Вверх дном. (2/2)

Но именно об этом Хёк и не может попросить, ровно как и не может объяснить, почему он не считает Донхэ хоть в чём-то виноватым в сложившейся ситуации. — «Не надо новых ссор… Пусть всё идёт своим чередом», — решает Хёкджэ и лишь тихо вздыхает, не зная, как ему переключить разговор на какую-то другую тему:

— Не надо. Я в порядке. А ты смотрел вчерашнюю премию, да? Вы же награду выиграли. Я думал, что ты сегодня будешь с похмелья отходить, если честно…

— Хёкджэ, ты совсем дурачок? — Ынхёк легко и беззлобно смеётся, остановившись на светофоре и посмотрев на брата на соседнем сиденье с нескрываемым снисхождением. — Как я мог напиваться, зная, что ты там с ними, пьяный и такой наивный? А если бы ты посреди ночи попросил забрать тебя? Я же всё равно поехал бы, так что решил не рисковать. Ты же помнишь, что всегда можешь мне позвонить, правда?

— Да… да, я помню, — Хёкджэ постепенно успокаивается, откинувшись на сиденье и прикрывая глаза, чтобы расслабиться. — Будет свободное время — приезжай к нам. Научу тебя готовить рагу и печь кексы.

— Вот уж точно — удружил братишка, — Ынхёк продолжает смеяться, дожидаясь зелёного сигнала светофора, после чего они продолжают ехать в сторону окраины Сеула. — Тогда хорошо, что ты вовремя оттуда уехал. Я им не шеф-повар всё-таки. И скинешь мне потом инструкцию, чего этим рыбкам надо. Зная этих засранцев, аквариум быстро придёт в запустение.

— А вот зря ты так, — Хёк украдкой улыбается, открывая глаза и задумчиво глядя на проносящиеся мимо дома и машины, которых становится всё меньше, так как они покидают самую оживлённую часть города. — Кюхён к рыбкам очень привязался, так что теперь он будет чаще заявляться к вам в комнату. Он и кормит их, и ревностно следит за чистотой аквариума. Да и Донхэ… ему очень понравилось.

При упоминании Донхэ Хёкджэ снова немного грустнеет, но старается этого не показывать, вдобавок и Ынхёк сразу же становится непривычно серьёзным, когда они выезжают на трассу, где ограничение по скорости позволяет ездить немного быстрее, чем в самой черте города. Хёк ощущает, что машина под властью Ынхёка ускоряется — парень фанат быстрой, но аккуратной езды, при Хёкджэ он никогда не лихачит, да и за состоянием своей машины он довольно ревностно следит, так что в этом плане пекарь никогда не беспокоился за своего брата. Ынхёк всегда знает, что делает, когда он за рулём, потому Хёкджэ даже планировал подремать немного, но строгий голос брата возвращает его в реальность:

— Что-то не так. Сейчас же пристегнись.

— Что такое? — удивлённо моргая, Хёк послушно тянется к ремню безопасности, про который он совершенно забыл, когда сел в машину. — В чём дело?

— Мне кто-то шины подспустил, — коротко поясняет Ынхёк, внимательно глядя на дорогу перед собой и в особенности на зеркала заднего вида. — Чёрт, и скорость не сбавить — смотри какой поток сзади образовался.

— Кто мог подспустить тебе шины? Да и когда? Тебя у машины не было всего пару минут, — озадаченно произносит Хёкджэ, пытаясь вытянуть ремень безопасности до нужной длины. — Может, тебе показалось? Или ты проколол колесо случайно? Давай остановимся?

— Ничего мне не пока… Впереди поворот, держись! — рявкает Ынхёк, после чего Хёкджэ совершенно перестаёт понимать, что происходит вокруг него: очевидно, что брат по каким-то неведомым пекарю причинам не может полностью контролировать ситуацию и оттого он нервничает, когда машина входит в поворот и её с противным скрипом колёс начинает заносить в сторону. Ни один, ни другой близнец не кричат: Хёкджэ попросту не успевает пристегнуться, потому, вцепившись в ремень, он фактически одеревенел от ужаса, надеясь, что Ынхёк сумеет справиться с этой неожиданной опасной ситуацией, а рыжий барабанщик тем временем яростно выкручивает руль, пытаясь вернуть себе контроль над управлением автомобилем.

— «Бум», — Хёкджэ помнит, что машину сносит с трассы и автомобиль падает вниз, переворачиваясь в воздухе.

— «Бум», — перед глазами Хёка — лицо его брата, такое бледное, непривычно испуганное, охваченное ужасом, несмотря на то, что тот до побелевших костяшек держался за руль, сражаясь с неподатливым управлением.

— «Бум», — Хёкджэ слышит звук разбитого стекла, мир бешено крутится перед его глазами, он слышит ужасающий грохот металла, упавшего на асфальт, а после сильный удар фактически выбивает из парня дух, мощным толчком погружая его в темноту. Последнее, о чём он успевает подумать перед тем, как от пронзительной боли пекарь теряет сознание — это самый главный человек в жизни Хёкджэ. — «Ынхёк…»

***</p>

Когда Хёкджэ, спустя время, открывает глаза — он понимает, что оказался под водой. Воздуха в лёгких не особо много, но, неуклюже двигая одеревеневшими конечностями в холодной воде, парень пытается оглядеться в мутной мгле, чтобы понять, как глубоко он опустился в толщу воды и как ему всплыть. — «А где Хёк?» — со страхом вспоминает парень, и, заметив внизу, у самого дна, рыжий отблеск, Хёкджэ решительно ныряет ещё глубже, к высоким стеблям водорослей, невзирая на то, что скоро у него кончится кислород.

— «Ынхёк…. Хёк, братишка!» — парень надеется, что его брат в сознании, и так и оказалось — рука Ынхёка словно стрела вырывается из густых, неподатливых водорослей, и Хёкджэ тут же хватает брата за руку, крепко сжимая пальцы. — «Я здесь, я с тобой!» — пытается таким образом показать пекарь, подплывая ещё ближе и стараясь вытянуть Ынхёка из водорослей, хоть и безрезультатно. — «Что же такое…» — парень лихорадочно оглядывает брата и понимает, что ноги Ынхёка опутаны этими водорослями, которые мешают близнецу выплыть, они тянут барабанщика на дно с удивительной силой, которой он уже не может сопротивляться.

— «Сейчас… сейчас, погоди…» — не обращая внимания на то, что у него вот-вот разорвёт лёгкие от необходимости вдохнуть, Хёкджэ упрямо тянется к этим стеблям и начинает рвать тёмно-зелёные водоросли, надеясь, что он сумеет освободить брата — и они выплывут уже вдвоём. Пальцы и запястья пронзает острая боль и вода вокруг них окрашивается кровью — Хёкджэ поранился, но он всё равно не останавливается. — «Потерпи, Хёк, я сейчас…» — пекарь не ощущает, что он уже плачет от боли, продолжая пытаться разорвать эти острые и удивительно прочные водоросли, больше напоминающие колючую проволоку, чем те мягкие растения, которые Донхэ покупал для аквариума.

Внезапно Хёкджэ ощущает, что Ынхёк осторожно отстраняет его от себя за плечи и мягко и с какой-то даже печалью улыбается брату. — «Хёк, я сейчас…» — пекарь продолжает суетиться, пытаясь придумать, как ему порвать эти водоросли и освободить брата, но не успевает он сделать хоть что-то, как парень с силой толкает его назад, туда, к мощному потоку, который тут же тянет Хёкджэ на поверхность. — «Нет! Нет, Хёк!» — Хёкджэ хочется закричать, несмотря на то, что он под водой, парень барахтается, пытаясь сопротивляться этому потоку, он тянет руки туда, где среди водорослей ещё виднеются рыжие пряди волос Ынхёка, но у него не остаётся никаких сил на борьбу. Он несётся к поверхности на бешеной скорости, туда, где виднеется ослепляющий свет, а потом…

— Ынхёк? Ынхёк, это ты? Ты меня слышишь? — обеспокоенный голос Донхэ раздаётся совсем рядом, так как парень загораживает свет ничего не понимающему Хёкджэ: темноволосый солист склонился над лежащим Хёком, он тяжело дышит и взволнованно смотрит на Хёкджэ, который тупо моргает и медленно поворачивает голову, пытаясь оглядеться. Судя по всему, он сейчас в больнице, так как Хёкджэ сейчас не на трассе, а на холодной койке, у которой стоит Донхэ, а с другой стороны подходит нервничающий Хичоль. Хёкджэ не может сфокусироваться на каких-то деталях — он в основном видит лишь цветные пятна, которые, приближаясь к нему, понемногу становятся четче. Хёк понимает, что пока не может разглядеть что-то дальше пары метров, потому он сдаётся и, снова прикрыв глаза, парень устало стонет:

— Где… где я? Что произошло?

— Дорогой, вы попали в аварию на трассе. Сейчас ты в больнице, — очень осторожно и тихо отвечает длинноволосый корейский солист, подходя совсем близко, и эта фраза тут же отрезвляет и будоражит мысли Хёкджэ, когда он всё вспоминает: дорога в пекарню, Ынхёк говорит о подспущенных шинах, а после этот ужасный грохот и…. — «Вы», — Хёк вспоминает, что Хичоль сказал «вы», а это значит, что все уже знают о том, что в машине их было двое. — «Хёк…»

— Где он? — хрипло каркает Хёкджэ, резко открывая глаза и пытаясь приподняться на койке, тут же захныкав от резкой боли на своих ладонях и пальцах — парень даже не заметил, что его руки забинтованы плотным слоем, так как волнует его сейчас совсем не это. — Где мой брат? Он в порядке?

Заволновавшись за Ынхёка, Хёкджэ наконец может полностью сфокусироваться на всём окружении палаты: к его груди подсоединены какие-то странные присоски, перед ним по разные стороны койки стоят Хичоль и Донхэ, которые молча переглядываются, точно не зная, что сказать, а там, у стены, в креслах для посетителей, сидят взволнованные Чонун и Кюхён. Все ребята здесь, а не с Ынхёком — и Хёкджэ это невероятно беспокоит. — «Наверное, он ещё не очнулся…» — пытается успокоить себя пекарь, чувствуя, как испуганно колотится его сердце. — «Иначе он бы уже был здесь. Он же в порядке, правда?»

— Дорогой, нам очень жаль, но… — нерешительно произносит Хичоль, склонившись над растерянным и обеспокоенным Хёкджэ, и, когда Хёк, через гудящую головную боль, обращает на него внимание, поджимая свои губы и, затаив дыхание, вслушивается в его речь, Ким Хичоль сдавленно добавляет:

— Твой брат… он мёртв.

Хёкджэ затих, обдумывая услышанное: парню кажется, что ему послышалось, что это какая-то неуместная, отвратительная шутка. Но все на него смотрят с таким горьким сочувствием, Донхэ подозрительно молчит, не одёргивая Кима, а сам Хичоль, тихо выдохнув, медленно тянет к парню руку, словно опасаясь, но в то же время желая прикоснуться к нему, и шёпотом произносит:

— Ынхёк…

Реагируя на это имя, Хёкджэ тут же в ужасе отшатывается от Хичоля, тяжело задышав. — «Хёк… Хёка больше нет…» — в голове никак не укладывается эта мысль, ведь этого просто не может быть — чтобы Ынхёка не было. Хичоль тут же отступает на шаг назад, поджимая губы и взволнованно глядя на Хёка, с таким неуместным сочувствием, которое сейчас совершенно не нужно Хёкджэ — он не Ынхёк, а, раз ребята продолжают принимать его за рыжего барабанщика, это значит, что…

— Нет… — выдыхает Хёкджэ, испуганно переводя взгляд с Хичоля на Донхэ, в надежде, что тот сжалится над ним и скажет, что всё это — лишь недоразумение, что это — глупая месть за то, что братья устроили столь нелепую историю с подменой, но Донхэ стоит совершенно неподвижно, практически не моргая и не отводя от него обеспокоенного взгляда, из-за чего Хёку становится очень страшно. — Нет-нет… этого не может быть… Нет! Нет!

Хёкджэ срывается на душераздирающий крик, согнувшись пополам и подтянув руки к лицу, через боль прижимая их к себе, чтобы не видеть всего, что происходит здесь, чтобы окончательно проснуться, ведь это — просто отвратительный кошмар, от которого он никак не может пробудиться. Он чувствует тёплые руки на своих плечах — Донхэ остаётся на месте, пытаясь хоть как-то удержать Хёкджэ на койке, но, сопротивляясь, Хёк, не контролируя себя и свои действия, бьётся на постели, пытаясь высвободиться: через боль в руках он ощущает, как ему мешают двигаться те самые колючие водоросли, которые поранили его там, под водой, которые пленили Ынхёка и не отдали его Хёкджэ — и парень начинает метаться между реальностью и тем бессознательным образом, неуклюже отрывая от себя эти провода и приборы, подключенные к его телу, путаясь в них и от того причиняя себе ещё большую боль из-за стянутых проводов, пережимающих его запястья.

— Хёк! Нет, Хёк! Ты не мог! Ты бы не оставил меня! — кричит Хёкджэ, лихорадочно пытаясь нащупать кулон на своём теле, с ужасом понимая, что он оставил это украшение, связывающее его с братом, в общежитии, когда спешно собирал вещи: кулона нет — и Ынхёка нет, и от этого осознания парень плачет навзрыд, не находя сил на то, чтобы вытереть свои слёзы. — Ты не можешь снова меня оставить! Нет, прошу тебя! Где ты, Хёк?! Хёк!

Через мутную пелену заплаканных глаз он замечает, что ребята в ужасе таращатся на него, словно прирастая ногами к полу: только Донхэ ещё пытается удержать его за плечи и, обернувшись назад, строго рявкает:

— Кюхён, позови врача, быстро!

Макнэ группы тут же, испуганно кивнув, пулей выбегает из палаты, но Хёкджэ всё равно: он отчаянно пытается позвать Ынхёка, уловить снова ту едва ощутимую, но крепкую связь, которая давала ему опору на протяжении тех тринадцати лет разлуки. Пекарь верил, что брат тоже чувствовал его благодаря этой особенной связи близнецов, и именно благодаря ей они снова встретились — а сейчас всего этого нет, нет совсем ничего, только удушающая, глухая темнота. Темнота, в которую Хёк продолжает падать — и не может найти путь наружу.

— Ты бы не бросил меня! Хёк, пожалуйста! Хёк! — всхлипывает Хёкджэ осипшим голосом, пытаясь вырваться из крепкой хватки Донхэ, но, когда в палату забегают доктор и медперсонал, сопровождаемые Кюхёном, лидера группы быстро отстраняют от лежащего на койке парня, а затем, когда пострадавшему сильно сжимают плечи и руки, жёстко фиксируя Хёкджэ таким образом и прижимая его к койке, Хёк визжит от боли и шока, отказываясь принять происходящее, и безумно брыкается и пинается, не позволяя медсёстрам воткнуть какую-то огромную иглу в его руку. — «Это просто кошмар! Сейчас я проснусь — а Ынхёк будет рядом! Сейчас я проснусь!» — надеется парень, через боль пытаясь высвободить свои руки и царапаясь, пока голос Донхэ не отвлекает его.

— Подождите! Вы делаете ему больно! — лидер группы снова где-то далеко, в стороне, но Хёкджэ распознаёт среди белых халатов его тёмный силуэт, и цепляется за него взглядом скорее рефлекторно, чтобы не сойти с ума среди этой ослепительной белизны. Хёку кажется, что его вот-вот стошнит от нервов, от боли и собственного крика — ему хочется съёжиться в комочек, хочется вырваться из этой палаты и убежать так далеко, туда, где его Ынхёк.

— Пострадавшему нужно дать успокоительное, иначе у него швы разойдутся, — раздаётся строгий голос доктора совсем рядом с койкой, отчего Хёкджэ испуганно вздрагивает, снова пытаясь взмахнуть руками, сильно напрягая их и не давая воткнуть в его кожу иглу. — Да держите вы его, пока он сам себя не поранил!

— Подождите, дайте я попробую. Ынхёк, ты слышишь меня? — Донхэ отстраняет медсестру с одной стороны койки и, откинув в сторону уже отпавшие от груди Хёкджэ провода, подключённые к приборам, чтобы пострадавший их не боялся, темноволосый солист, ухватив Хёка за запястья дрожащих рук, мягко придавливает их к постели, не совсем деликатно отпихивая другую медсестру от Хёкджэ локтем, неотрывно глядя в глаза испуганного «барабанщика» и говоря очень ласковым и тихим голосом. — Пожалуйста, послушай меня.

Замирая на койке, Хёкджэ послушно затихает и нервно смотрит на темноволосого солиста, ощущая через пальцы Донхэ, как передаётся пульсация, исходящая от лидера группы — этот парень сам на грани истерики, но он держится, каким-то чудом, с удивительной силой, которой у Хёка нет и никогда не будет. Человек, который был его главной силой и опорой — мёртв. Думая об этом, Хёкджэ хрипло хватает ртом воздух и молча плачет, часто моргая и послушно глядя на Донхэ, пытаясь остатками сознания прислушаться к нему, чтобы снова не завизжать от этой разъедающей изнутри боли.

— Тебе нужно поспать. Ты напуган, и тебе нужно отдохнуть, — Донхэ всё также мягко говорит с ним, медленно поглаживая большими пальцами руки Хёкджэ, что пострадавший ощущает даже через бинты, так как эта острая боль немного утихает, словно согреваясь от тепла рук лидера группы. — Вытяни руку, пожалуйста, в какую тебе поставят капельницу. Выбери сам.

— Это правда сработает? — слишком громко спрашивает Кюхён, но, судя по звуку, ему тут же кто-то затыкает рот, а Хёкджэ, вздрагивая из-за столь неожиданного резкого голоса, снова болезненно скулит, зажмурившись, чтобы сдержать новую подступающую волну истерики. Рыжему «барабанщику» очень страшно и больно, он снова мотает головой, пытаясь высвободить свои руки, но Донхэ продолжает придерживать его запястья, очень осторожно и мягко, в отличие от этого грубого медперсонала.

— Это не больно, я тебе обещаю, — своим бархатным, подрагивающим от нервов, но очень проникновенным голосом произносит Донхэ, не отводя от Хёкджэ своего внимательного взгляда шоколадных глаз. — Ты просто поспишь. Тебе это очень нужно сейчас. И пока ты будешь спать — тебя никто не обидит, я клянусь тебе. Я буду рядом с тобой, пока ты не проснёшься.

Нервно кивнув, Хёк, не находя сил для прямого ответа, расслабляет правую руку и чуть проворачивает левую, словно зная, что Донхэ его поймёт. И так и вышло: парень тут же понимающе покачивает головой, очень осторожно подбирая выражения и тон голоса, явно для того, чтобы не напугать его ещё больше:

— Хорошо, поставим её тебе в левую руку. И ты поспишь, ладно? Всё закончилось, ты в безопасности.

Хёкджэ прикрывает глаза и, вытянувшись на койке, с силой закусывает губу, совсем тихо всхлипывая — эта истерика отнимает у него последние силы, потому парень молча терпит и даже не вскрикивает, пока медперсонал торопливо устанавливают ему иглу для капельницы с успокоительным в верхнюю часть запястья, не скрытую бинтами, и фиксируют её, чтобы с пакета, установленного на стойке, по трубке стекали капли.

— Вот так, ты молодец… — голос Донхэ становится ещё ближе, и ещё нежнее: видимо, парень осторожно подходит совсем близко к нему и медленно проводит тёплыми пальцами по правой руке Хёкджэ, от запястья до плеча, очевидно, чтобы не напугать его снова каким-то резким прикосновением. — Давай я помогу тебе лечь. Только потихоньку, хорошо?

Послушавшись, Хёк молча позволяет лидеру группы коснуться его спины — и нерешительно опирается о его ладонь, устраиваясь на койке в лежачем положении, после чего, открыв заплаканные глаза, он наблюдает за тем, как Донхэ садится рядом, на краю койки, накрывает его руку своей, а другой, свободной рукой, парень мягко касается своими пальцами щёк Хёкджэ, бережно вытирая его слёзы. Все остальные продолжают молчать, не прерывая тихие, безумно усталые всхлипы пострадавшего, и у Хёка уже нет сил фокусировать свой взгляд на других — только голос Донхэ кажется таким успокаивающим и убаюкивающим, безумно необходимым в данной ситуации:

— Поспи, прошу тебя. Тебе нужны силы. Ты в безопасности, тебе нужен отдых, ты в безопасности…

Донхэ повторяет это как мантру, как своеобразную молитву, словно он сам старается в это поверить изо всех сил, и, поддавшись этому голосу, глаза рыжего парнишки медленно закрываются, а дыхание, как и бешеное сердцебиение, немного замедляются — «барабанщик» уснул, пусть и не по своему желанию, а, наконец, немного успокоившись и осознав, насколько он обессилел после пережитой истерики.

***</p>

Убедившись, что пострадавший наконец уснул, доктор и одна из медсестёр аккуратно возвращают часть проводов обратно на открытый участок груди парня, чтобы можно было контролировать его состояние, и, не мешая медперсоналу, темноволосый лидер всё-таки позволяет себе отпустить ситуацию и, виновато глядя на парня, Донхэ медленно проводит рукой по его рыжим, встормошенным волосам, сдавленно просипев:

— Прости меня, Ынхёк… Прости, это я виноват…

— Он так кричал… — тихо, с плохо скрытым сочувствием произносит Чонун, поднимаясь с кресла и стараясь как можно тише подойти к доктору. — Бедный Ынхёк. Он проспит до утра, верно?

— Скорее всего, если никто не разбудит его раньше, — резюмирует доктор, проверяя показатели на приборах. — Сейчас он стабилен. Вам всем лучше выйти отсюда. Здесь может остаться только один посетитель.

— Я останусь, — хрипло произносит Донхэ, не отводя взгляда от спящего, измученного парня рядом с собой. — Я обещал ему. Я не буду его будить, правда.

— Хорошо. Тогда всех остальных я прошу выйти в коридор. Пациенту нужен покой, — негромко, но твёрдо произносит доктор, и все ребята, даже Хичоль, послушно выходят из палаты, в кои-то веки решив воздержаться от каких-либо комментариев, за что Донхэ им очень признателен. Сейчас он попросту не может контролировать парней — внутри Донхэ настолько смешанное состояние из ужаса, боли и эгоистичного облегчения, что ему трудно сдерживать себя. Ему сложно признаться, как он рад, что выжил именно Ынхёк, несмотря на то, что такие мысли ему по-своему противны: брата барабанщика действительно жаль, и Донхэ очень сочувствует парню рядом с собой, понимая, насколько тому сейчас больно, не только в физическом, но и в душевном плане. Но также парень понимает и одну страшную вещь, которую он теперь не сможет забыть — и простить её себе. — «Ынхёк уехал после моих глупых слов этим утром… Он и его брат разбились из-за меня…»

— Ынхёк… — шёпотом, боясь разбудить пострадавшего, произносит темноволосый солист, после чего парень беззвучно всхлипывает и, очень ласково взяв Ынхёка за правую руку, как будто пытаясь прикоснуться к цветочному лепестку, Донхэ бережно и нежно принимается покрывать пальцы «барабанщика», покрытые бинтами, виноватыми, мокрыми от слёз поцелуями. Если до этого момента и он, и ребята ещё сомневались в том, кто именно перед ними лежит на этой койке, то сейчас никаких сомнений нет — незнакомый им брат-близнец Ынхёка не позволил бы Донхэ успокоить его таким образом, не прислушался бы к его голосу, не доверился бы ему настолько, чтобы заснуть так, в руках совершенно постороннего ему человека. — «Значит, это точно Ынхёк…»

— Слава Богу, ты жив… — продолжает шептать парень со слезами на глазах, нежно целуя руку пострадавшего и забывая обо всём на свете. — Прости меня, Ынхёк… Прости…