты сказал, что останешься здесь с ним, мне спокойнее. Я знаю, что ты позаботишься о нём сейчас лучше, чем я. Мне бы сил не хватило так высказаться в адрес Чонсу. Сам знаешь, моя позиция в группе такая неустойчивая…

— Нет, — выдыхает лидер группы, разом посерьёзнев и покачав головой. — Отныне это не будет от него зависеть. Если он снова попробует угрожать кому-то из нас, я всерьёз подниму вопрос о смене менеджера. Я сейчас говорил с Чонсу совершенно серьёзно. Я… я обещал Ынхёку быть сильным и защитить его и вас от такого отношения.

— Ынхёк просил тебя об этом? — удивлённо вопрошает Хичоль, в смятении почесав свой затылок. — Я, конечно, видел, что он расстроился из-за этой ситуации с его запястьем, но чтобы его это задело до такой степени… Видимо, старею — раньше мой малыш был открыт для меня.

— Хичоль, скажи честно, — негромко просит Донхэ, не находя сил на то, чтобы посмеяться над шутками старшего мембера и от наполнявшего его ужаса и отчаяния уже не обращая внимание на Хичолево «мой малыш», которое при других обстоятельствах невероятно бесило лидера группы. — Ты знал, что у Ынхёка, помимо умершего отца, есть ещё семья?

— А я гадал, когда ты решишь спросить об этом, — парень перестаёт улыбаться и, внимательно посмотрев на Донхэ, лишь коротко покачивает головой. — Нет, Донхэ, ничего я не знал. Никто не знал об этом и, думаю, у него были на то причины. По крайней мере, мне не за что осудить Ынхёка. Ты же не собираешься допытывать его, когда он проснётся, правда?

— Нет, и в мыслях не было, — Донхэ понимает, что Хичоль не на шутку встревожен своим последним вопросом — и сам торопится успокоить его, чтобы сразу прояснить этот момент. — На самом деле, я не думаю, что после всего произошедшего я имею право задавать ему хоть какие-то вопросы…

— Донхэ, не говори так, — корейский солист мягко взъерошивает густые тёмные волосы Донхэ и ободряюще улыбается ему. — Он расскажет всё, что захочет, когда наберётся сил — ты же сам сказал об этом Чонсу. А мы ему в этом поможем. Я пойду за ребятами — Ёнун уже, наверное, подъехал. А ты не раскисай тут. Чудо, что он слушает хотя бы тебя.

— Чудо, что он вообще жив… — шёпотом добавляет Донхэ, когда Хичоль, уже не слыша его, отправляется в палату, чтобы забрать парней из больницы — и уехать в общежитие. — Мне страшно даже представить, что бы я делал, если бы и Ынхёк погиб…

***</p>

После того, как ребята и менеджер уезжают вместе в фургоне группы, Донхэ очень тихо садится рядом с Ынхёком, пододвинув кресло поближе к нему. Сейчас парень даже рад, что ему позволяют остаться вместе с барабанщиком наедине — Чонсу был прав в том, что отчасти лидер группы искал отговорки, чтобы присмотреть за пострадавшим в больнице: учитывая то, как близки всегда были Хичоль и Ынхёк, наверное, старший мембер справился бы здесь лучше, чем Донхэ, особенно после того, что тот наговорил парню этим утром. Но в то же время Донхэ понимает — он не может уйти сейчас, ровно как и оставить с Ынхёком кого-то другого: барабанщик в состоянии шока и застывшего ужаса может случайно поранить себя, а этого лидер группы себе бы ни за что не простил. — «Я не знаю, как перед ним извиниться за тот разговор, который привёл к этому кошмару», — думает Донхэ, легкими, успокаивающими движениями поглаживая Ынхёка по забинтованной руке. — «И утром вряд ли такой разговор будет уместен — Ынхёку и так плохо. Но как же тяжело об этом думать…»

— Ынхёк… — тихо шепчет Донхэ, убеждаясь, что барабанщик от его голоса не просыпается — и дальше несмело продолжает свою отчаянную исповедь перед ним. — Ты только спи и набирайся сил, ладно? Мне нужно… мне нужно многое сказать тебе. Я обязательно поговорю с тобой об этом позже, когда весь ужас будет позади, но сейчас… я больше не могу молчать и держать это в себе. Боже, Ынхёк, я так виноват перед тобой…

Понимая, что если он приподнимет руку барабанщика, то, возможно, тот снова проснётся — Донхэ очень тихо опускается перед койкой на холодный пол и, наклонившись ближе к Ынхёку, лидер группы закрывает глаза, стараясь сдержать подступающие слёзы, и нерешительно прикасается губами к тыльной стороне ладони рыжего паренька, который явно не слышит его сейчас. — «Я должен быть смелым во всём… ради Ынхёка, чтобы он больше не страдал по моей вине…»

— Ынхёк… после нашей ссоры в Америке… когда ты сказал, что знаешь о моих чувствах, но никогда меня не полюбишь и… не ляжешь под меня… — Донхэ трудно говорить шёпотом, потому ему приходится делать паузы, чтобы случайно не всхлипнуть и не разбудить дремлющего барабанщика, продолжая ласково поглаживать его руку своими подрагивающими пальцами. — После того разговора ты вернулся в общежитие и… ты стал таким нежным со мной, таким осторожным и ласковым, так заботился обо мне и ребятах… А я не понимал, почему… нет, я просто отказывался это понимать. Всё это казалось немыслимым розыгрышем, но теперь…. Я не могу перестать думать об этом.