5 (2/2)

— Хочу знать, какой у тебя вкус. Если не узнаю, то умру. На этом же месте.

И звучит это, может, немного клишейно, немного по-дурацки, но возбуждение достигает своего пика. Милли притягивает его за волосы ближе, он лицом утыкается ей в бедра. Она разводит их широко, даже слишком широко, немного не рассчитав свои силы, потому чуть было не падает, но только заливается звонким смехом. Одну ногу она закидывает ему на плечо. Мэтт сперва ловко стягивает с нее трусы — они такие, сука, мокрые, что их можно руками выжимать. Буквально. Милли чувствует его горячее дыхание своей кожей. А потом случаются две вещи одновременно.

Они, по своей значимости — почти одинаковые. Почти.

Его язык касается ее — влажную и горячую, — а губы его всасывают ее клитор. Ровно в тот самый момент… двери туалета открываются, ну и в них живо влетают каких-то два пьяных до безумия пацана.

Ебаный рот.

Милли автоматически отстраняет Мэтта от себя. Она сдвигает ноги, она поправляет платье.

Ей становится стыдно, но так досадно, что все разочарование сходит лавиной на голову. Блять. Ну как так-то? Почему?

А потому. Нужно было думать головой, Пэдди был прав.

— Нихера себе, — это первый парень, ну и он аж присвистывает, бедняга. — Вы двое и в реальной жизни сосётесь? Бенни, прикидай прикол. Деймон совращает малышку Рейниру. В туалете клуба.

Бен, кажется, больше озабочен злым выражением Мэттового лица.

— Сьебали отсюда, — Смит тяжело дышит. У него растрепанные волосы, ну и может, сейчас кто-то получит по лицу. Сто процентов получит. — Бегом. Прямо сейчас. Или мне повторить?

— Мы ничего не видели, — сообщает Бенни. Он ухватывает своего друга за предплечье, ну и те оба вылетают из туалета так же само, как и влетели в него минуту до этого. — Правда.

Да какая нахуй правда уже после этого? Мэтт проводит рукой по своим волосам, а потом тупо заправляет рубашку. У него на губах все еще остался вкус Милли, ну и он поспешно вытирает рот рукой. В груди у Алкок что-то трескается, расходится неровно по шву. Скоро, вероятно, там уже ничего не останется, пустой станет, обыкновенной.

— Мэтт.

Она зовет его, одновременно поправляя платье и натягивая свое белье.

— Что? Иди умойся.

Она идет. Ничего больше не говорит. Просто легко плещет себе в лицо холодной водой. Становится чуточку полегче. Вроде как. Она мысленно игнорирует жар между ног. Она тупо игнорирует то, что у него до сих пор стоит. Не смотрит туда. Вообще не дышит. Хочется свалить. И набрать Эмили. Хочется разрыдаться. Опять. В который раз. Становится тошно.

— Я вызову тебе такси, — бросает Мэтт, доставая из кармана свой телефон. Они вдруг просто становятся какими-то незнакомцами. От этого так больно, очень больно. — Кенсингтон 14? Я не помню.

Врет, как дышит. Херню какую-то вытворяет. Пиздец.

— Да, конечно, это же проще простого, — Милли закатывает глаза, поворачиваясь к нему. — Сделать вид, что ничего не было. Сбежать. Посадить меня в машину.

— Не говори мне, что сама не думала о том, чтобы нахер телепортироваться отсюда же, если бы умела.

Ну думала. Думала. И что с того? Импульсивные мысли никто не отменял. Защитную реакцию организма тоже. Но сейчас же все по другому, да? Ага, если бы.

— Мы с тобой не нормальные люди, да?

— А нормальные чтобы сделали?

Действительно.

Он параллельно уже держит телефон возле уха. Играет песенка. За минутку какой-то таксист поднимет трубку, ободренный дорогущим переездом от «Блэки» на второй конец Лондона. Сказочно.

— Поговорили бы. Разобрались во всем. Не стали бы отворачиваться друг от друга даже тогда, когда их прервали. Попытались бы понять.

Мэтт устало трет переносицу. От него несет такой тоской, что становится дурно. Хочется стереть себе все воспоминания. Правда. Чтобы жить можно было наконец-то, неужели так много она просит?

— Я не отворачиваюсь от тебя, — рассказывает, пытается сделать это мягко, но ничего не выходит, все слишком сложно завертелось, намертво завязалось узлами.

— А что ты делаешь, Мэтти?

— Я просто больше не смогу вынести, если посмотрю на тебя еще пару минут.

О. Ого. Откровения, значит. Значит, тоже больно. Тоже непонятно. Значит весь твой этот напускай шарм не спасет тебя при падении. Это… немного неожиданно? Милли правда думала, что он руководствовался все это время желанием, ну или похотью. Может, тупым слепым интересом. Она думала, что влюблена только она. А вот как оно оказывается.

— Я напоминаю тебе кого-то?

— Не кого-то, а что-то, — он говорит о каком-то чувстве, о каком-то ощущении, господи-блять, сейчас не самое подходящее время об этом рассуждать. — Да, здравствуйте, одно такси, пожалуйста. Геолокация включена. Спасибо.

Мэтт выключает телефон, пряча его в свои брюки. Он встречается с девушкой взглядом, а потом невольно поджимает губы.

— Понятно. Проводишь меня?

— Нет.

Но он запросто подходит и поправляет лямку ее платья. Аккуратно, мягко. С отголосками какой-то заботы. Милли ловко уворачивается от его касания. Жжется.

Ебануться можно.

Пора бы уже по домам.

— Ты-

— Что? — Он делает пару шагов назад, скрещивая руки на груди. Загорается маленький интерес.

— Ничего. Я пошла.

И она идет. Даже не смотрит на него. Проходит клуб — по памяти. Наконец-то оказывается на свежем воздухе. Снег бьет в лицо, укрывает волосы, всю голову. Успокаивает все тело, запросто уничтожая память о прикосновениях. Милли подбегает к желтой машине. Она бегом заскакивает на заднее сидение, сильно бахнув дверью. Таксист только закатывает глаза.

Старый-добрый Лондон.

1.

Дома ужасно холодно.

Невъебенно холодно.

Чертова Антарктида.

А чего вы ожидали? Батареи нерабочие.

Милли поебать.

Она заходит очень быстро, стягивает платье через верх. Бросает его на пол, а сама просто направляется в свою спальню. Падает на кровать, вдыхая запах с подушек. Одна из них все еще пахнет Мэттом. Потому — нужно. Ведь возбуждение все еще таится под кожей. Переливается в жилах неудовлетворенностью, болью и разочарованием.

Он такое нелепое. Прерванное.

Гудящее.

В ушах звенит.

Руки сами знают, что делать. Милли восстанавливает в памяти моменты по деталям, она вспоминает его руки, его голос, его мокрый рот. Ей многого не нужно, поистине — пальцы уже там, где должны быть. Она глушит первый стон. Черт, а ведь они почти сделали то, что хотели. Его язык был внизу, его язык был почти в ней — от этого кровь заходится нелепым жаром, а сердце подскакивает прямиком в горло. Толкнуться. В него. В его бедра. Еще раз. Ну и по кругу. Подстроиться под его губы, под его неопределенность. Умереть. Еще раз. А потом возродиться.

Истинные католики — закройте, пожалуйста, свои глаза.

Оргазм накрывает ее с такой силой, что отчаянно хочется взять в руки телефон и написать ему о том, что он наделал. Текстом написать. Огромными такими буквами. Сообщить ему о том, что происходит прямо в эту секунду с ней. Как закручиваются ее нервы в клубок, ну и никому уже их больше не распутать. Сил не хватит, понимания не хватит. Будут только вот думать, да гадать.

С ума своего сойдут, не иначе.

Блять.

Она откидывается на подушки, подрагивая, пока телом проносится разряд за разрядом.

Потом она звонит Эмили и говорит «приезжай». Делает это, потому что сама ничего не понимает. Не способна разобраться, нужно чей-то свежий взгляд, новый вектор, ну сами понимаете. Мы вообще не вольны в своих мыслях, потому что не вольны в своих желаниях.

Его рот. Ее губы.

Откровение.

Мэтт ничего не пишет. Милли думает, что он, вероятней всего, сейчас заливается по горло дурацким джином.

Ну и молодец. Хочет выбрать алкоголь вместо разговора — это его право. Никто судить тут не собирается. Никому это нахер не нужно. Но если бы Милли была ясновидицей, если бы ее сны были вещими и сбывались, она бы сейчас же узнала, что никакой джин не помогает ему, что вообще ему ничего не помогает больше, что он через два часа сядет в самолет и улетит куда-то далеко-далеко; на какое-то время. И стало бы ей от этого больно, конечно же. И так тупо легко.

Легко.

2.

Эмили прилетает первым же рейсом.

Дружба — дружбой.

На ней милая шляпка, она наснимала миллиард тик-токов в аэропорту, ну и в руках у нее большая игрушка какого-то дизайнерского зайца.

Классика — классикой.

Она реально полна хорошей энергетики, калифорнийской энергетики, ну и она наглым образом забирает Милли с собой на кофе. Алкок прячется за темными очками, одетая в серый спортивный свитер. Они просто садятся друг напротив друга, невольно окунаясь в атмосферу Нового Года. Работники в этом заведении ходят в шапках эльфов, еще только не хватает посмотреть вместе с ними мультик «Полярный Экспресс». Милли зевает. Им обычно приносят два латте.

— Рассказывай, — убеждает Эмили заговорщицким тоном; работать бы ей в ЦРУ, убеждать бы всех остальных там; может потому ей очень идет роль маленькой Алисенты. — Я хочу знать все. Если он что-то сделал плохое, я его найду. А потом побью. Гребаный англичанин.

Милли невольно заливается хохотом, представив эту сценку. Класс. Она невольно делает глоток кофе, а потом рассказывает. И рассказ этот получается долгим, слишком долгим, потому в самом конце перед ними уже целый столик завален бумажными стаканчиками. Эмили драматически выгибает брови.

Она, вероятно, в полном ужасе.

Но она одновременно — в полном изумлении.

Милли видела такое выражение лица и раньше. Пэдди Консидайн светился подобным. Как бы херово слова не звучали, они все поголовно заинтересованы в том, что будет между ней и Мэттом дальше.

Если будет что-то, конечно.

— Вау, — Кэри подпирает рукой щеку. — Мне кажется, что вы в девятом классе.

— Ну спасибо, — фыркает Милли, копируя ее действие. — Мне кажется, что с такими темпами… мы не доживем до «выпускного».

Они посмеиваются.

— Так ты хотела, чтобы он…

— Чтобы он сорвал с меня одежду? Ну да. Господи, Кэри, ты вообще меня слушала?

— У него, кстати, очень красивые пальцы.

— Замолчи, — Милли в шутку бьет ее по рукам; они заказывают еще чая с молоком. — Я-

— Я же тебе говорила, что вам нужно поговорить.

О да, поговорить. Ага-ага. Так это так вот теперь называется? Да что же делать, если поговорить не получается? Если им двоим нужно, бля, сесть разве что в суде каком-то, по две стороны баррикад, чтобы в процессе разговора случайно не трахнуть друг друга и не запутать адвокатов. Чертов цирк, честное слово.

— Мы не можем. Либо мы отвлекаемся, либо становится слишком страшно и странно. А когда так происходит, то Мэтт закрывается в себе. Он обороняется.

— А ты? Ты готова рассказать ему всю правду?

Нет.

— Я буквально рассказала ему, что я в него влюблена. Этого мало?

— Мало, — Эмили пожимает плечами. — Наверное, этого мало. Слишком много непоняток. Ему сорок, ты еще совсем малышка. У него опыта куча, женщин было куча, хер пойми как это… быть с ним в отношениях. Ты хочешь быть с ним в отношениях?

Милли трет рукой свой лоб. Она не знает.

— Напиши ему. Встреться с ним.

Она пишет. Отправляет, значит, такое:

«Привет. Ты где? Я хочу поговорить. Ты единственный, кто сможет дать ответы на все мои вопросы. Я надеюсь.»

И он пишет. Спустя десять минут. Отправляет, значит, такое:

Я не в Лондоне.

На этом все.