Глава 5. Моя игра (2/2)

Софой, значит.

Алик кивает.

— Понятно, — теперь паузу оба выдерживают, — А мне-то ты зачем эту историю поведал? — не до конца понимая мотивов, разъяснения ожидает.

— Да я вот думаю, может, напрямую с ней об этом поговорить?

Нет, Гриша. Плохая это идея.

Алику это сразу кажется так, и он хмурится, намекая, что не одобряет подобный замысел.

— А смысл? — голос разума включает, как и подобает настоящему командиру. И отрицательно качает головой, рукой отмахиваясь слегка, — Не надо. Только на мозоль больную надавишь.

— Может, тогда она расскажет, зачем пыталась угнать и кто подослал? — с надеждой опять предлагает. И всё тот же отказ получает.

Алик в окно на стене смотрит, видя, что Эльза Софу эту уводит из базы.

— Не-а. Не расскажет она, — он в этом уверен. Если хоть чуточку разбирается в людях, то Софа Мальцева не из тех, кто сдаст «своих». Она попалась, да. Но большей инфы от неё никто не добьётся. Тут выслеживать надо бы, да не охота. Уверен Волков, что теперь эта девчонка своих попыток касательно их афганского братства не предпримет, — Не дури, Гриш, — на подчинённого снова смотрит, — Не надо, — добавляет, надеясь, что тот его прекрасно понял.

А у Гриши на лице написано, что не ослушается. На него всегда можно положиться, да и, раз уж Алик сказал «нет», то это и вправду значит «нет». Командиры своих решений ведь не меняют. Этот точно.

В игры играют дяди с большими пушками,

Связываться с ними — это не игрушки.

На мушке окажешься ты в один миг,</p>

Чик-чик до выстрела — останется лишь крик!

В игры играют дома, там, где тепло,

Играют в шашки, шахматы, домино, но…</p>

Я играю в игру — она моя, </p>

Она мне принадлежит и таким же, как и я!</p>

***</p>

Несколько недель уж проходит с той поры, как Волков узнал о кратком промежутке биографии Софы Мальцевой. И в эти несколько недель они практически не общаются, помимо коротких подколов. Разве что одна разница существенная имеется: теперь афганец уже не прожигает её взглядом так, точно прогнать пытается, и даже пару раз здоровался сам, первым проявляя, дескать, гостеприимство своей душеньки щедрой. И это, следует признать, на мысли какие-то Софу наводит. Уж не приложила ли свою руку сюда Эльза, настаивая на нормальном общении со стороны своего парня, насколько это вообще возможно при сложившейся ситуации их знакомства?

Но, помимо этого, думать Софе есть ещё кое-о-чём. А именно о том, что некоторые секреты Волкова и ей открываются, стоит только приглядеться к племяннику, который время от времени шастал на базу, на дядьку своего смотрел, чуть ли не рот разевая во вздохах восхищения, а в один из дней явно напоровшись на удар кулаком под дых. Мальцева только успевает расслышать что-то про деда, а затем Гришу видит, подходящего к Саньке, развалившемуся на матах.

— Ну ты как, Сань, живой?

Дальше странностей не убавляется, а только больше становится. Мало того, что после этого парень носу не кажет несколько дней, так в тот же самый вечер Софа Эльзе помогает раненого Алика в машину затаскивать, чтобы та его в квартиру на Лесной могла доставить. И всё время допытывалась по дороге, что вообще случилось, вот только Волков, пока в сознании был, ни слова не вымолвил. И Софу взглядом прожигал, чтобы та молчала, рот не разевая там, где не просят.

«Мне-то что», — одним взглядом ему Мальцева отвечает, хоть и оправится самой ей сложно от увиденного, — «Хочешь и дальше свои тайны хранить — храни на здоровье».

А в воспалённом мозгу фраза бьётся: неужто это родной отец вот так с ним обошёлся? За что?

Ответов, понятное дело, никто ей не давал. И Софа своего отца вспоминала, представляя, что было бы, пусти он в неё вот так сходу несколько пуль. Павел Мальцев, конечно, знатный тиран, похлеще которых ей было сложно кого-то представить. Вспоминая лицо старика и глаза, полные боли и злости, спрятанные за стёклами очков, не по себе становилось. Впрочем, Волков на того взирал не менее воинственно, словно бы без слов доказывал, что этим его не переменить.

Настоящий волк, чёрт подери…

В итоге, всего два подобных случая и одна случайная встреча с племянником Волковским в Софе кипу вопросов оставляют, которые не задать она не может, сталкиваясь с Санькой у выхода из базы. Тот её едва с ног не сбивает.

— Шкет, ну ты по сторонам смотришь, или только под ноги? — вырывается у неё. Тем самым Саньку останавливает.

— Извините, — хмуро.

Софа ловит себя на мысли, что даже злится у неё не выходит на него, и свой ботинок, испачканный пылью и песком с чужой подошвы, очищает платком.

— Я, что, такая старая?

— В смысле? — теряется. То ли от внимания, оказываемого ему, то ли от каких-то своих мыслей. Софа, увы, не рентген, но тут гадать не стоит. В голове галочку ставит, что с этим пацаном явно редко девчонки беседуют.

И как он только девушку нашёл себе с таким смущением первоклассника?

— В смысле, можно и на «ты», — поясняет, — Куда летишь так? Или напугал кто? — последняя фраза звучит из разряда «только скажи и задницу надеру им, сама кого хочешь напугаю». Вот только ничего подобного Софа не имеет ввиду. Ну, почти, — Да ты не трясись так, я бить тебя не собираюсь, — само вырывается. Санька ещё больше супится, — С дядькой поссорился?

— Ничего я не трясусь! — надо же, с вызовом как.

У Софы аж брови вверх взлетают от такого неожиданного голоса. Правда, до командного, как у Алика, далековато, но хоть какие-то початки смелости есть. Уже не всё так плачевно. Да и вряд ли он, будучи полным трусом, на афганца тогда кинулся бы. Другое дело, что в ответ получил, но это ничего. Это бывает. Каждый хоть раз в жизни получал, это же девяностые. Время, где нужно не жить, а выживать.

— Мы с ним и не мирились, — добавляет уже тише.

— Да я вижу, — Софа кивает, бросая взгляд на сжатые мальчишечьи кулаки, — Слушай, ты не принимай это всё так близко к сердцу. Будь как-то… проще, что ли, — плечами пожимает, — Ну, или контролируй эмоции. В жизни точно пригодится.

— Тебе какое дело?

И Софа понимает, что зря затеяла этот разговор. Но, раз уж начала, то получай теперь.

А заодно вспомни себя, когда кто-то чужой с советами лез.

— Да никакого. Просто смотреть жалко, как ты мучишься.

Саньке в этой фразе слышится «ты жалкий». И эти слова его задевают ещё сильнее.

— Ну и не смотри, я тебя вообще не знаю, — и, развернувшись, Санька уходит первым. Софа кивает каким-то своим мыслям и, диву даваясь, внутрь входит. Честно говоря, сегодня её ноги сюда сами собой как-то принесли. В гараже коротать время с Кощеем, к которому подбивает клинья Нинель, скучно, а с остальными ей переговариваться особо не о чем. Здесь, правда, её тоже вряд ли ждут, но всё как-то веселее (!). Эльза уехала, а значит, собеседницы женского пола ей здесь не сыскать. Впрочем, в общении с парнями Софа никогда не жаловалась, чувствуя себя, как рыба в воде.

— Какие люди в Голливуде, — Витя её первым замечает. И хоть в этот момент он с Аликом и ещё несколькими афганцами за столом сидит, разговаривая о чём-то, но на приход Мальцевой иначе не реагирует. Волков, признаться, если бы не знал о его влюблённости в Ирку, владеющую древней и доступной во всех смыслах профессии, подумал бы, что товарищ его глаз положил на Софу. Но нет. Всё так же в уши ему про проститутку свою жужжит.

Хотя, если вы честно спросите мнение Волкова, то он скажет, что лучше уж Софа, чем Ира эта. Недалёкая девица, лишённая каких-либо интересов и интеллекта. Разве что внешностью Бог её не обидел, да и то, на любителя.

— Что, соскучился?

— Конечно, — Павленко тоже в роль входит, сарказмом сверкая на все четыре, и внимания не обращая, как Волков на него взгляд бросает и уголком рта ухмыляется. Мол, намекает: с огнём, Витя, играешь, ой, с огнём. Надо признать, Мальцева в словесных баталиях противник тот ещё, достойный, — Жить не могу, всё гадаю, где же ты бродишь!

— Сочувствую, — распущенные волосы с плеч назад откидывает.

— Да чего сочувствовать, ты его приголубь, — шутит Алик. Сразу видно. И слышно. Афганцы смехом заходятся, а Софа, хоть шутку и оценила, но не уподобается.

Потому что не смешно ей. Да и не ради этого, собственно, она сейчас к ним подошла.

— А, может, я тебя приголублю? Сразу по зубам, чтоб неповадно было, — и в тоне её звучит самая настоящая серьёзность.

— Да у меня, как бы, девушка есть, она и приголубит, где надо, — напоминает так, точно Софа забыть могла. Но нет, помнит же.

Афганцы уже взглядами перекидываются с командира на Мальцеву, выжидая, чем сей цирк словесных баталий закончится и кто выйдет победителем.

— А совесть тоже есть? — при этих словах Алик каким-то жестом обменивается с Витькой, рукой на Софу указывая. И колоду карт тасует, вопрос задавая:

— Ты о чём?

— Здесь разговаривать будем, или как?

— Алик, походу, она с тобой уединиться хочет, — выдаёт Витя шутку, и прыскает со смеху. Несколько афганцев тоже поддаются этому порыву, но Гриша серьёзным остаётся, и Алик вместе с ним тоже.

Софа к Павленко подходит из-за спины, по плечу хлопая. И нарочито-скорбным голосом оповещая:

— Прости, дружок. Твои три сантиметра меня в прошлый раз не впечатлили.

И вот тут уже хохот даже не за столом слышится. Все, кто так или иначе рядом был, ржут, на Павленко пальцем показывая, пока он в Софу взглядом убийственным стреляет. Ну, а чего ты хотел ещё? Сам ведь начал эту игру, выделился, самооценку поднял, а теперь с небес обратно на землю спустись.

Алик всё же после этого снисходительнее оказывается к репутации друга, уволакивая девушку куда подальше от любопытных глаз, в сторону, но та, словно сама направление себе выбирая, в кабинет уверенной походкой двигается.

— Пацаны, да хорош вам ржать, — обрывок фразы Витьки долетает до них, прежде чем двери наглухо закрываются, отрезая весь шум и гам от сознания этих двоих.

Алик даже толком выяснить не успевает, о чём речь пойдёт и ради чего его дёрнули из-за стола, как под прицелом взгляд голубых оказывается, вопрос в лоб встречая:

— Долго ты ещё над племянником издеваться будешь?

Замереть его заставляя на месте.

— Не понял.

— Всё ты понял. Шкет вылетел, как ужаленный, меня чуть с ног не сбил. Что вы опять не поделили?

Алик спит или ему эта шутка не очень заходит?

Да по выражению женского лица и не скажешь, что шутит.

— А ты с каких пор в чужую тему нос суёшь?

— Может, с тех самых, как оказалась втянута в ваши семейные Рябининско-Волковые разборки? — и не краснеет даже.

— И чё теперь? Нотации читать будешь? — сталь в мужском голосе так и звенит, когда Волков за ручку двери берётся, — Уволь, без таких поучительных обойдусь.

— Послушай, ты! — кажется, впервые у Софы чердак рвёт наружу, потому что все нервные клетки в одном желании остановить его сходятся. И рука её вцепляется в мужскую, отчего Волков движение с себя сбрасывает со скоростью света и звука. Демонстративно так, чтоб знала и к нему не притрагивалась, но ей-то что, да, неприятно, но внимание заострять на этом не самое удачное время, — У тебя отец есть, и племянник, и вообще, семья, которая, судя по всему, хочет с тобой общаться, но ты их решил вычеркнуть из своей жизни, не знаю, зачем. Это подло было — врать, что ты в Югославии миротворцем служишь, а самому здесь углы околачивать. Тебя совесть не мучает, нет?

— А с какого она меня должна мучить? — в ответ вопрос ей выдвигает, тон не повышая, но зато сильно уж жестоко по ушам прорезаясь словами. Как там говорят, у каждой медали две стороны? Одну она уже выслушала, вот только не его! А значит, выводы делать какие-либо не имеет права. Кто она такая вообще, чтобы вмешиваться в его, Волкова, жизнь, и в его отношения с его семьёй? — Ты нихуя не знаешь, а теперь стоишь и рассказываешь мне, какой я сякой. Чтоб ты знала, я ему ни одного письма не отправил, и знать не знаю, откуда он эти сраные конверты получал, ясно тебе? — пыхтит. Разозлённый. И вновь поражается, как эта девчонка из него всю душу вынула за две минуты их общения наедине. Прямо-таки талант выводить Волкова из себя, не иначе. Судьбой создана, чтоб бесить его, когда он только-только начинает думать, что между ними возможно мало-мальски нормальное общение, — Ты бы, вместо того, чтобы со мной здесь в своём остроумии и правильности соревноваться, лучше бы сама следовала своим советам! Или чё, думаешь, братец бы оценил такую угонщицу? Сама перед предками не краснеешь, не?

Зря он это сказал. Алик понял, что язык ему следовало попридержать по двум причинам. Во первых, щеку пронзило острой болью, а это значит, что ему только что отвесили в порыве гнева самую настоящую пощёчину. Ну и, во вторых, в глазах Софы Мальцевой зажглась пелена слёз, превращая их натуральный голубой цвет в бирюзовый.

Дурак. Сам же сказал Гришане молчать. Какого хрена рот раскрыл?

Взял и в ответ наступил на её мозоль. Не по-мужски это как-то было.

«Мстить, Алик, ну ты чё» — твердил внутренний голос, утверждая, что с его ответным доводом вышел явный перебор. Да он и не отрицал.

— Справки, значит, навёл обо мне, да? — единственный вопрос задаёт. И в ответ тишину получает. А затем наружу вырывается из кабинета, Волкова с прохода отталкивая подальше, задев плечом.

И базу под взгляды афганцев, замолчавших, пресекает. Так, точно те слышали слова командира своего от корки до корки.

Взглядом только перед собой смотрит, лишь бы не видеть эти взгляды, у кого-то жалостливые, у кого-то осуждающие. Сама, мол, напросилась. А Софа и не отрицает, что не стоило ей лезть во всё это изначально. Но могла ли она предположить, что на руках у Волкова подобный козырь против неё в разговоре окажется?

Несмотря на пелену, застилающую глаза, истерики и как таковых слёз нет. Она просто молча стоит у какой-то стены, прикурив. В ночной темноте кончик её сигареты особенно выделяется, загораясь ярче при каждой тяге. Софа за раз по две делает, чувствуя, как горло щиплет. И выдыхает, глядя куда-то себе под ноги.

Доигралась ты, мать, в психолога.

Вот и получай. По заслугам. Бумерангом.

В этом раунде явно не она выиграла. Хотя Алик, выходящий спустя несколько минут на улицу, тоже победителем себя не ощущает. Отнюдь. Рядом становится, молчание не прерывая и так же в темноте закуривает. Хорошо, что в свете, исходящей из базы, не мелькает чьей-то новой тени.

Софа, докурив свою сигарету, на месте почему-то стоит. Будто ноги её к земле приросли, приклеились клей-моментом. Когда-то она таким приклеила в школе одноклассницу ботинки во время физры за то, что он ей в портфель жуков подбросил каких-то дико кусающихся. У неё тогда следы две недели проходили сначала на руках от укусов, а потом и на заднице, от ремня, которого отец выдал после встречи с завучем, классным руководителем и родителями того парня. С ним, судя по всему, воспитательную беседу провели ничуть не хуже, потому что после он обходил Софу десятой дорогой везде, где только можно.

Этот незначительный случай, вспомнившийся ей сейчас, ухмылку вызывает. Конечно, садиться потом было больно, но с каким наслаждением она смотрела на то, как Лёшка за неё вступился, пригрозив, что, если он ещё раз услышит, что его сестру кто-то обидел, то дело будут иметь лично с ним. А он старшеклассник, к тому же, далеко не глупый был, и таких малышня боялась.

— Давно узнал? — вопрос первой задаёт, молчание прерывая.

Что уж. Врезала разок, и хватит.

— Две недели назад.

— Понятно, — Мальцева головой кивает. Ей кажется, что этой информации для неё достаточно, поэтому она делает шаг в сторону, чтобы уйти. И на сей раз её останавливает сам Алик.

— Я не должен был говорить так. Прости.

Ей послышалось? Афганец Алик Волков просит у неё прощения?

— А за что? — в ответ Софа вопрос задаёт, — На правду не обижаются. Так ведь?

Алик зубы сцепляет, но её красноречие выдерживает. И взгляд непробиваемый тоже.

— Но ты обиделась, — озвучивает, — Иначе не реагировала бы так.

— А как ещё прикажешь реагировать? Ты же командир здесь, может, посвяти меня в это? Может, у тебя тут все и на всё реагируют по какой-то заранее подготовленной договорённости? — она же имеет права на свои собственные чувства. Другой разговор, что в узде их не сдержала, обнажив нарыв при том, при ком этого делать не следовало бы, но, если быть честными, то и сегодня у них один-один.

Они оба прошлись по болезненной друг для друга теме. Сполна.

Или нет?

— Я не могу тебе приказывать.

— И на том спасибо…

— Слушай, чё ты шипы свои в ход пускаешь, не пойму? Что ни разговор, то постоянно какой-то срач, — Волков этой позиции никогда не понимал.

— Да ну? А, может, это ты такой умный, меня ещё и разговаривать будешь учить? Давай, обмен опытом! Только, вот, знаешь, у меня этого «опыта» хоть отбавляй, такого, что тебе и не снилось, афганец, уж поверь! Сначала брата схоронила, когда мне четырнадцать было, а потом мать вытаскивать пыталась, бегала, как сайгак, по всяким подработкам, с одной на вторую, со второй на третью, и школу в свои шестнадцать забросила, переехав к чёрту на рога из родного города!

Алик Софу усаживает на пень какой-то. И рядом на корточки садится.

— Да пусти ты!

— Не ори, — в ответ ей.

И от одной только фразы этой Софа со стороны на себя смотрит, а потом плечами пожимает. И рассказ всё-таки продолжает. А Волков, как ни странно, слушает её. И про мать, которая от онкологии слегла спустя год после смерти старшего сына, и про отца-алкоголика, с которым Софа два несчастных года жила, как на войне: когда каждый день мог стать последним из-за побоев и его пьянок. Бывало даже такое, что в квартире изнутри закрывался, а ей потом ночуй на лестничной клетке или на улице. Или засыпал с включенным газом или не потушенной сигаретой.

Это вам не шутки — жизнь такая. Подобное не каждый выдержит. А уж когда Алик услышал о их последней встрече, что тогда ей отец высказал «лучше бы ты умерла, чем он», у него волосы дыбом на голове встали. У него, человека, войну прошедшего и от собственного отца немало натерпевшегося, но такой фразы представить не мог.

В ответ своим откровением делился.

— А от меня батя, тоже, можно сказать, отрёкся. Я тогда из армии вернулся, ну, из Афгана. И все медали, чёрт бы их побрал, снял с себя, сказал, что приехал без них. Не хотел ни кичится, ни рассказывать, за что и как… На войне не бывает такого, что вспоминать с улыбкой бы хотелось, особенно за железяки эти, — Софа на Алика смотрит и ей стыдно становится. Она и вправду многого не знала. По сути, ничего со стороны Алика ей не было известно, как и ему с её стороны.

Накинулись друг на друга, как дети малые.

— Ну, он и задвинул, что не такого сына растил, что во Вторую Мировую они там жизнями рисковали и не щадили себя… Такие вот дела, — задумчиво протягивает, губу прикусывая на секунду. — Мда…

— Ты меня тоже прости, — произносит Мальцева. И нос утирает, раскрасневшийся то ли от слёз, то ли от холода. Осень-то не за горами. Август на дворе.

— Да ладно, чего уж. Проехали, — добродушно Волков отвечает, а замечая, что плечи Мальцевой слегка трясутся, вопрос задаёт, — Замёрзла что ли?

— Слегка, — Софа в куртку кутается сильнее, а афганец, взглядом на машину натыкаясь, кивает в её сторону.

— Поехали.

— Куда?

— Поехали, поехали, — поднимает с пня, координируя прямо к транспортному средству, — Отогреваться будем.

— Так а… — Софа взглядом на базу указывает.

— Там пирожков с вишней нет. А у меня они есть.

— Ты, что, сладкоежка? — не удерживается от язвительного комментария Мальцева, однако, дверцу машины всё же открывает, садясь на переднее сиденье по соседству с водительским.

— Только т-с, — Волков палец к губам прижимает, — Это секрет, — и сам в ответной ухмылке расплывается.

***</p>

Квартира Алика поистине холостяцкой выглядит. Софа взглядом по прохожей скользит. Обои, совершенно обычные и ничем не приметные, бежевые, с ромбиками. Тумбочка, на полке в которой пара мужской обуви и пара женской. В комнате, куда ей Волков указывает рукой, свет включая, тоже всё как-то более или менее собрано, сдержанно. Разве что несколько картин, кривоватых, с обрезанными углами и сторонами, на стене висят, но Софа не знает, закрывают ли они собой какую-то дыру? Может, хозяину во время ремонта квартиры не хватило обоев или, потом они как-то испачкались? Во всяком случае, выглядит не так ужасно.

Взгляд её цепляется за диски. Самые различные. Тут и Цой, и Nautillus Pompillius, и Sabrina, и даже Визбор есть! Такого разнообразного вкуса она ещё ни у кого не видела. Кощею вот, например, Цой нравится. А брат её Наутилуса любил. Сама Софа тоже росла неким меломаном, могла слушать всё подряд.

— Белые розы? Серьёзно? — задаёт она вопрос афганцу, когда тот с кухни возвращается, чтобы поинтересоваться, сколько ложек сахара в чай класть.

— Ну да, — кивает, — А что, на дискачах в 90-м только так под неё и отрывались!

— Понятно, — Шуфутинский, конечно, ставит в её списке окончательную точку.

— А ты какую музыку сама слушаешь? — спрашивает Алик, раз уж речь зашла об этом. Чтобы разговор поддержать. А заодно и время скоротать до того, как чайник закипит.

Софа, над ответом размышляя, взглядом на гитару в углу натыкается.

— Твоя?

— Нет, блин, Эльзы, — шутит, — Конечно, моя.

— И давно играешь? — Софа осторожно в руки инструмент берёт, переводя взгляд на хозяина квартиры, но тот кивает, как бы говоря, что можно.

— Ну, пионером ещё был, научили…

— Здорово, — Мальцева усмехается. И в этот самый момент, когда Алик уже собирается отойти и проверить, не готов ли там чай, да пирожки притащить с кухни, во всей квартире свет вырубает. Так что афганец траекторию маршрута меняет, на лестничную клетку выходя, где сталкивается с такими же обеспокоенными соседями. Значит, не у одного его электричество хромает.

— Может, пробки? — предполагает какая-то женщина из квартиры напротив, восьмой, имени которой Алик не знает.

— Да какие к чертям пробки! У всех что ли, разом? — возмущается мужик из седьмой, щиток осматривая, — Ох уж эти женщины, ни чёрта в электрике не соображают…

Словом, топтаться ему там с ними не кажется таким уж радужным и подходящим занятием, когда внутри гостья одна дожидается. Алик двери назад закрывает, оценив, что помощь его не нужна, а затем на кухню идёт, за пирожками обещанными, которые они вдвоём уничтожать берутся, усевшись по-турецки на полу.

Потом уже позу сменить приходится, стоит мужчине почувствовать, что нога затекла. Колено, будь оно неладно, после недавней встречи с отцом до сих пор ноет.

— Ну, так какую музыку предпочитаешь? — всё тот же вопрос задаёт Алик, когда понимает, что ответа не получил.

— Разную. Но, вообще, мне нравится одна песня особенно, с детства помню. Мы когда на праздниках собирались, отец её иногда играл, — девичьи пальцы по струнам проходятся, задевая их и заставляя словно насвистывать тихую, спокойную мелодию. Алик несколько секунд смотрит на то, как пальцы Софы не совсем умело, но старательно играют, прежде чем в темноте раздаётся поющий голос девушки.

Гитарист, настрой гитару по звезде,

Чтобы песня звёздной получилась,

Чтобы в мире что-то изменилось,

Ты настрой свою гитару — по звезде,

Ты настрой свою гитару по звезде.

У Алика аж мурашки по коже пошли. Он смотрел на Софу, которая играла песню, так, словно и вправду знала её наизусть. Даже судя по игре на гитаре не скажешь, что она не до конца владеет инструментом. Чем дальше, тем больше у неё получалось.

Музыкант, настрой гитару по мечте,

Хоть она несбыточна, я знаю,

Пусть зима поближе станет к маю,

Ты настрой свою гитару, по мечте,

Ты настрой свою гитару — по мечте.

Волков прямо-таки видел, как девочка Софа сидела и слушала эту песню из уст своего отца. Тогда ещё военного офицера Мальцева.

А сейчас напротив него сидела его взрослая дочь. И как в такой одной душе умещались сразу два противоречивых образа?

Трубадур, настрой гитару по друзьям,

Пусть они встречаются нечасто,

Вот бы к ним почаще возвращаться!

Ты настрой свою гитару по друзьям,

Ты настрой свою гитару — по друзьям.

Кажется, пока она пела, то и сама в свои какие-то размышления погрузилась. Алик сидел, слушая проигрыш после последнего куплета и прямо-таки ощущал исходящую от слов этой песни тоску по прошлому. То, что было, но уже никогда не вернётся. Вряд ли Алик мог понять, как многое значит эта песня для самой Софы, но того, что он прочувствовал во время её игры, было достаточно.

— Не ожидал? — Софа сама улавливает то, что на лбу у него написано, доиграв последние аккорды. Пока Волков с будучи несвойственным себе шокированным выражением на лице продолжает сидеть, подперев колени и обхватив их рукой. Но ответа от него не дожидаются и спустя несколько секунд Мальцева грустно усмехается, раскладывая инструмент на коленях и подушечкой указательного пальца по струнам проходится. Те отдаются лёгким звоном.

Алик почему-то думает о том, что Эльза не умеет играть на гитаре. Он предлагал ей научиться, но её это не привлекало. Зато водить умеет, но в этом Софе не уступает.

И вот как в этой девчонке всё так укладывается? Ещё недавно ведь и представить себе не мог, что она такая… такая.

Да уж, с характеристикой у Волкова явно напряжёнка. Подходящего слова не находится.

— Круто, чё, — да уж. Лучше бы вообще молчал, чем вот так. А у Мальцевой, оказывается, ресницы дрожат. — Мне понравилось, правда.

Чёртова темнота очень даже вовремя. Алик даже сам себе признаваться не станет, что краснеет, как первоклашка.

— Да ничё, — Софа плечами пожимает, — Ни-че-го. Не осталось. Играть не для кого. Ты у меня первый слушатель.

И у Алика вопрос на подкорке вертится, который он, будучи, наверное, полным идиотом, озвучивает в своей привычной манере пофигизма и иронии:

— Что, даже своему Кощею не играла?

Пните его. Вот, пожалуйста, выпишите подзатыльник, если вы тоже уловили в этом вопросе мнимую долю ревности.

Она же не поймет его сейчас неправильно?

Хотя на секунду ему кажется, что он и сам себя не понимает. И этой секунды оказывается достаточно, чтобы Софа поднялась на ноги. Сама вот так, резко, разрушая их какой-то слишком личный момент. Пока не пресечена черта, за которой, скорее всего, не будет возврата.

— Ладно, афганец, не тужи. Пойду я, пора мне, — и от того, что это не он, а она такой выбор делает, Алик из ступора выходит. Поднимается следом, вот только его осаживают, — Не провожай, не мелкая, где выход — знаю.

И он вот не окликает её. Совсем. Хотя по большому счёту чувствует, что сказать-то надо что-то. Почему у него ощущение, что он сам сломал всё своей фразой?

Никому ненужное «спасибо» вырывается лишь после хлопка входной двери.

И Алик к пачке сигарет на подоконнике тянется, форточку открывая, чтобы покурить. А заодно и силуэт Мальцевой уловить спустя каких-то секунд десять, в темноту уходящей. Вот она, площадку детскую пресекает и возле качелей останавливается. Алику почему-то кажется, будто она взгляд его учуяла на своем затылке, обернется сейчас и ответным одарит. Таким, что либо заморозит, либо сразу усмешку вызовет, не иначе. Но она не оборачивается, и вскоре уже на детской площадке не видно ни души.