Бонус. В отеле (2/2)
— Не хочу грузить.
— Да ты издеваешься? — заводится Гуань Шань. — Меня грузит только то, что ты что-то замалчиваешь! — Тянь страдальчески вздыхает. — Че ты грузишься, а? Скажи, как есть!
Тянь снова вздыхает. Снова отводит глаза. Снова — замыкается. Пытается, но Рыжий хватает одеяло за край, накрывает их с головой и придвигается ближе:
— Давай. Никто не услышит, — припирает свои колени к его. — Скажи по секрету, — обхватывает лицо, поворачивает к себе и сопит в слабую улыбку. — Тихонечко.
Тянь правда улыбается. Складывает ладони у груди и обхватывает свободную руку Рыжего.
— Ладно.
— Угу.
— Я кое-что сделал.
— М.
— Я… до того, как приехать в студию, я…
— Говори.
— Язык не поворачивается назвать его человеком, но… — Тянь устраивается удобнее. Прижимается щекой к кулаку Шаня. — Я убил. Убил его и всех сопровождающих.
Веки Тяня опущены вниз, кончики ресниц царапают подушку. Под одеялом жарко и свет приглушен до коричневой черноты, но Шань надеется, в этом мягком коконе Хэ Тяню будет легче сказать.
Он делает вдох. Сжимает руку Шаня крепче.
— Но этого выблядка я не просто убил. Я запытал его до смерти. И заснял на телефон… один из моих заснял.
— Так, — сердце Шаня начинает стучать быстрее, но он лишь сильнее впивается в пальцы Тяня.
— Это не проблема, — голос Тяня начинает проваливаться, а ресницы дергаться чаще. — Просто меня… — он морщится. — Меня терзает ужасное… — проглатывает вдох. — Чувство вины.
— За что? — шепчет Рыжий.
Тянь не смотрит на него. Замирает, а затем откидывает одеяло, чтобы продышаться. Рыжий приподнимается на локте и смотрит внимательно; тянет руку, чтобы мазнуть большим пальцем по плечу.
— Я выпустил свою злость, но это не помогло, ведь… это не вернет их, — Хэ Тянь отводит взгляд и сухо всхлипывает — говорит уже медленнее и не скрывает дрожи в губах. — Я ничего не мог сделать, — его голос ломается, — лишь замкнул круг насилия, — грудь вздымается чаще.
А Гуань Шань не дышит. От лица Тяня отдает жаром. Скулы трогает болезненный румянец, вена на виске, похожая на дерево, распухает и пульсирует быстро-быстро, радужки начинают влажно подрагивать.
— О чем ты? — тихо спрашивает он, наконец, — я не понимаю… Ты жалеешь его?
Тянь качает головой. Его лицо постепенно становится из красного бледным — он вдруг вжимает в него ладони и так сильно давит на глазные яблоки, что Рыжий почти дергается — выдавит же!
— Я-я… — жутко скрипит Хэ Тянь, — просто червяк… — его плечи и руки трясутся все сильнее.
Шань дотрагивается до его груди.
Сквозь сжатые ладони прорывается глухой, низкий и страшный вой:
— Я не смог их защитить.
Дальше… дальше происходит, то что Рыжий наблюдал уже много ночей — намеком, отблеском, эхом. Скрипом зубов, испариной на судорожно вздымающейся груди, криком — об одном и том же. Хэ Тянь говорит в почти горячечном бреду. Признается, боится. Выворачивается наизнанку лихорадочно и мелко дрожа: «Я видел, что с ними произошло, я ничего не мог сделать, только смотреть… я ничего не мог сделать, я так боюсь за тебя, Шань, я ничего не мог сделать».
«Я ничего не мог сделать».
Я ничего не мог сделать.
И снова. И снова. Горячие слезы срываются с зажмуренных век тяжелыми каплями, ладони, зажавшие рот, сжимают его так, как если бы хотели вырвать с мясом. Это не те слезы, которые проступили у Тяня в студии — непрошенные и злые, а разрывающие, из самой-глубины, со дна.
Не то, чтобы Рыжий никогда не видел Хэ Тяня рыдающим — такое было, раз… или два. Но рыдающим так — никогда. Тянь не плывет, не растекается в кляксу — его буквально разрывает, метет во все стороны одновременно, прошивает болью и чуть не выворачивает — до блевоты. Он ловит воздух ртом и отрывает, наконец, руки от белого в красных пятнах лица — раненным зверем смотрит Рыжему в глаза и шепчет одними губами:
— Я не могу забыться, Шань… — прижимает пальцы к горлу. — Я уже неделю не сплю… — давит всхлип, когда Гуань Шань рвется к нему и крепко, крепко-крепко обнимает. Прижимает лицом к плечу. Хэ Тянь хватается за его лопатки: — Прости, я думал, я смогу…
— Тш-ш… — сжимает сильнее, — Все хорошо. Все хорошо, Тянь… — гладит спину, вдавливая его в себя сильнее, глубже, чтобы забрать это, чтобы стало легче, чтобы не разорвало тяжело вздымающееся тело, кровоточащее такой огромной и старой душевной раной, что вот-вот раскроит напополам. Я тебя держу. — Все хорошо, — потирается виском о висок, целует, зарывшись в волосы. — Ну? Ты не виноват… — шепчет мантрой. — Все хорошо, ты не виноват. Ты не виноват. Ты не виноват…
Ты не виноват.
Ты не виноват в её смерти.
«Мама!» — орет Хэ Тянь, рывком вскакивая в постели. Сжимая одеяло дрожащими руками. Тяжело и громко дыша. Рыжий не шевелится — он знает, что лучше притворится спящим. Не дать ему знать, что услышал. Что проснулся. Что…
— Хэ Тянь, — шепчет Рыжий, Тянь в его руках успокаивается, дышит глубже и тяжелеет. — Хэ Тя-янь, — Хэ Тянь, осунувшийся и потухший, отрывается от его плеча, но не поднимает глаз. — Все хорошо.
— У меня теперь никогда не встанет, — бесцветно выговаривает он, и Гуань Шань усмехается — облегченно:
— Да уж, как же. Ты устал, — гладит по лицу и пытается заглянуть в глаза. Мягко улыбается, когда Тянь все же откликается — поднимает взгляд. И в этом взгляде вихрится такая смертельная усталость, что Гуань Шань лишь убеждается, что прав — кивает себе. Прижимает ладонь к его щеке. — Неделю не спать — это ебануться. Отдохни, — тянется поцеловать.
Целует. Нежно.
— Отдохни, — повторяет, и собирает с постели халат. Накидывает на плечи и свешивает ноги, — пойду, сделаю тебе чай.
— Шань, — зовет Хэ Тянь.
Он оборачивается. Тянь сидит в постели с опущенными плечами. Серое после истерики лицо, круги под глазами и воспаленно-красные веки выглядят так уязвимо, что у Рыжего взметается к горлу ком. Он сжимает кулак и бодро кивает ему:
— Я на кухню. Это недалеко, — и даже не закрывает за собой дверь. Включает свет везде, где проходит, чтобы…
Чтобы Тянь не оставался в темноте и видел — он и правда недалеко. Совсем рядом, через зал.
Он возвращается с дымящейся кружкой-бадьей. В золотисто-медовой жидкости плавают мелкие чаинки и разбухший в воде травяной сбор — порывшись, Рыжий нашел его в одной из подписанных банок. Хэ Тянь приоткрывает глаза, когда Рыжий подходит к его краю постели:
— Держи.
И приподнимается повыше, чтобы сесть.
— Спасибо.
Тянь явно успел взять себя в руки, пока Гуань Шань возился на кухне. Несмотря на усталость, усиленную недавним эмоциональным всплеском, он больше не фонит напряжением готового взорваться часового механизма. На лицо вернулась улыбка, на глаза — слабый отсвет хитрого блеска. Он берет кружку в руки, вдыхает пар и прихлебывает. Шмыгает носом и вновь прикладывается — чай горячий ровно настолько, чтобы можно было пить, не обжигаясь. Шань вытаскивает из джинсов телефон, забрасывает свое тело с той стороны постели и тушит свой прикроватный торшер.
— Я испортил… — Гуань Шань оборачивается. Тянь смотрит в окно, за которым ночь, и горы, и звезды, и луна, и слабый неоновый ореол, — такую волшебную ночь, — вздыхает.
— Она волшебная, — отвечает Шань серьезно. Протягивает ладонь и дотрагивается до его локтя, — клянусь, волшебная. Не могла быть лучше.
Тянь удивленно моргает и, бесшумно фыркнув, ныряет носом в ополовиненную кружку. Золотой свет торшера по один бок и золотой свет глаз по другой смыкаются вокруг него мягким гало.
Рыжий утыкается в телефон. Читает сообщения, просматривает уведомления и бегло проматывает новостную ленту.
Сонный Тянь подваливает под бок, щурится на экран, со свистом бурчит:
— Кому ты там написываешь? — подслеповато щурится. — Кто такая Будильник? — залепливает дисплей своей лапищей. Рыжий незлобно цыкает и выдергивает телефон, прокручивая движок с минутами:
— Я хочу прогуляться с утра.
— Третий час ночи… — он зевает, — последуй своему совету.
— Мне хватит поспать, — зевает следом, похлопывает Тяня по предплечью. — Тут воздух хороший.
— Тогда… — Тянь отваливает — тяжело переваливается к краю постели, возится, свесившись к сумке, — возьми мою карту.
— Да я только прогуляться… — Рыжий тянется положить телефон на тумбу. — Посмотреть, какие тут виды, подышать.
— Тут много всякой хуйни прикольной, — Тянь поворачивается обратно с бумажником в руке, протягивает ему Визу «Платинум». — Возьмешь себе кофе, да мало ли. Вдруг увидишь что-то, купишь своей милашке-неформалке.
Шань недоверчиво усмехается.
— Серьезно? — но все же, берет карту и похлопывает ею по ладони. — А пароль какой?
— Твой день и месяц рождения, — сопит Тянь, подваливая обратно под бочок. Закидывает все конечности, прижимается. Рыжий не сразу заключает его в объятия, но, когда сплетается с ним ногами, вжимается в грудь и обвивает руками спину, шепчет растрогано, через сдавивший горло спазм:
— Ты такой ванильный, блин… — крепко целует в лоб и потирается о макушку.
Хэ Тянь коротко мычит, крепче зарываясь в его объятия, и через несколько минут проваливается в глубокий сон без сновидений.