Глава вторая (1/2)
Проходит две недели, а Гарри по-прежнему бодр, здоров и полон энтузиазма. Я с облегчением выдыхаю — кажется, я и впрямь немного склонен драматизировать. Гарри словно становится ещё красивее с каждым днём. Внезапно я замечаю, что его черты утратили юношескую мягкость, и во всём его облике появилось нечто такое, что заставляет меня каждый раз обмирать от сладкого предвкушения, глядя на него — какая-то спокойная, властная сила, пришедшая на смену щенячьей игривости и порывистости. Когда он нависает надо мной, пригвождая к месту потемневшим, полным желания взглядом — я понимаю, что рядом со мной не желторотый юнец, а взрослый мужчина. Мерлин, когда он успел так повзрослеть?
Наш секс — тягуче-неторопливый и чувственный, каждое движение Гарри внутри меня расходится по моему телу тёплыми волнами, и когда последняя волна наконец смывает нас, мне кажется, я ещё не скоро смогу пошевелиться. Я блаженно потягиваюсь, пока Гарри кружит палочкой, убирая следы, и собираюсь с силами для второго захода. Не то чтобы мне понадобится для этого много времени (влажные поцелуи вдоль запрокинутой шеи, горячие ладони на моих бёдрах, и — я уже готов, я хочу его так близко, как только возможно!).
Гарри обхватывает меня руками, и я с затаённой улыбкой отсчитываю, сколько секунд пройдёт прежде, чем эти расслабленные, ленивые поглаживания перейдут в намекающие, деликатно просящие, медленно распаляющие, а затем в такие жаркие и требовательные, что я уже не смогу противиться им, для виду ворча, что «завтра, между прочим, на работу, если некоторые ненасытные животные об этом забыли!». Раз, два, три…
Но… ничего не происходит. Гарри всё так же лениво поглаживает меня по животу, а почувствовав моё нарастающее возбуждение, внезапно перемещает ладонь мне на грудь, игнорируя болезненно затвердевшие соски и вырисовывая успокаивающие круги на моём теле еле заметными касаниями.
Что, Мордред подери, здесь творится?! Если он задумал свести меня с ума, довести до кипения, заставить бессвязно умолять — то у него почти получилось!
— Люблю тебя! — шепчет Гарри, целуя меня за ухом. — Будем спать?
— Что?! — я разворачиваюсь, неверяще уставившись в его безмятежное, довольное лицо. — Это шутка?
Я красноречиво вжимаюсь в него и… не чувствую ответного возбуждения!
— Прости, — покаянно шепчет Гарри, очевидно, всем телом ощутив мой шок. Он целует мои пылающие щёки и ласково перебирает волосы. — Наверное, устал. В последнее время столько всего навалилось!
— Забудь, — бурчу я, изо всех сил пытаясь удержать закипающие слёзы.
Какое, мантикора тебя раздери, «устал»?! Тебе всего двадцать два, у тебя встаёт, стоит мне дёрнуть бровью и облизать губу, стоит тебе сграбастать меня в свои загребущие ручонки! Если только… Если только ты теперь не растрачиваешь свой пыл за пределами нашей спальни! Эта мысль отдаётся такой резкой болью в грудной клетке, что я невольно вспоминаю ту, другую боль, которую тоже причинил мне Гарри, давным-давно, в прошлой жизни, когда мы ещё яростно ненавидели друг друга.
Гарри трётся носом об мою щёку (надеюсь, не замечая скатившейся по ней предательской слезы), и, повозившись ещё немного, засыпает, так и не выпустив меня из объятий.
Я полночи ворочаюсь без сна, перебирая всех тех, кто мог перейти дорогу нашему безоблачному счастью.