Глава 11. Не тонуть, а плыть (1/2)
Не тонуть, не тонуть, не тонуть, а плыть
По течению, против — уже не суть,
Плыть и плыть, не тонуть, не тонуть, не стыть,</p>
Ухватившись за тонкую чувства нить</p>
Внутри у Софы буря поднимается, самых, что ни на есть, различных чувств. Первое, что она испытывает, увидев Алика Волкова — радость. Живой он, живой! Сидит рядом с ней, дышит, смотрит, разговаривает, пусть и с неохотой. Второе — злость, схожая на самую настоящую, почти что детскую с упорством обиду за то, что не сказал. Не объявился раньше, ни словом, ни делом, давая понять, что незачем убиваться и винить в чём-то себя. А она ведь винила. В том, что потеряла, казалось бы, ещё одного человека, своего человека, если не сказать, что самого дорогого.
Мальцева боялась себе признаться в том, что чувства к нему у неё действительно были. И хуже всего, что она держала их в узде неосознанно, ради того, чтобы Эльза прекращала смотреть на неё, как на врага народа, и чтобы Алик… Был счастлив? Бред!
Но ещё больший бред — заикаться об этом сейчас, когда они сидят у её могилы и разговаривают, хотя разговором это сложно назвать — односложные реплики и больше молчания, воцарившегося после первых нескольких минут совместного времяпровождения. Она и представить себе не могла уже, что увидит его, но теперь, вопреки всем плачевным прогнозам, Мальцевой хотелось верить в лучшее. Даже несмотря на то, что сам афганец, кажется, придерживался другой позиции.
— Погоди ты гнать лошадей, — определять ориентиры ему сейчас в разы труднее, а потому её обороты сбавить пытается, с небес на землю опуская одной фразой, — Свиделись и свиделись, забудь.
— В смысле «забудь»? — переспрашивает она, глядя на него. Он сейчас шутит?
Алик на неё не смотрит, взглядом врезается только в могилу Эльзы. И стыд испытывает, оттого, что на глазах его слёзы проявляются.
— В прямом, — носом шмыгает, пытаясь незаметно рукавом глаза протереть. Подводится на ноги с трудом, опираясь на трость, — Я для всех мёртв, а мертвецам негоже воскрешать…
И уйти пытается. Шаги делает, стараясь как можно быстрее скрыться. Вот только не выходит у него, учитывая его травмы и резвость Софы, которая не намерена так просто взять и отпустить.
— Алик, ты издеваешься? — спрашивает, обогнав и дорогу преградив. Она не даст ему уйти, вот просто не позволит. Костьми ляжет, а Волков останется. И, может, так же будет на её могилу приходить, как к Эльзе.
Типун Софке в голову за такие мысли.
— Разве похоже? — с ироничной усмешкой. Полу-живой такой.
— Послушай, — а вот и тон её командирский подъехал, которым она обычно мозги вправляла. Он не забыл это. Сам попадал под это, Эльза тоже. Вот только сейчас Алик смысла не видит ни в этом тоне, ни в её стараниях. Эльзы нет, а его похоронить должны были рядом с ней, ну, или в крайнем случае, в долбанном озере, куда машину сбросили Витек с головорезом Зураба, — Мне не пять лет, чтоб забыть! И я не ребёнок, который пойдёт у тебя на поводу, ты вообще не соображаешь, что творишь. Ты выжил, Алик, а мы все мучались, думали, тебя нет, я, Санька, племянник твой, между прочим, семья твоя с ума сходила, они до последнего не верили и разрешение не подписывали, чтоб мёртвым тебя не признавать! На базе все в шоке были, поверить не могли, про Витю я вообще молчу, на него смотреть было больно! — Алик в землю смотрит, а Софа его за грудки хватает, совсем слегка, но этого достаточно, чтобы он голову поднял, — Нет, смотри на меня, я с тобой разговариваю! Хожу к могиле Эльзы почти каждый день, оплакиваю её и тебя, а тут выясняется, что ты жив, и теперь, после всего, что пережила я, что перенесли остальные, ты вот так просто сейчас мне говоришь «забудь»?!
Их зрительный контакт прерывается спустя секунду по инициативе Волкова, и Софа едва сдерживается от желания врезать пощёчину, до того ей больнее и обиднее становится, что он так поступает.
Чем они все заслужили это? Чем заслужила это она?
— Знаешь, что? — терпение у Софы не железное. Когда-то она отца пыталась вытащить из подобной ямы, а теперь, когда ещё и Алик её посылает, то, видимо, стоит подумать о себе и перестать носиться за всеми, словно угорелая, пытаясь спасти или помочь.
Хватит с неё! Своё уже помогла…
— Ты просто трус и слабак!
— Всё сказала? — и голос надтреснутый такой. К дежавю взывал бы, но Мальцева уверена, что это не тот Алик, что в их первую встречу. Тогда он ей такие же слова произнёс, когда она наедине ему зарубила свою правду про него, как афганца.
— Эгоист! Люди тебя любят и ждали, верили, а ты этого не ценишь, потому что оно тебе, судя по всему, по фигу! А я, хочешь или не хочешь, всё равно расскажу всё! Твоя семья по крайней мере имеет знать, начну с Саньки, как думаешь, он тебя простит, когда узнает, что ты и объявляться не собирался?! — Софа разворачивается, а Алик и шагу не ступает, тростью её ударяя по ноге.
Толку ноль, Мальцева всё равно шагает, будь здоров. И то ли он за ней гнаться не хочет, то ли её речь в нём броню пробила, но Волков произносит в такт хрусту веток под её ногами:
— Это Витя, — Софа останавливается, но не оборачивается, пытаясь понять, что он имел ввиду. Долго гадать не приходится, — Он предал меня. Стрелял в меня и убил Эльзу с головорезом Зураба.
Мальцевой кажется, что ноги её ватными стали в один момент. Так и упасть можно, равновесие потеряв, но подошвы точно приросли. Обернуться выходит с трудом, как и на Алика посмотреть, у которого в глазах целый океан боли плещется.
Утонуть можно. И Софа тонет.
Или ты, сомневаясь, дурак, опять солги
У любви тридцать семь оттенков, пять сторон</p>
У любви, родной, не назвав пароль</p>
Не напросишься силы, чтоб среди реки
Не тонуть…</p>
Алик взгляд прячет. Самому кажется, что утонет. Как тогда, в реке, барахтаться будет. Только в этот раз не факт, что выплывет.
Какой-то мудрец однажды сказал, что предательство — это копьё, заострённое с двух сторон и, что ранит оно не только жертву, но и самого предателя. И вот судя по глазам Софы Алик мог понять, что оно ранило. Сколько же лапши ты ей навешал, Витёк, пока она, уши развесив, верила тебе? Другом своим считала.
— Что ты сейчас сказал? — словно не своим голосом повторить просит. И на мгновение Волкову кажется, что ударят его за такие слова. Но дважды два по триста разъяснять он не в силах.
— Правду я сказал.
А если не поверит, то и хрен с ней.
На секунду ему и правда показалось, что не поверит. А Софа в эту секунду умерла хрен знает какой раз и снова воскресла. Один друг предал, а второй жив оказался.
Что ж за чертовщина-то в её жизни творится? И настанет ли всей этой череде безумств хоть когда-нибудь конец? Так ожидаемый ею ещё с восемьдесят седьмого.
Мальцева первой расстояние, разделяющее их, разрывает. Подходит почти что вплотную, но на шею не спешит бросаться. Смотрит. И Алик взгляд на неё в ответ не поднимает, точно этим своим одним действием намекает: не жди пощады. Он уже давно мёртв. А мертвецы не должны воскресать. Это ты живая. Живи и дальше.
— Алик…
— Соф.
«Не надо оно тебе» — виднеется в его глазах, когда он таки смотрит на неё. Опять.
«Дай мне самой решать» — и ведь, упёртая же, не сдаётся.
Да и надо ли, раз столько пережила? Уже и не надеялась, что будет вот так рядом с ним стоять, дыхание его чувствуя.
— Послушай меня, — нет, она даже не просит его. Умоляет. Когда она в последний раз просила кого-то настолько отчаянно, как сейчас? Софа уже и не помнит. Но точно знает, что в жизни её был лишь один человек, способный сравниться с Аликом по важности. По занятому в её сердце месту. Слюну сглатывает, руку поднося к его плечам. И, улавливая всё то же предостережение во взгляде, коснуться и боится, и хочет одновременно, — Не отталкивай меня.
Волков завис. Стоит и вслушивается в её слова, в её дыхание, и понимает, что каюк ему светит. Точно так же, как и свет в конце тоннеля, когда его старик штопал.
Патологоанатом хренов. Неужели оно стоило того, чтобы вот так сейчас стоять и дар речи терять?
И всё же Алик боялся ответить самому себе, что да.
Скорее, язык бы отрезал.
В сторону дёргается, обойти собираясь, вот только ему не дают этого сделать, последние концы к отступлению обрубая.
— Пожалуйста.
Софа плеч его касается. И в следующую секунду в объятия свои заключает.
А могила Эльзы по-прежнему за его спиной, и Алик первый об этом напоминает.
Софа, не верящая в Бога, молится: не отталкивай…
— Я всё сказал, — в самые губы ей произносит. Отрезвить пытается. И непонятно, кого больше, себя или её, но считает это правильным.
Мальцева осекается.
А Алику этого не хватало. Объятий. Вот только осознаёт, что не надо оно ей. За таким, как он, ходить.
Почему он должен отвечать на её вопросы? Почему он должен стоять рядом с ней здесь, рассказывать, что произошло на самом деле?
Не должен ведь, по большому счёту.
Он ей этого не должен, как и она ни черта не должна ему.
— Ты не хочешь, чтобы я была рядом, — делает свой вывод Софа.
Вот же, женская логика. Разве он это говорил?
Хотя, постойте. Да.
Это.
— Так будет лучше для всех, — снова свою теорию гнёт, против которой у Софы нет приёма. Лом один. И сейчас он в руках Волкова. Во взгляде, если быть точным, и в тоне голоса, пропитывающегося льдом за одну-единственную мили-секунду, — Надеюсь, ты меня понимаешь.
Софа понимает, но ничего не может с собой поделать. Теперь, когда он рядом, отпускать совсем не хочется.
Выдаёт резче:
— Пойдём, — сама от себя не ожидая, что закончит начавшееся. На паузу поставит, — Я тебя провожу, — и это новый смешок вызывает. Чего-чего, а провожать Волков себя девушкам ещё не позволял. Негоже как-то. Наоборот должно быть, нет разве? — Имей ввиду, я быстро бегаю, а ты травмирован, — напоминают. Вот так обыденно, точно о погоде рассказывают, забывая где-то фразу про зонт, который надо бы взять.
Тучи-то сгущаются. Неровен час — рванёт.
— Может, мне тебя ещё на чай в знак благодарности пригласить? — язвительностью пылает. Скрыть пытается, что щёки его румянцем зальются, как у какой-то школьницы. Позору не оберёшься.
— А ты знаешь, — Софа внезапно нотку лукавства включает, делая вид, что её абсолютно не смущают его унылые речи, — Не откажусь.
— Заноза ты, — бросают ей, начиная двигаться, — В моём седалищном нерве…
***</p>
Скутер она видит сразу же, как только на улицу выходит. Алика оставляя наедине со своими мыслями, и самой обдумать решается.
Но на прощание твёрдо бросает, что ещё увидятся. Теперь Волкову нет смысла сбегать от неё.
— С новым годом, Софик, твою дивизию! — вещает Витя, уже поддатый, — Гришаня, эу! — знак товарищу подаёт, который от своего яства отрывается, губы салфеткой вытерев и подходит к ним, улыбается.
— В общем, подруга, мы решили подарить тебе то, что ты сможешь угнать в любую секунду, и за это на тебя никто не кинется.
— Вы, что, лошадь приволокли? — Софка усмехается, пытаясь взглядом найти что-то в округе, давшее бы малейшую подсказку.
— Лучше, — Павленко лыбится, словно кот мартовский, а после орёт, глотку срывая на зависть своей Ире, которой происходящее явно не по душе, — Гошан, завози!
Обернувшись спустя секунду, Мальцева взглядом на скутер натыкается. Чёрный. Перевязанный какой-то алой лентой.
Садясь на скутер, Софа поднимает взгляд на окна второго этажа.
Те самые окна квартиры, где она только что с Аликом кофе пила и разговаривала, переубедить пыталась. Волков стоит, глядя на неё и разрушая всяческие мысли о том, что всё это только снится.
Пристально так смотрит, и от взгляда этого всю душу выворачивает, а потом уходит от окна, как бы команду давая.
«Уезжай, Софа, уезжай.»
Она с места трогается. На базу не заезжает, полночи по городу катаясь. На набережной. Затем по трассе вдоль леса. Того самого, где озеро находится, куда Софа в детстве с братом купаться ходила, и где машину Алика несколько месяцев назад видела.
И курит. У Софы почти вся пачка сигарет растрачивается в размышлениях. Вязких таких, противных. И в сопоставлении фактов, как Витёк её за нос водил, а она, дура такая, верила. Другом своим считала. Горевала. И его старалась как-то тоже поддержать. А афганцы? Они, интересно, знают, какой у них командир новый? И как им всем «повезло» с ним…
Больно ей.
В голове всё перемешивается, а внутри на части рвётся. Софа никак верить не хочет, что правда это, что Витя, который в её голове ассоциировался с настоящим другом, по факту только предателем был. Врал ей, глядя в глаза.
Очередной нож в спину пережить очень трудно. Мальцева убеждается, что никому в этом мире верить нельзя. Это она брату могла верить, зная, что не обманет, защитит. А больше — никому. Так или иначе остальные в душу ей плевали.
Очередная сигарета дотлевает и, потушив, Мальцева бычок в темноту выбрасывает. На траве разваливается и на небо смотрит, мерцающие огоньки звёзд глазами находя. И так эти звёзды ей блеск в глазах Волкова напоминают, что внутри протяжным воем всё заходится, вот только слёз нет. Пустота какая-то наяву, точно она кукла тряпичная, выброшенная кукловодом как марионетка, участие которой необязательно в дальнейшем. Сколько их таких уже полегло?