Бонус. Туз Мечей (1/2)

Гуань Шань снова садится на край постели. Со своей стороны — со стороны окна и смотрит за стекло. Он видит. Не прозрачно-дымный пейзаж — он видит себя. Видит маму и их старую кухню.

Ощипывает салатные листья. Окунает их в соленую воду и шмыгает носом, утирает текущие сопли костяшками. Приболел. А еще, как назло, отключили электричество. Он готовит при сером дневном свете: шинкует зелень, делает крестообразные надрезы на помидорах, давит чесночные зубцы. Мама стоит неподалеку, потрошит рыбу. На столе лежит ее телефон — из плоских динамиков бубнит трансляция какого-то стендап-скетча. Просто для фона. Шань вытягивает салфетку из салфетницы — сморкается. Заливает чесночную кашу соевым соусом и вздрагивает, когда осязает руку на своем плече. Она осторожно заглядывает ему в лицо. Рыжий комкает салфетку и перехватывает взгляд.

— Что?

Молчит. Она не говорит, но смотрит, и Рыжий чувствует, как от этого взгляда леденеет внутри. Леденеет вогнанное в мякоть лезвие. То самое. Которое Хэ Тянь наточил своим «не готов» и «только тебя». И еще — «веришь?». Как же это она вдруг заметила… торчащие из его тела рукояти.

— Что? — повторяет с напором.

— Это я должна спросить, — почти шепотом. — Что с тобой? — Надломанным — будто давно хотела вот так, глаза в глаза, но сдерживалась, а тут вдруг — прорвало. На рыбе. У них был такой ритуал: Рыжий крутился у маминых ног, едва не мяукал, а она кидала ему желчный пузырь с ворчанием: «на, на», и он убегал с ним в подъезд, чтобы лопнуть подошвой.

— Ты о чем?

Она на миг прижимается лбом к его плечу и выдает на выдохе:

— Ты знаешь, — вскидывает голову. — Это из-за Хэ Тяня?

Сама испугалась, что сказала — Рыжий по глазам видит. Или это отражение его собственного страха?

— Не понял, — басит. В полости рта позорно пересыхает. Холодок конвульсивно разливается по телу — он отодвигает разделочную доску и поворачивается к ней всем корпусом. Будто вызов бросает — не ей, а себе.

— Что ты не понял? — она отходит на шаг. Смотрит. Смотрит внимательно, и на ее лице такое отчаянное выражение, будто… будто она знает. И не верит, что ее непутевый сын еще смеет делать вид, что чего-то не понимает. — Что не понял?

— Мам… — Шань прочищает горло. Да, она заметила — может, каким-то седьмым чувством, как может только мама, с которой ты был одним целым до того, как сделать свой первый вдох — и это ебануться, это ужасно. Выворачивает кости из суставов. Недостаточно заметить, нужно понять… — Ну чего ты начинаешь? — что до этих рукоятей нельзя дотрагиваться. Дергать. Вынимать. Чтобы, понимаешь, чтобы не разлиться на месте, не растерять внутренности на месте, не сдохнуть — прямо на месте.

— Я не начинаю, я вижу… — вздрагивает. — Зачем ты делаешь из меня дуру?

— Я ничего не делаю! — повышает он голос, температуру голоса, чтобы разогнать этот сковавший тело и душу леденящий ужас. Хватается за край стола, — я буквально ничего не сделал! Я просто чистил овощи! — и хоть в лицо бросается жар, в желудке ледяная корка нарастает и отваливается, отваливается, затапливает, и ею начинает тошнить.

Она напряженно молчит, не снимая с прицела-взгляда, хмурится и вдруг выдает. Простреливает сквозным — прицельно, во все точки одновременно:

— Посмотри на себя.

Рыжий не двигается. Осекается. Да — что он там не видел? Он давно не смотрит. Не знает, как это выглядит со стороны. Когда разбивают сердце. Отворачивается. Облизывает губы. Не позволяет себе подумать, сказать, даже мысленно — да, мам. Со мной плохо. Вытащить хотя бы одно острие, дать этой крови излиться, разрыдаться, упасть на колени и выдать, все как на духу.

Хмурится. Выступившая испарина на виске холодит кожу. Облизывает губы.

— Ты такой с тех пор, как Хэ Тянь женился.

Нет. Не смей. Не говори, прошу, умоляю, не надо.

Морщится.

— Какой — такой? — выплевывает почти зло.

— Другой, — его злость рикошетит в него — как оплеуха. Короткая и строгая. — Не говори, если не хочешь. Но если ты вдруг вскроешься, я буду плохой матерью.

А если я скажу, что пидор, то буду плохим сыном.

Если скажу, что трахаюсь с женатым мужиком, буду плохим человеком.

Конченным, блядь.

— Если я вскроюсь, — Рыжий сглатывает. — То буду плохим сыном, — да, и это тоже. Отводит глаза и стучит кулаком по столешнице. Ну же, соберись. Шмыгает и снова тянется за салфеткой. Кашляет. — Че ты переживаешь, я… — сморкается. — Нормально все, — шмыгает, злясь на себя за этот уебанский, жалкий вид. Наверное, жалкий — если уж речь зашла о Хэ Тяне. Ну, видит же: как на мамины глаза набегают бессильные, раздраженные слезы. Как она отходит — к рыбе, как берет нож и всаживает в самый позвоночник. Отрубает хвост. И голову. Утирает плечом текущие по лицу. Бляяя. Тоже пытается успокоить себя, наверное — так яростно разделывает тушку.

Шань облизывает зубы, щелкает языком, делает вдох и подходит сзади. Обнимает за плечи:

— Мам…

— Нормально так нормально, — цедит сдержанно. — Я ничего. Просто спросила. Не бери в голову, — утирает лицо локтем, откидывает волосы назад.