5 (1/2)

Такое случается.

Так, оказывается, бывает.

Не только в кино.

Не только на Бродвее в очередной постановке.

Дымно. Липко. Смертельно-необходимо.

По-дурацки особенно.

Смысл же мы цепляем свой, все пропускаем через собственную призму.

Ох, вот такие дела. Приехали. Не финальная, но остановка.

Прямая остановка. Сердца.

Вот тут. Стоит только опустить руку.

Милли прямо сейчас находится где-то между призрачным состоянием опять расплакаться и заживо сгореть.

Расплавиться. Исчезнуть.

Да и

в одну минуту ты стоишь вот, на двоих ногах стоишь, получается, смотришь на него снизу вверх (заплаканная, потерянная, просящая) — ну и что-то настойчиво рвет голову твою на эти вот части, дробит ее, как молотком, моментально расходится твоя хрупкая защита под пальцами его.

В деталях. Потому что касается он тебя так, будто сам на-память выучил маршрут родинок и родимых пятен еще в прошлой жизни. Будто кожа твоя — его давно, его собственная.

Одна на двоих.

Получается как-то так.

И чувствуешь ты его горячий почти-незнакомый рот, а потом и этот бешеный острый жар его крепкого подтянутого тела. Пахнет он сигаретами, алкоголем (привет всем любителям джина), вязким и тягучим возбуждением, которое ползет с его тела на ее собственное, ну и влага между ног отзывается на его стоящий колом член.

Так нужно. Внутрь.

Чтобы было туго, ну и-

Интересно, сможет ли он заполнить ее до самого конца? Будет ли этого достаточно?

Мэтт импульсивно прижимает Милли к стене, но аккуратно вжимается в нее своим пахом и пропускает стон. А она, такая разгоряченная и живая, инстинктивно подается бедрами ему навстречу. Классика. Охуенная любовная динамика, просто десять горячих столкновений из десяти.

Как после такого жить вообще?

Можно как-то? Кто-либо знает?

Ответов ноль. Херов ноль. Пустота и пшик, леди и джентльмены.

Погнали дальше.

Потому что они опять касаются друг друга губами и, собственно, происходит моментальный коллапс.

Тотальный крах по полной программе.

Бах.

И еще раз. И еще.

Поезда мгновенно сходят со своих рельс. Самолеты тупо попадают в воздушные ямы, ну и больше никогда не выходят на намеченный курс. Земля перестает вращаться: она берет и глупо застывает, парализованная; прислушивается довольно чутко, неимоверно медленно сгорая где-то в большом космосе.

Много.

Всего.

А нужно еще больше.

Мэтт на секунду останавливается и сильно цепляет подбородок Милли. Он заставляет ее посмотреть ему в лицо, запомнить этот момент — навсегда, ну и это так драматично, так, блин, драматично, что звоните и пишете всем драматургам.

Алло, Шекспир? Передай Гамлету, что он хуйня.

А еще:

Так много слюны. Так много тепла. Его тела. Его касаний. И ползет удовольствие удачно вверх — кровь в ушах барабанит такой охуительный ритм, что половина рок-групп Америки и всей Европы запросто собираются продать свою душу самому дьяволу только за шанс услышать, увидеть, ну и разделить.

Милли намертво цепляется Мэтту в волосы.

Больше, вероятно, никогда не отпустит.

Никогда.

Это, сказать по-правде, до жути не похоже на те поцелуи в борделе, когда их окружала большая съёмочная команда, переполненная указаниями и таймлайнами. Это, кажется, вообще ни на что не похоже — есть только два гарячих тела в неоновом помещении.

Магия.

Такая супер-магия, что сказочный Поттер увидел бы, да и въебался бы об стенку головой.

Было бы не три четверти, а сто восьмидесятых. Так бы двоилось в глазах, реально.

Милли открывает широко рот, позволяя столкнуться его языку со своим. Она позволяет вылизать ей почти-что горло, так как он и хотел. Наконец-то. Мэтт сдавленно мычит ей в губы, а руками своими, вот этими, бля, руками, он будто оберегает ее, обхватывает ее затылок так властно и собственнически, ну и выворачивает под правильным углом.

Бедра бьются о бедра.

Имитация секса.

Задолбали.

И становится просто блядски невозможно.

Дышать. Существовать. О чем-то думать.

Память разделяется на «до», ну и на «после».

После такого, по традиции, идет полнейший крах.

Да?

Она отвечает ему так отчаянно, что становится больно. Она отвечает ему так, будто хочет взять и поглотить его целиком — всего, всецело, до последней капли. А нужно ведь будет остановиться. Сейчас, через пять минут, десять — неважно. Нужно будет отойти, убежать, вызвать такси домой.

Кенсингтон, отвезите в дурной Кенсингтон, включите на фоне Стармэна Дэвида Боуи.

Она видит след от красной помады на его скуле — и это сносит ей крышу окончательно.

Все, пропала Милли. Была — а теперь нет. Сгорела заживо.

— Вот так хорошо? — Он толкается в ее бедра опять, немного резким движением, а руками прижимает ее к себе крепко, моментально. — Когда я так делаю? Тебе так нравится?

Спрашивает. Хочет знать. Ее услышать. Словами через рот. А губами отчаянно целует ее горячие щеки, ее нос, веки. Вообще не отлипает, ни за что не отлипнет, хоть силой тяни.

— Да.

— Сделать так еще раз?

Ну попробуй. И тогда мы оба кончим, даже не раздевшись. Фантастика. Милли кивает ему.

— Тогда прижмись ко мне плотнее, — глухо говорит Мэтт, утыкаясь взглядом в ее глаза. — Я знаю, что тебе хочется сдвинуть бедра, я знаю, хочется ощутить блядское трение, но будет удобней, если ты… наоборот их раздвинешь.

Боже.

А?

Милли делает так, как он просит. В голове одни сплошные картинки. Она берется за его руки, ближе подбираясь к телу. Впечатывается в него самого, так громко выдыхая, что на секунду они вдвоем как-то замирают, останавливаются. Она чувствует его член так близко, что буквально начинает молиться. Между ног сильно ноет, ей срочно нужно заполнить это ощущение.

Вдруг:

— Почему мы это делаем?

М-м? Мэтт непонимающе склоняет голову. Его большой палец ласково надавливает на ее подбородок. Он чувствует, как собственная смазка марает белье. Становится очень липко. Очень тесно.

Какая-то пытка, честное слово.

— Что ты… имеешь ввиду?

Она говорит, наверное, о том, что они уже двадцать минут стоят вот тут, почти тело поверх тела, ну и целуются. Никто не понимает, что произойдет дальше. Никто из них не знает — могул ли они… что? Трахнуться? Заняться сексом? Любовью?

Детский, бля, садик.

— Ну, — ей очень сложно успокоить дыхание, особенно, когда Смит опускает вторую руку и опять касается ее внутренней стороны бедра. — Мы собираемся раздеться? Мэтт.

— Больше всего я хочу раздеться. Стянуть с тебя это прекрасное платье, ну и-

Ну и?

— Тогда почему ты этого не делаешь? — Вот так, обычный вопрос, бери и отвечай. Сейчас же.

Отвечай. Как будто это так просто. Как будто тут пустая комната в квартире, где никого нет, где можно делать все, чего хочешь. А разве можно делать все? Милли знает, что нет. Небезопасно. Их могут увидеть. О них могут опять накатать ужасно пошлую статью. Желтая пресса, здравствуйте и идите нахуй. В итоге… их могут даже уничтожить, если они не будут острожными. Но думать об этом так сложно сейчас, так невыносимо сложно — особенно, когда Милли чувствует, как его пальцы, его ужасно длинные и красивые пальцы, наконец-то касаются ее трусиков. Она резко дергается, но он твердо останавливает ее одним только жестом. Даже, бля, не думай. Никуда ты не уйдешь. Ты вот останешься тут — поглощенная, добела возбужденная, ну и моя.

Моя.

— Не могу, — обычно объясняет Мэтт, утыкаясь ей в шею, засасывая кожу так сильно, что тот дурацкий засос от какого-то дурака… просто проиграет по всем фронтам, он станет ничтожным. — Дело в том, что я хочу тебя, как проклятый. Но да, ты была права. Все так запутанно, что если сейчас ты меня почувствуешь в себе… мы никогда не разберемся.

Ты — меня.

В себе.

Ага.

Его пальцы ловко оттягивают белое белье и проникают под него. Широкая ладонь тупо ложиться прямо туда, где все мокрое, такое теплое, ну и Милли прикусывает себе губы до крови, зажмуриваясь. Она невольно и инстинктивно подается его пальцам навстречу.

Трется о них, словно это единственный язык любви, который она выучила. И сдала, сука, на отлично.

— Твои слова противоречат действиям, — еле-еле выдыхает девушка, чувствуя, как его большой палец надавливает на клитор. Телом проносится вспышка. — Ч-черт.

Она ерзает. Так нужно.

— А твои действия противоречат твоим словам, — отвечает Смит. — Как тогда, на танцполе.

Поебать на танцпол. На него, ну и на мистера Оксфорда.

Милли пропускает стон, утыкаясь лбом в плечо мужчины. Она хочет наплевать на все — на людей, на последствия, на разговоры, — ну и расстегнуть его чертов ремень, а потом тупо снять его штаны вместе с боксерами, за один раз, бля, чтобы его большой мокрый член ударился ему об живот. Она правда хочет опуститься на колени, взять его руками, а потом поднести его к своим губам. И заставить Мэтта молится в голос. Заставить его кончить, а потом преклонить перед ней колени. Как в стиле Таргариенов, потому что на меньшее никто уже не надеется.

— Так хорошо?

— Перестань, блять, спрашивать. Ты-

Она тут же затыкается. Забывает слова, буквы, значения. Его два пальца проскальзывают в нее так легко, так профессионально, будто он этим вот зарабатывает себе на жизнь. Она непроизвольно туго сжимается вокруг них, почти ловя оргазм. Тело не слушается. Телу — мало. Мэтт откидывает голову назад и шумно выдыхает. Он что-то шепчет себе под нос, что-то критически важное, но его расслышать так сложно, так, бля, сложно, музыка орет, как сумасшедшая. А потом он вынимает из нее пальцы, лишая ее самой жизни, кажется. И тут же опускается на колени, обхватив руками бедра. Щеки у Милли так тупо заливаются румянцем, словно она никогда такого не делала прежде. Она смотрит вниз, а он смотрит в ответ. Это мысленная война, это немое соглашение. Это любовь, наверное. Как знать-то, как знать.

— Ты хочешь этого? — Спрашивает. С ней он задает много вопросов, ей он задает много вопросов, ну и это так странно ему чувствуется, все это так по-другому; он привык просто вытрахивать из девушек стоны, самую малость просто наплевав на их удовольствие.

Никто никогда раньше ее об этом не спрашивал. Все брали, ну и брали, ну и брали, — ну и было хорошо, конечно, но… от этого низко голоса мурашки бегут под кожей. Вдруг хочется обнять Мэтта, крепко обнять, ну и заботу ему отдать свою — чтобы забрал ее всю, чтобы он растворился в ней окончательно.

— Минутами раньше я думала, что хочу сделать тебе минет, — почему-то признается Милли, прикусывая губу. Ее волосы все растрепались, она совершенно и прекрасно красивая в этот момент.

Мэтт ласково улыбается ей. Он поглаживает ее лодыжку.

— Правда? Тогда телепатия сработала, ну и я решил первым сделать что-то подобное.

Да?

— Что?