Глава 6. Худшая (1/2)

Гул мотоцикла слышен издалека. Софа чай попивает с печеньем, притащенным Сергеем. Шоколадное с молочной начинкой. Вкус детства. Когда-то это чудо кондитерского изделия родители по праздникам покупали, радуя свою дочку сладеньким. С возрастом, казалось бы, вся её тяга к сладостям отпала, но любимое угощение осталось. Друг с выбором не прогадал…

Когда же в двери начинают колотить, Мальцевой открыть приходится. И взглядом с глазами Вити столкнуться.

— Привет, — произносит Павленко, из размышлений о причинах его визита её выводя. И Софа чуть хмурится, с уголка губ крошку стирая напрочь, — Завтракаешь, что ли? Значит, я вовремя, — то ли пошутил, то ли нет, но мотоцикл его она замечает напротив оставленным.

Софа ловит себя на мысли, что не идёт ему как-то без Волковской персоны появляться на людях.

— Чем обязана? — в ответ спрашивает, строя из себя недотрогу.

— Да так, мимо ехал, — афганец плечами пожимает, чуть усмехаясь. И про себя отмечает, что Софка слишком уж напряжённой какой-то выглядит, пускай и с виду старается не показывать этого, — Решил заехать, навестить. Вдруг ты тут коньки отбросила?

— Не дождёшься, — фыркает, — Живее тебя буду.

— Чаем угостишь?

— Закончился.

— Ладно, — Витя плечами пожимает, так, точно ему всё равно и он из вежливости спросил, чтобы хоть как-то тишину между ними прервать, — Поехали тогда, чё?

— Куда? — Софа руки на груди складывает, плечом о косяк гаража опираясь и на него смотрит. Так, будто он какой-то ненормальный. С примесью усмешки, но в то же время и серьёзная такая.

— На базу, — Павленко, уже шагающий к своему мотоциклу, оборачивается, поясняя ей. Так, словно очевидные вещи втолковывать приходится неожиданно для себя же. С чего бы, опять же таки? В её планы не входило сегодня появляться там. Она уже на третий день своего отторжения от афганцев настроилась. Рекорд, не иначе. Кощей бы одобрил.

— Думаешь, мне больше заняться нечем, кроме как ошиваться там, с вами? У меня полно других дел, — выдаёт, даже как-то обиженно. Потому что он за неё решил, раз приехал забрать, не предупредив. Назло в эту секунду захотелось сделать иначе, просто чтобы пойти наперекор ему.

А тот, надо же, совсем не ведётся. Уголками губ подёргивает.

И ведёт себя так, словно ничего и не было.

Хотя, если так, то ведь и правда не было. Ни-че-го. Ведь это он, а не Волков заявился сюда. От того бы этого ожидать и не стоило, хотя, признаться честно, Софа думала об Алике все эти два дня. И о том их разговоре, так резко прервавшемся, и об их схожих судьбах. Но толку-то? У него есть Эльза, а на неё, Мальцеву, ему пофиг с колокольни.

Пускай и она, как дура, пытается в это не верить.

А у неё никого нет. И не надо.

Софа уже попрощаться хочет и двери закрыть к чертям собачьим, вот только опережают её.

— Дела у прокурора, а днюха раз в году, — и добавляет, точно предвидеть может, что вопрос банальный последует, — Гриша обидится. Так что давай, залезай.

Их гляделки не больше десяти секунд длятся, и Витя победу одерживает. Внезапно.

— Ладно. Жди здесь.

— Две минуты тебе, — на счётчик ставит. Ещё раз взглянуть на него заставляя, — Окей, пять, — снисходительно кивает, — Давай, время пошло.

Софа в гараж обратно возвращается, уже не расслышав:

— Хотя в армии даётся всего сорок пять секунд…

Хоть убейте его, но Витя сам не понимает, почему вдруг мнение его об этой угонщице треклятой меняется. Пожалуй, разжалобила его её судьба. Ему тоже далеко не во всём свезло по жизни, но она, как-никак, девчонка, и её было жаль больше. Пускай в этой жалости Павленко и под страхом казни не сознается, особенно Мальцевой.

Зато уважать она себя заставила даже. Несмотря ни на что ведь, держалась гордо. Так, будто и не было никакой истерики, свидетелем которой он, Витя Павленко, косвенно оказался в тот вечер.

Пока они едут на базу, Софа вопросами его засыпает. О том, что подарить, и сколько лет нынче имениннику. Узнав, что Гришане светят незабвенные и твёрдые тридцать, Мальцева по лбу себя хлопает, заявляя, что без как такового подгона заявиться на праздник жизни будет проявлением высшего неуважения с её стороны. Пускай и пригласили её, скажем так, слишком неожиданно и поздно для как таковых трат.

Прихватив бутылку какого-то пойла, по совету Вити, входившего в топку элитных, они всё же прибывают на место, слыша уже гул голосов, на деле принадлежащих Грише, Алику и ещё двум афганцам — Гоше и Андрюхе, которые удаляются практически тотчас по какому-то поручению командира. Очевидно, подарок вручили, и теперь время для застолья потрудиться, куда практически весь скоп подтягивается, размещая продукты и посуду.

— С днём рождения, — Софа Грише улыбается, и афганец в ответ её самой, что ни на есть, искренней улыбкой одаривает. Глянешь на такого и подумаешь, что вот оно, самое настоящее и неподдельное, — Это тебе.

— Или твоей печени, — отбривает Алик. Зазря только, потому что Мальцева в его сторону и не смотрит. Зато когда лучший афганский кинолог и по совместительству именинник её в свои объятья заключает, тот голос слегка понижает, к Витьку наклоняясь, — Ну и на кой хрен ты её сюда приволок?

Так, что Софе даже неприятно становится от слова совсем. Уйти хочется, развернувшись, чтобы не заявляться сюда больше, вот только, по лицу Гриши всё видно.

— Это я её позвал, командир, — отвечает, — Не чужая ведь.

«Ну да», — в ответном, Волковском взгляде читается, — «Почти своя. Угонщица ток Зурабовская, а впринципе, нормас. Спасибо, дружище, подсуетился вовремя.»

А самого непонятное ощущение разъедает. Не хотел он, Алик, видеть Софу здесь. Неудобно ему было после их последней встречи, и предыдущие два дня он её тщательно избегать пытался. Думал, сегодня на третий зайдёт, рекордный. Хрен там.

Друзья порешили иначе…

— Ладно, чё мы стоим-то здесь, как статуи. Командир, айда к столу, всё стынет! — Гриша Витю уводит и Алику с Софой кивает. Мальцева подчиняется, шаг вперёд делая, а Волков тупит.

— Погодь, — на короткую долю секунды задерживая её, мгновение их частного разговора вырывает. Для себя. Потому что на душе отчего-то кошки скребут. Но и все слова его где-то в заднице теряются, да и что в таких случаях говорят? Он не знал.

«Зачем ты вообще её остановил?» — задаёт вопрос внутренний голос, которого Алик посылает куда подальше. Благо, может.

— Что, выставить хочешь? — задаёт вопрос Софа, ловя себя на мысли, что злится. И щурится, совсем слегка. От взгляда противоположного ощущая, как внутри всё разъедает.

Загляни в меня —</p>

Все разграблено, начисто-пусто,

Мне как будто отключили чувства</p>

Мне как будто отключили чувства

— У тебя у самой талант внезапно ретироваться, — это он ей так припомнить пытается их скорое прощание в стенах его квартиры. Которое, чёрт возьми, спасло ситуацию. Алик заставляет себя думать так, но не получается.

Ощущение, будто об него ноги вытерли.

— Как раз сейчас им и воспользуюсь, — шипит. И удаляется куда подальше.

Его, Алика, одного оставляя.

Заставляя материться и следом направляться, пока Гриша с Витей уже пир в свои руки берут, разливая беленькую и ему, Алику, тост за опоздание предъявляя. Мол, хотел поговорить, теперь плати по счетам.

Софа только мимолётно проносится мимо двух друзей, рассаживаясь в противоположном конце стола. Чтобы неповадно было в Волковскую сторону смотреть.

Или наоборот?..

***</p>

Холод практически до костей пронизывает. Санька чувствует его. Не физически — морально. Атмосфера в их квартире слишком уж изменилась, охладела с появлением в стенах родного деда. И нет, подрастающий Рябинин не мог сказать, что вина в этом всецело пожилого человека — дядя к этому тоже руку приложил. Мать Саньке было искренне жаль. Видел же, как та пыталась достучаться до деда, отца своего, но что он мог сделать? Только тихо утешить, пока та роняла слёзы оттого, что родной отец относился к ней, как к какому-то извечно стойкому оловянному солдатику.

Алик, видите ли, у него гордость! В Югославии…

Санька порывался уже сказать, где эта самая Югославия, по мнению деда, находится, но не мог. Чувствовал, что это предательство будет. Дядька ведь всё-таки вступился за него, проблемы его разгребает. А на самом деле что? Один раз уже отважился поговорить с ним по-человечески, и ударом под дых был изгнан на улицу, точно Леси.

Пасть не жёлтая, но для родословной мало, видать, авторитета — старшим указывать…

— Ты не замечаешь, что уже я для тебя ничего не значу, папа? — а вот и новый скандал подъехал. Получите и распишитесь. Бросив взгляд на часы, Санька удостоверяется, что те уже восемь утра показывают. Матери на работу к девяти, значит, ещё как минимум полчаса мозг полоскать будут. Ему оно не надо, — Ты же даже не волнуешься обо мне, вообще ни разу не спросил, как я и что со мной!

— А чё мне за тебя волноваться, ты на войне, как брат? Или у тебя жизнь не задалась? Муж — дубина, но в остальном-то порядок, сама говоришь.

— И что? Это, что, даёт тебе право обращаться со мной, как с какой-то прислугой? У тебя двое детей и я твоя дочь!

— Что ты тут сопли развезла! — голос повышает. Окончательную точку в споре желая поставить, — Девчонка — одно название… Вот брат твой, он настоящий Волков, с характером! А ты… Рябинина, — вздыхает.

Дальше уже Санька не слушает. Понимает, что чревато, сам под горячую руку или язык попадётся. А рука у матери тяжёлая, выписывать оплеухи умеет. Дверью входной хлопает, собравшись за считанные минуты. На улицу выходит из подъезда, параллельно двум сидящим на лавочке бабкам кивая. Они здесь что-то вроде извечного источника новостей и живого памятника, что ни пройдёшь — сидят, наблюдают, переговариваются.

Летний день в самом разгаре. Солнце греет, и греть будет ещё сильнее, держась в зените до самого вечера. Только оказавшись на улице, Санька понимает, что идти ему, по сути, некуда. Просто сбежал. А потому брести остаётся в направлении, куда ноги сами понесут.

— Сань! — в траекторию его пути вмешиваются, нарушая несуществующие планы. Рыжие волосы, блеснувшие особенно ярко из-за солнечных лучей в поле зрения, дают понять, что это Женька. Бежала за ним от подъезда практически, с пакетом из магазина, — Привет.

— Привет, — отвечает ей. Теряется как-то в присутствии новоиспечённой подруги.

— Далеко собрался? — спрашивают его. И в голосе девичьем какая-то доля надежды теплится.

— Не знаю, — плечами пожимает, и добавляет, думая, что как идиот выглядит со стороны, — Просто вышел прогуляться.

Сбежал, если быть точнее, но говорить о семейных неурядицах Санька хочет в последнюю очередь. И Женька, даже если заметила в его поведении скрытность, решает не давить. Кивает.

— Не против, если я компанию тебе составлю?

У Саньки внутри что-то переворачивается.

— Ладно, — чуть погодя, бросает он.

— Я сейчас, — Женька улыбается, к подъезду удаляясь, чтобы пакет домой занести, — Две минуты, Сань!

«Хорошо».

Рябинин стоит посреди детской площадки и смотрит вслед удаляющейся Женьке. Не замечая, что у всей этой сцены был третий, незамеченный зритель.

***</p>

Шансон бьёт по барабанным перепонкам, заставляя морщиться. Софка любит слушать музыку, но, очевидно, не в таких децибелах, а потому из-за стола встаёт, теряясь в толпе афганцев, чтобы пройти к выходу. С улицы подобное слышится не так раздражающе, а заодно и перекурить можно. После пары часов в таком шуме ей захотелось побыть в хотя бы относительной тишине.

А относительной, как оказывается, потому, что её уединение наглым образом нарушает появление Вити Павленко.

Вот уж на кого сегодня можно было бы взглянуть с другого ракурса — и не хамит, и даже шутил пару раз, смотрит, как на нормального человека, а не как грязь из-под ногтей. В чём кроется подобная перемена, Софа уже успела обдумать. И тот ответ, который приходил ей в голову, не шибко радовал.

— Чё, тоже покурить захотелось? — спрашивает у неё афганец. И Мальцева усмешку не сдерживает, полу-грустную такую, руку чуть вверх приподнимая, показывая зажатую сигарету между пальцами. Как бы намекая: «А поумнее вопроса в твоей черепной коробке не нашлось?»

Павленко из-за уха сигарету достаёт, зажигалку из кармана вытягивает. Закуривает. Софа ещё одну тягу делает, дым выдыхая спустя пару секунд. И всё это в молчании, которое на неё давит.

Да и на него тоже.

— Как тебе гулянка, нравится? — новый вопрос раздаётся и она понимает, что, похоже, в разговор её затянуть пытаются.

— А ты, что, организатор?

— В смысле?

Софа последнюю тягу делает и тушит бычок о стену. Прямо между собой и Павленко. Он за этим её движением наблюдает только, губы поджимая.

Красноречиво так тушит, и сказать нечего.

— В прямом. Устроил мне тут допрос, — хмыкнула. И плечами пожала, так, точно ей плевать. Хотя, так оно и есть. Пофигу, — Иди у именинника поинтересуйся, вот уж чьё мнение играет значимую роль в данном вопросе.

— Слышь, — Витя её останавливает, чуть щурясь. Что опять он сделал не так, что ему словесная оплеуха прилетает? — Чё ты свои шипы в ход пускаешь сразу? Нормально ответить не судьба? Или я чё, у тебя кило гашиша подрезал?

— Ты меня с кем-то спутал, Витёк, — пренебрежительно так.

Злится на самом деле Софа. Не на него. На себя. И на Волкова, который с ней повёл себя, как идиот.

— Неужели?

— Я запрещёнными веществами не увлекаюсь, — вторит. На шаг назад отступает, давая понять, что разговор закончен, — И тебе не советую.

Совесть-таки, если уж быть совсем честным, грызёт её. Софа удалиться толком не успевает, как произносит, сама же того не замечая практически:

— Не дуйся, красный молодец. Настроение ни к чёрту…

Витя вслед ей хмурится, но понимает, что уже не злится. И, наверное, будь здесь Алик, то сказал бы что-то вроде «дружище, слишком понимающим ты становишься».

Неспроста же всё это?..

Вот и он так думает.

А Софа, уже возвратившаяся туда, где веселье полным ходом, взглядом с Аликом сталкивается. Совершенно случайно — тот стоит рядом с Гришей и разговаривает о чём-то, периодически кивая и дополняя. В тот момент, когда синие Волковские глаза на неё взгляд поднимают, Мальцева ощущает, как внутри что-то бойкое зарождается.

И руку Павленко, неожиданно накрывшую её плечо.

— Будем считать, что у нас с тобой мир.

Так, что она даже теряется на короткую долю секунды. Но кивает. Замечая, как тот руку ей протягивает, ладонь свою вкладывает.

— В качестве эксперимента можно, — одобряет. И мгновением позже уже едва ли не в объятьях Павленко оказывается, хотя на самом деле сама на краткую долю секунды к нему прижимается, — Танцевать умеешь?

Вряд ли какой-либо танцпол видел на своём веку подобный дуэт. Софа с Витей так отплясывала, что на них добрая половина собравшихся засматривалась, причём, особо не заостряя внимания на том, какие движения эти двое выполняли. Со стороны казалось, что они просто отплясывают вместе, но у Алика при виде этой картины челюсть свело до зубного скрежета. Пластмассовый стаканчик с налитым «по пятьдесят», которые они с Гришей хлопнуть в третий раз собиралась, пошатываться в его руке начинает.

Кто-то ещё будто нарочно медляк врубает…

— Слышь, у меня, вообще, девушка есть, — очухался Витя только тогда, как женские руки его в оборот взяли. И его собственные на чужой талии оказались.

— Расслабься, ты не в моём вкусе.

— Не завидую тому, кто тебе по вкусу придётся…

— Зависть — плохое чувство.

Последнюю фразу кто бы сейчас Алику сказал, так, может, попустило бы его. Остыл бы. Но нет же. Никто не говорит ему, что танец — это просто танец, что Витя и Софа тупо развлекаются, а ещё все, включая его собственный внутренний голос, не берутся объяснять, откуда внутри него жгучая неприязнь просыпается.

Так, что его заслуженные пятьдесят грамм водки отправляются восвояси, брызнув на руку.

Сильно, видать, сжал стаканчик.

— Алик, — Гриша к нему обращается осторожно, стараясь делать вид, что он вообще тут ни при чём. Хотя, если бы у него в голове не мелькнула мысль Мальцеву позвать, то всего бы этого сейчас вообще не было, — Ты чего? Поплыл?..

— Да не, — плечами пожимает. И отдаляется, давая понять, что следующие пятьдесят Гришане без него осилить придётся. Благо, компанию ему найти не составит труда.

А сам в сторону направляется. Танцующих Витьку и Софу за версту обходит, словить взгляд последней пытаясь.

Безуспешно.

Она будто и не замечает его. Пляшет, как в последний раз.

И когда медляк прекращается, Алик готов искреннюю благодарность проявить Андрюхе, который на чудо техники разлил свою порцию беленькой. Не работает теперь. Чинить придётся, но то ерунда. Главное, что Павленко с Мальцевой друг от друга отлипли и друг, завидев его, навстречу движется.

— Ты чё тут?

— Да так, подышать захотелось, — а у самого желваки на шее бесятся, — Натанцевался?

Витя подвыпивший соображает не очень, но здесь смотрит на Алика и понять пытается, что проскочило в его тоне и выражении лица.

— А ты чё, тоже хотел?

— Да нахуй надо. Есть с кем.

Вот Эльза приедет — и натанцуются.

Командир его обходит, собираясь снова завернуть внутрь здания, когда с Софой сталкивается. Нос к носу, врезаясь прямо чуть ли не с разбегу. А Мальцева ещё и усмехалась так, ярко и красочно, и всё это довольство на её лице с удвоенной силой разгорается, ему на нервы действуя.

Какого хрена вообще происходит? Алик, хоть убейте его, не одупляет.

Не хочет вникать.

Витя первым не пойми куда с радаров девается, их вдвоём оставляя. Так что теперь черёд Софы поиздеваться над ним.

— Что, даже не похвалишь нашу концертную программу? — исподлобья спрашивает. И тихо-тихо, голосом таким хриплым, прокуренным. Не девичьим и звонким, как у Эльзы, — Или у тебя своя на примете имеется, афганец? — козыряет.

Так, что Алик, уже собиравшийся уйти, останавливается.

Долбанная непонятная игра. Сколько ещё это будет продолжаться? Вот сейчас он уже не хочет в этом участвовать, совершенно ни капельки, а его держит. Причём, без рук, одними словами.

Хуже цепи.

Не здесь он должен быть. Уйти ему надо, чтоб полегче стало. И станет ведь, Алик уверен. Его отпустит, как только Эльза вернётся, а это уже совсем скоро произойдёт.

Не должен он, как дурак, залипать в глаза Софы и теряться в этих чёртовых синих глазищах, похожих на его собственные и такие разнящиеся с Эльзой.

У неё в глазах топлёный шоколад, а здесь — целый океан.

Захлебнёшься ведь. Каюк.

— Хорошая программа, — сквозь зубы цедит, — Ещё б на гитаре сыграла, песенку папаши бы спела — цены б ей не было. А потом по-английски.

Софа приближается к Алику ближе, чем это можно было бы позволить и он шаг назад делает. Пока Мальцева хищным взглядом начинает прожигать, намекая, что он задел её за живое.

— Знаешь, я бы с радостью припомнила тебе сейчас твои косяки, но у меня память на таких дебилов короткая. Ненужную информацию привыкла сразу удалять.

— Ну а раз я дебил, то и нехер со мной разговоры заводить. А то заражу ещё, век потом не отмоешься, — их гляделки снова актуальность приобретают.

Алик даже замечает, как грудь Софы вздымается, стоит ей вздохнуть тяжко. И горечь на языке накатывает, когда синие глаза прожигают его льдом, разбиваясь на осколки о его собственные. И как это ещё на его лице порезов не видно?

— Первая дельная мысль из твоих уст. Поздравляю, — чеканит Мальцева, а затем удаляется. Первая подальше от него отходит, на ходу закуривая. И больше в его сторону не смотрит.

Алик тоже не горит желанием задерживаться.

И я, наверно, худшая, кем бы ты мог дышать

Моя душа колючая, дай мне с тобою стать</p>

Хотя бы на каплю лучше, хотя бы на каплю лучше</p>

Хотя бы на каплю лучше

После праздника жизни Гриши Софа в гараж вернуться планирует. С именинником из здания выходит, ещё раз поздравления салютуя, пока его друзья к настоящему салюту пытаются всё подготовить, который в самый разгар начинается, заставляя Мальцеву знатно протрезветь. Ей кажется, что снопы искр слишком близко к лицу находятся, как и Алик Волков несколько часов назад, заставляя её румянцем покрываться и смущаться пуще прежнего.

Кому скажешь — не поверят…

— Как дети малые, — даже комментарий его слышит здесь и сейчас. Будто бы. Взаправду — по губам читает. И усмешку Вити наблюдает.

— А чё, круто же.

***</p>

Мальцева уходит по-английски. В гаражный кооператив возвращается с одним единственным желанием — забыться, провалиться и вообще больше не вспоминать, не думать и не знать ничего про сегодняшний день. Нервы ни к чёрту, как струна, натянутые от всплывающих то и дело в подсознании слов, выговариваемых слегка басистым голосом с ноткой издевки и сарказма.

И за что над ней свыше так издеваются? Могли ведь не пересекаться…

Почему Софа не послала куда подальше Кощея, когда он заикнулся, что нужно угнать тачку у командира афганцев? Да на ту рухлядь даже слепой бомж не позарился бы.

И как её угораздило попасться? Глядишь, не знали бы сейчас друг друга и не было бы ничего этого. Ни её, подвыпившей и слегка шатающейся, пытающейся замок открыть, ни его, такого надутого и будто обиженного, ни Кощея, с выражением лица, словно Софа родину и душу самому дьяволу продала.

За что, спрашивается, осуждать её так?.. Ни в чём же не виновата.

— Ну и где ты была? — спрашивает. Осторожно так, интересуется, руки на груди сложив. Взглядом не прожигает, но смотрит настойчиво. Давая понять, что ему уже не терпится её объяснения услышать. Причину понять, по которой весь извёлся в своём желании увидеться и поговорить.

Только вот совсем не замечает, что тон его знатно попахивает ревностью и собственностью. Софа эти два слагаемых за километр учует.

И из себя выйдет. Наверное.

— Тебе письменный или устный отчёт предоставить? — язвит ещё, надо же. Кощей прямо-таки в ухмылке расплывается. Ну где Софа и послушание? Две противоположные вещи.

Однако, ему она и такая нравится.

Даже сильнее, чем может себе представить.

— У афганцев, да? — только коротко спрашивает. И сам себе кивает. Ну конечно. Чего тут гадать? Она либо с ними, либо здесь.

Не так-то много у Софы занятий и развлечений для себя-единственной.

— Да, — прямо отвечает, — Скандал неизбежен? — интересуется.

— Какой ещё скандал? Успокойся.

— Знаешь, Кощей, — внезапно Софа произносит, не предполагая, что дальнейшие её слова обернуться могут для него едва ли не разрывом всего, — Зачем я говорила с ним? Понять не могу. Ежу ведь понятно, что у него девушка есть.

— Ты это о…

— Ни слова, пожалуйста, — предостерегает. Палец указательный вздёргивает. И усмехается. Так грустно-грустно, что Кощею тошно становится. А ещё зарядить Волкову в глаз хочется, или в челюсть. Чтоб мозги на место встали. Но, может, хоть у неё они теперь перемкнут? — Просто давай не будем о нём. О чём угодно, если хочешь, но не об этом клятом афганце.

Эти слова звучали так пренебрежительно с её уст, что ему на мгновение полегчать должно было бы. Кощей уже успел Софу обнять, к себе прижимая. Успокоить пытаясь. Алик ведь этот и мизинца её не стоит, а он уже давно ради неё готов… просто готов на что угодно. Только она этого, почему-то, не видит.

Да и он сам слепым прикидывается. Вид делает, что в легенду о их дружбе до сих пор верит.

А на самом деле ему мало быть просто другом в её жизни.

Её волосы пахнут сиренью. Откуда в августе этот запах, чёрт подери? Ещё в мае раствориться должен был, а в ней он будто прочно остался. Кощей предпочёл бы, чтобы её запах так же прочно укрепился на его теле, никогда не исчезая. Потому что ему надышаться этим всем и жизни, кажись, не хватит.

А ещё ему, обычно хмурому, дерзкому и грубоватому, кажется, что в мире на одну больше звёзд оказывается под этим вечерним небом. И эта звезда уж точно могла бы стать его счастливой.

Кажется. До тех пор, пока с уст Софы не слетает одна-единственная фраза:

— Дура, похоже, влюбилась в него…

И это разрушает. Отталкивает. Портит момент. Сергей чувствует это, отстраняется и в глаза родные заглядывает. Пытаясь ответные искры отыскать, но не выходит. Погасла. Истлела. Не смотрит даже на него. Саму душу выворачивает глазами следом за словами этими чёртовыми.

Народная поговорка гласит: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. И Кощею впервые до одури не хочется в неё верить.

Софа просто перебрала.

Такое тоже бывает.

Ну, кто по пьяни не нёс чепухи?

Завтра она проспится, и всё будет хорошо. И не вспомнит свои слова. А если и да, посмеётся.

— Пойдём, тебе нужно лечь, — чуть придерживая её, Кощей всё же открывает дверь гаража, внутрь подругу заводя.

В надеждах его была доля последующей реальности. Софа ничего не вспомнила. Но кто сказал, что ему так легко позабудется?

***</p>

Что-то случилось. Эльза понимает это практически сразу же. Стоит ей вернуться в родную и незаменимую Тулу, как всё какими-то нитями спутывается в один клубок, заставляя обеспокоиться. Алик, пытающийся веселье изображать, неподдельно хмурым оказывается каждый раз, когда наедине сам с собой остаётся. Напряжённым. Это напряжение в воздухе можно было бы минусовой температурой прочувствовать, а ещё болью, почти что физической. С гулкими ударами сердца…

Витя. Хорохорится, подле друга держится, но разговоров избегает. И Софу не задевает. Вообще никак.

А последняя, к слову, даже на базе не появляется первые дня три. Так что новый рекорд всё же ставится, прежде чем Эльза сама к ней в гаражный кооператив приходит, удивляя наповал. И замечая, что Мальцева какая-то уж чересчур шуганная при одном упоминании о Волкове.

Что-то случилось у них, пока её не было, но вот что, узнать она изо всех сил пытается, да безуспешно. Все трое её взглядами смеряют, точно она глупость морозит, а затем тему перевести пытаются. Шпионы хреновы.