Глава 6 (2/2)
«Поднимаясь по ступеням на мавзолей, я уже ощущала на себе великую ответственность, ответственность за всю эту великую, необъятную страну, и за сохранение памяти ее великого вождя.
Но я все равно не могла поверить в то, что взойдя на мавзолей, я не увижу там Иосифа, пришедшего раньше, и он не спросит, отчего не надеваю шапки, он уже ни о чем не спросит... И когда я заняла его место на площадке, окинула взглядом всю ту огромную массу, смотревшую на меня жадным взглядом, и с легкостью сумевшую бы попросту растоптать меня – я осознала, что все мое политическое прошлое не имело никакого значения в сравнении с тем, что предстало передо мной тогда... »</p>
Я стоял на краю этой площадки, хотя и Василий, и Светлана стояли рядом с матерью, даже ближе других большевиков. Тогда я ясно ощущал себя лишним во всем происходившем. Окинув взглядом всех людей, она, все еще немного дрожащим, но уже таким ледяным тоном начала свое обращение к советской нации.
— Уважаемые товарищи, дамы и господа!
Сегодня наша страна переживет, а точнее, уже переживает ужасную трагедию...наш с вами лидер, вождь и генералиссимус Иосиф Сталин...оставил сей грешный мир. — она вновь склонила голову, и по ее телу пробежала дрожь волнения и испытываемой боли при этих словах. По толпе прокатился испуганный шепот, но мать продолжала свою речь.
— Последний великий лидер и политик покинул нас. Таких как он больше нет и не будет. И эта потеря для нас, советского народа, велика и невосполнима. — она часто причисляла и себя к «советсткому народу». — Но это еще не означает, что время Советского Союза истекло. Несомненно, на личности этого человека держалось очень многое в нашей стране, но сейчас в особенности хочу обратиться к моим западным коллегам, которые, конечно же, слушают меня: знайте, что до тех пор, пока я жива, эта страна будет жить и процветать, во что бы то ни стало! Вам, любезнейшие господа, безусловно известен мой бисмарковский характер и моя, сколь угодно «просоветская» политика, но теперь я, конечно же, новым политиком тут не стану, однако вы не сделаете с этой страной ничего, поверьте мне. Благодарю за внимание, Вашингтон, Брюссель, Париж, Берлин, Рим и Лондон!
Дорогие товарищи-коммунисты, все желающие смогут проститься с лидером в ближайшие три дня, более подробную информацию мы дадим вам позже. Безусловно, страна не может обходиться без лидера, так что в скором времени будет сформировано новое правительство. Мы проведем выборы в Совет Депутатов, свободные и демократические, но не западные и капиталистические выборы.
Не стану вести эти пустопорожние разговоры, ведь все это было уже тысячи раз сказано и пересказано до меня, и столько же раз будет сказано и пересказано после меня. Оставлю это дело простым политическим обывателям, а дело управления – политическим деятелям. И более ничего не скажу вам об этом. Я сама была крайне шокирована и так же опустошена этим ужасным событием, и я должна говорить прямо: ситуация неясная и новая для нас, и никаких прогнозов мы делать не можем. Об одном лишь попрошу, дорогие товарищи: не забывайте своих вождей и идеи своей партии; идите вперед к коммунизму, верьте и развивайтесь, ну а мы сделаем все, что от нас зависит. Ожидайте дальнейшей информации от официального Кремля. С любыми вопросами вы всегда можете обратиться ко мне лично или к кому-либо из нас, мы постараемся помочь каждому. Благодарю за внимание.
Народ в смятении стал расходиться, и каждый обсуждал услышанное, и в голосе каждого слышался страх перед неизвестностью. Все мировое сообщество говорило лишь об этом.
Мать спустилась с мавзолея, явно не в силах больше быть невозмутимой. Те чувства, что захлестнули ее за несколько часов до этого, вновь овладевали ей. Она вернулась домой, и направилась в тот самый кабинет за дубовой дверью, который, очевидно, теперь принадлежал ей.
— Гертруда Эдуардовна, — Каганович был уверен в том, что действительно именно к ней теперь следует обращаться абсолютно с любыми вопросами, — полагаю, вам следует отправиться в Колонный зал.
— Что там происходит?
— Именно там в течение трех дней граждане смогут проститься с телом Иосифа Виссарионовича. Трех дней достаточно, как вы считаете?
— Полагаю. Но от меня-то что здесь зависит?
— Очень, очень многое, Гертруда Эдуардовна. Только на вас и вашу выдержку мы и можем надеяться теперь.
— Благодарю, мой любезный господин Каганович. Пройдете со мной туда? — она слабо улыбнулась.
— Конечно же.
Они ушли в Колонный зал, где уже находились все управленцы, брат с сестрой и некоторые другие люди. Я оставался один в пустой квартире, и лишь тогда я ощутил себя по-настоящему одиноким. Во всей этой суматохе никому не было до меня ни малейшего дела, в особенности матери, на плечи которой свалилось большое количество обязанностей и формальностей, да и в целом, полагаю, ей действительно было очень тяжело. Я осознал, что в действительности никогда сильно никого не волновал, и стоит случиться лишь малейшему изменению в жизненном укладе, а уж тем более чему-то столь глобальному – и я тут же всеми забывался, становился пустым местом, которого все лишь локтями двигали, чтобы на проходе не мешался. Несмотря на все мое отношение к Сталину при его жизни лишь в тот момент я понял, что, возможно, именно он-то и любил меня больше всех других, и возможно, ему-то я нужен был больше, чем кому-либо еще. Дабы как-то отвлечься от этих мыслей и от одиночества, я решил все же пойти в Колонный зал к остальным.
А там все та же суматоха, которая из Кремля переместилась на Красную площадь, а оттуда в Колонный зал. Было далеко за полночь, а потоки людей все прибывали.
«И так три дня... » — подумалось мне в тот момент. Из-за собственного одиночества вся эта процессия казалась мне до тошнотворного противной и излишне драматизированной. Я вновь начинал ненавидеть всех и все, что было хоть как-то с этим связано.
Протиснувшись сквозь толпу, я смог подойти к гробу и сам взглянуть на то, к чему люди ехали со всей страны посреди ночи. Красные розы с темно-зелеными стеблями, алые полотна и советские символы – все это мне казалось таким показным! Не испытав никаких эмоций, я подошел к матери, стоявшей рядом с другими большевиками, и толковавшей с ними, вероятно, о будущих действиях. Вокруг нее вертелась расстроенная и очень эмоциональная Полинка Жемчужина, то рыдая, то утешая мать, то себя, а то и все это одновременно. Брат Василий стоял позади матери и обнимал за плечи, выражая свою поддержку. Светлана вместе со своим мужем Серго стояла рядом с его отцом Берией и о чем-то расспрашивала его, а последний в свою очередь постоянно спрашивал все у матери и остальных, стоявших в ее кружке. Но был и еще один, третий кружок, состоявший из Хрущева и еще нескольких человек, в него я и направился. Они сразу же меня узнали, и спустя несколько минут разговора, очевидно, поняли, что ход моих мыслей не сильно изменился, и что я до сих пор могу бороться со сталинизмом и его идеями. Но в ту ночь мы не стали сильно говорить о чем-то, так как уже ближе к третьему часу мать в сопровождении Василия, Молотова и Полинки ушла домой, и я последовал за ними.
Она все еще лежала на своем черном диванчике, а все прочие уже разошлись по другим комнатам, так что я подумал, что она давно отключилась от усталости и пережитого стресса, но подойдя ближе я услышал ее тихие всхлипы и вопросы, задаваемые никому, те, что обычно в отчаянии говорит задает сам себе. Вскоре она все же уснула, и проспала где-то до пяти часов, когда ее разбудил брат Василий, и они куда-то ушли, очевидно, все в тот же Колонный зал. Я решил смотреть германские новости, дабы отвлечься от происходящего, но и там говорили о смерти Сталина, и там переводили ту же самую речь. Трансляцию какой страны я бы не включал – везде говорили лишь об этом. От этого становилось тошно, и я снова провалился в сон.
XXI</p>
На следующий день приезжали многие послы, выражавшие свои искренние соболезнования от лица мировых держав, но толку от них, кроме добавления пущей драматичности ситуации, никакого не было. Особое внимание уделилось немецкой делегации, членов которой мать знала лично, и оттого особенно долго беседовала именно с нею. Позади меня в тот момент стоял Хрущев, который, недолго наблюдая за этим, тихо пробурчал: «Вот немчуры в Кремле развелось... » и ушел.
В последний день всенародного прощания мать по большей части была в кремлевских кабинетах, решая какие-то незначительные вопросы, и общалась с населением, а ночью она вновь ушла в Колонный зал. Там больше не было простых посетителей, оставались лишь наиболее приближенные члены верхушки: мать, Молотов с Полинкой, Каганович с женой Марией, Калинин с женой Катериной, Ворошилов, жена которого захворала, потому и не пришла, Берия с женой и сыном Серго, и, конечно же, Василий и Светлана.
Когда вся церемония была окончена, гроб перенесен в мавзолей, а люди стали расходиться – мать все оставалась там. Впервые за долгое время она осталась с ним наедине, без посторонних взглядов. Она опустилась на пол, облокотившись руками на гроб, и смотрела в безжизненное лицо Сталина.
— Матушка? Вы идете? — я решил позвать ее, но она даже не обратила на меня внимание. Тогда и я остался за стеной, сел на холодный каменный пол мавзолея и стал пытаться не уснуть.
Я слышал, как она то плакала, то говорила с ним, будто бы он был живым, то, очевидно, просто думала о чем-то. В глухом и темном мавзолее ее слова звучали особенно громко, отскакивая от каменных потолков, несмотря на то, что она почти шептала.
— Но ты же обещал всегда быть со мной... А тебя нет. Отчего все так происходит? Отчего так быстро происходит... Знал бы ты, сколько я всего не успела сказать тебе, Иосиф! Я же всегда любила тебя, даже на войне, даже тогда! А помнишь, как я форум сюда ездила, а потом мы отношения с Надеждой налаживали? А как мы в Ленинград ездили? А Гагры? А Ялта? А те тысячи историй о «Северном потоке»? А ту старую церковь в Гори?... Где же ты теперь, дорогой Иосиф... Лучше бы я умерла, Господи, отчего ты не забрал мою душу? Отчего, Господи...
Подобное она вспоминала постоянно, и мне стало искренне ее жаль. Я не хотел видеть ее страданий, но в то же время никак не мог помочь. Она никого не хотела видеть.
В пятом часу утра я услышал шаги сзади, обернулся и увидел Молотова. В руках у него было несколько бумаг. Я пошел за ним прямо к матери, которая как всю ночь сидела, так и уснула. Он легко докоснулся до ее плеча, отчего она резко открыла глаза и подскочила с пола.
— Что случилось, господин Молотов?
— Мы смотрели некоторые документы товарища Сталина, и в одном из них, датированном сентябрем этого года говорится, что следующим генеральным секретарем станет Василий Сталин.
— Я очень рада, право слова! Уверена, он станет отличным лидером. — она болезненно улыбнулась, желая хоть как-то смягчить свой тон и выражение лица.
— Но далее говорится, что сделать он это сможет только по достижении 61 года, то есть через десять лет. Такова наша конституция. А до тех пор он завещал править страной...вам, Гертруда Эдуардовна.
— Что вы сказали? — она была ошеломлена этим известием.
— Ближайшие десять лет вы будете управлять Советским Союзом, такова была воля товарища Сталина. Сегодня в полдень вступление в должность.
— Где этот документ? Покажите мне его!
Молотов отдал ей бумагу, и она, прочитав ее несколько раз, повернулась к гробу и, показав бумажку, спросила:
— Так ли это? Правда ли этого ты хотел? Если да – то я исполню это, Иосиф...
Вмиг она стала чрезвычайно серьезной, и начала расспрашивать Молотова об обстановке в стране в целом, обо всем том, что обыкновенно знают политики.
— До полудня введете меня в курс дела, а после инаугурации мы займемся вопросами общественных связей. — она стала говорить, как начальник и лидер, выходя из мавзолея, но в последний раз кинула печальный взгляд на покойного мужа, прежде чем окончательно погрузиться в новую должность руководителя огромнейшей страной, бывшей в разы больше Германией, которой она управляла на протяжении тридцати лет.
На инаугурацию она оделась так, как и все большевики – черные штаны, такого же цвета гимнастерка, лакированные военные сапоги, пояс с золотой пряжкой и советской звездой, черной шинели, кожаных перчатках и фуражке. Люди были шокированы подобным назначением, однако совсем скоро все были рады, зная то, с какой мудростью и расчетливостью она правила Германией.
Тогда выступила почти вся верхушка, и тут же все вновь позабыли обо мне. У всех было теперь слишком много дел, чтобы хоть раз, хоть на минутку вспомнить о Штефане Якове. И тогда, не дождавшись окончания инаугурации, я направился в квартиру Хрущева.