chapter 20 (2/2)
***</p>
— Прошу!
Эта дверь даже не скрипнула, когда распахнулась под приглашающим жестом Лужи. Девчонка потратила на вскрытие замка одну кривую шпильку, позаимствованную у Аси без согласия той, и ровно три минуты напряженного копошения в старом дверном замке.
— Тс! — Бэллка прижала указательный палец к губам, — Вообще не до шуток сейчас. Нас все еще могут заметить.
Учительская хранила в себе необходимое после сквозняков коридора тепло, будто там только что отключили обогреватель. Приятный аромат сыроватой мебели ударил в нос. Большие окна вдоль всей левой стены, несмотря на близость ночи, делали помещение просторным и даже уютным, что вообще не могло сочетаться с этим зданием. Школа не принадлежала к числу тех мест, где можно чувствовать себя уютно и в безопасности.
Все складывалось как нельзя лучше. Они встретили Третьякову, спешащую на обход, по пути сюда и были уверены в собственном успехе. По расчетам Малой, никто кроме Ангеловны не должен был дежурить в Школе этим вечером, а до возвращения Марии Владимировны в учительскую оставалось около сорока минут.
Под ногой Кузнецовой хрустнула половица, видимо затопленная раньше благодаря дырявой крыше, но сейчас высушенная и дочиста натертая. Девушка вздрогнула и замерла.
— Ну? Чего ты ждешь? Время идет!
— Не торопи меня, — громким шепотом огрызнулась Бэллка на нервную Лужу, — Следи лучше за дверью.
Лика хмыкнула и, обернувшись, приникла к тонкой щелке в дверном проеме:
— Горизонт чист, ни одной живой души в коридоре. Отсюда видно даже кусочек лестницы…
Рука Бэллы боязливо столкнулась с выключателем, и погруженный в вечерний полумрак кабинет озарило электрическим светом.
Она в свое время вдоволь наскиталась по всевозможным кабинетам и приемным, выслушивая бесконечную череду выговоров, но эта комната не шла с ними ни в какое сравнение. От пола до потолка одной из стен тянулись ряды уставленных книгами и папками полок. Словно местные преподаватели предполагали, что такая груда бумаг позволит всем им почувствовать, что от их действия зависят жизни примерно сотни девчонок. Но будто в насмешку или протест напротив кипы бумаг пристроился уютный диванчик с кофейным столиком и каким-то совсем домашним торшером, так что о том, как здесь проводят время в периоды дежурства, вопросов не возникало.
Бэллка аккуратно обошла широкий стол с тремя колченогими стульями разных дизайнов и приблизилась к полкам. Пальцы дрожали от предвкушения и сладкой тревоги, но она была растеряна, потому что совершенно не понимала, где и что ей следует искать.
На книги она не обращала внимания: вряд ли Вика Беляева — героиня труда какого-то Макаренко или Выготского. Поиск начала сразу с документов. Широкие корешки тянущихся перед ней папок подписаны были комбинацией цифр, и немало времени ушло на то, чтоб разобраться, что первые четыре цифры — это учебный год, а последующие две — номер группы.
Влажными от волнения ладонями Малая судорожно перебирала криво напечатанные черно-белые фотографии и увесистые характеристики. Группы и фамилии заканчивались, а имени «Вика Беляева» все не встречалось.
— Ты там умерла?
— Не отвлекай меня, я ищу!
— Ты ищи, но время-то идет!
Тикающие часы над дверью показывали, что на поиски ей осталось не больше десяти минут, а потом им с Ликой стоит снова колдовать над дверным замком и утекать из этого крыла.
Бэллка закусила губу.
Оно должно быть где-то рядом! Кузнецова чувствовала, как тайна вновь ускользает от нее, будто вся Школа, включая книжные полки, решила скрыть от нее нечто важное. Хотелось зарычать от досады, но она только сдула со лба выбившуюся из худого пучка на затылке прядку и наугад вытащила новую папку.
Первая же характеристика оказалась её собственной и девчонка с отвращением ее перелистнула. Папка, посвященная десятой.
Может, ей и вправду стоило сделать вид, будто ничего не произошло? Отпустить ситуацию и мучающую воображение личность таинственной девчонки, позволить эху ее шагов затеряться в пустоте, не терзаться больше вопросами о чужой доброте и участи. Но имя ведь из-за любопытства и благодарности уже нитками в мозгу вышито!
Бездумно, уже ни на что не надеясь, Бэллка перелистывала страницы, скользя взглядом по знакомым лицам. Все это было глупо и бесполезно, зря она только напрягла Лужанскую.
Ладонь замерла над последней фотографией.
Костья.
Тишина вдруг из тревожной превратилась в убийственную, как будто староста десятой влияла на атмосферу даже глядя с замыленной фотографии. Где-то далеко хлопнула дверь. Можно было расслышать, как легко постукивают в оконное стекло ветки озябших деревьев, как кто-то этажом ниже, в столовой, с грохотом роняет табурет на пол и кричит.
Фотография предсказуемо молчала и Малая, воровато оглянувшись на приникшую к дверной щели Лужу, невесомо провела по ней рукой. На секунду она вдруг поняла, что была бы рада услышать от Купер хоть предложение, хоть одно слово, даже самое жёсткое, даже язвительно болезненное, ужасное.
Уголок свежего портрета загнулся, и, нахмурившись в удивлении, девчонка заметила, что в этой характеристике два изображения.
Аккуратно вытащив снимок двумя пальцами, она развернула бумагу и попыталась разгладить сгибы. На неё смотрела Костья Купер. Такая, какой она её еще не знала. Маленькая, без татуировок на лице и руках, но уже с недетской тоской в глазах и плотными, глубоко в кожу втертыми синяками.
— Смешная, — беззвучно проговорила Малая, ткнув пальцем в фотографию, ноготь угодил Костье в переносицу, — И упрямая! — повторила она громче. Ледяная рука соскользнула всего на пару сантиметров, и сиюминутно напряженные пальцы обмякли, когда очутились у чужих тонких, черно-белых губ. У знакомой натянутой, недоброй улыбки. Она знает эти губы, она знает их требовательность и мягкость, их…
Волна смущения захлестнула, заставляя тело поёжится, а пальцы сжаться в кулак.
— Ну че ты зависла? — громкий голос Лики в самое ухо отрезвил и смутил еще сильнее, как будто она делала что-то противозаконное. Напечатанное на тонкой бумаге фото вылетело из ослабевшей хватки и плавно приземлилось на пол.
Бэллка чертыхнулась и дернулась, но Лужа уже резво подняла бумажку, завертев ее в руке:
— Пялишься на нашу старосту?.. А, так это она! Интересно…
— Чего? — игнорируя вмиг покрасневшие щеки Кузнецова перехватила ее руку и уставилась на отпечатанные на обороте фотографии буквы.
«В. Беляева»
Ласковые пальцы паники пробежали по затылку, шее, позвоночнику и Бэллке показалось, что это все странный психоделический сон, полный страхов и предрассудков.
— Этого не может быть…
— Может, — Лужанская дернула на себя папку и ткнула смуглым пальцем в какие-то надписи, — Вот официальная смена имени, даты и старое свидетельство о рождении..
Голос ее доносился до Малой как из толщи воды.
Перед глазами всё поплыло, смешалось в общий поток, и вспышками замелькали лица. Вот она лежит на кафеле в туалете в первый день в Школе, а вот уже просыпается в больничном крыле. Рядом… А кто был рядом? Память с завидным постоянством её подводила. Как она смогла забыть такой знакомый голос, такой уже до боли родной запах одежды? Стертые надписи на спинке кровати… Она положила ее на свою кровать… «Не пиши записки мертвым людям»… Она спасала ее. Все это время ее спасала Костья Купер. Под своим или чужим именем, рядом всегда была она.
— Бэллка, Бэллка, — тормошившая её за плечо Лужанская уже звучала истерично, — Бэллка, приди в себя, кто-то идет!
Пока Кузнецова фокусировала взгляд Лика забегала по небольшому помещению вихрем: выдернула из несопротивляющихся ладоней папку и убрала на место, поправила порядок корешков на полке, щелкнула выключателем.
— Надо уходить! — истеричным шепотом повторяла она, но ручка двери уже повернулась, и ей не осталось ничего другого, кроме как толкнуть заступоренную от чего-то Малую под стол и залезть следом.
***</p>
Купер летела по коридорам, не разбирая дороги. Мысли в голове бились запертыми в клетке птицами, то и дело ударяясь о прутья и ломая крылья. Набатом уже привычно в глотке стучала мантра «только бы успеть».
Неосознанно или специально, но Бэллка опять сделала то, к чему всё давно шло: выпустила её гнев из организма, вспоров кожу необдуманными действиями. Хотелось громить и крушить. Какой редкостной идиоткой надо быть, чтоб так себя подставлять. Она ведь предупреждала ее, предупреждала!
Бунина, переваливаясь, как утка, сопела ей в плечо, стараясь не отставать, но сдалась на лестнице:
— Кэп, мы на какой пожар спешим?
Закрыв рот, Каспер пыталась дышать носом, медленно и с трудом, и у неё это получилось. Осознание, что происходит, и где она находится, приходило постепенно, с каждым вдохом, с каждым биением. Она ничем никому не поможет, если не справится со своим состоянием сейчас. Три коротких вдоха, один длинный выдох.
— Мы не на пожар, мы на убийство.
Настя затормозила, разнося противный звук скольжения ботинок по помещению:
— Мы играем в «я говорю загадочное начало, а оппонент изнывает от любопытства» или что? — раздражённо бросила она.
— Нет, мы играем в «найди и обезвредь».
— А, — с облегчением выдохнула Бунина, идя теперь в ногу с замедлившейся старостой, — Мстим Лукиной за то, что она не уехала на выходные?
— Что?!
Настя вытаращилась на остановившуюся девушку, изумленно моргая:
— Ну, Лукина не сменилась с Третьяковой сегодня, я видела ее, когда тебя искала…
— Твою мать!
Купер скептически не верит в бога, но в Кузнецову верит отчаянно. Просто продержись до моего прихода и не натвори глупостей, пожалуйста!
***</p>
Под столом было чертовски неудобно и пыльно. Они сидели, боясь шелохнуться, прижатые друг к другу почти вплотную, нелепо подтянув колени к груди.
Полумрак в учительской сохранился, кто-то только щелкнул торшером, так что в убежище Малой и Лужи нельзя было разглядеть, кто пришел. Голоса звучали знакомо, но диалог был до того фантастическим, что Кузнецовой пришлось зажать себе рот ладонью, чтоб не вырвалась непрошенное «охуеть».
— Ты не закрыла дверь? — нахмуренные брови Грымзы представлялись очень ярко, почти также, как и безмятежное выражение лица Марии.
— Возможно, забыла. Трудный день.
— Что такое? — неправдоподобно мягкий голос Лукиной сопровождался шелестом ткани. Бэллка рискнула предположить, что она снимала свой черный пиджак.
— Назвали Асассина Отсасином и хохотали сорок минут, представляешь? Каждый день — как в клетку…
Лужа в темноте стола подмигнула Бэллке: помнишь? Разумеется, это ведь у них сегодня Третьякова вела урок. Веселья Малая не разделяла, отодвинув все возможные эмоции на второй план, она раздумывала, как скоро им удастся выбраться из кабинета незамеченными. Судя по звуку включающегося чайника, преподавательницы собирались основаться здесь надолго.
— Знаю, дорогая, знаю. Сделать тебе массаж?
Захотелось провалиться сквозь пол. Это явно не то, что они должны были слышать и видеть. Бэллка зажмурилась, собираясь попросить у суки-судьбы возможность побега, но тут Лужанская, надышавшись пыли, громко и звучно чихнула.
В следующую секунду шокированные глаза Кузнецовой столкнулись с заглянувшим под стол, перекошенным от гнева лицом Грымзы.
***</p>
Не успели. Костья поняла это по долетающим из-за приоткрытой двери звукам и, попросив жестами Бунину быть тише, подкралась ближе, заглядывая внутрь.
В центре учительской воинственно смотрели друг на друга Малая и всклоченная, необычно эмоциональная Грымза. Третьякова с Лужей стояли за их спинами верными вассалами. Захотелось сплюнуть от абсурдной двусмысленной картинки.
— Да вы отсюда пробкой обе вылетите!
— В полете мы успеем рассказать о преподавательницах-лесбиянках всем, кого встретим.
Это было не туше, это был поражающий наповал выстрел. Лукина задохнулась заготовленной фразой и поправила очки обманчиво-мягким жестом:
— Что ты сказала?!
— Хватит! — сжимающая тонкими пальцами виски Мария Владимировна поморщилась, — Я думаю, мы все устали и сейчас наговорим друг другу много лишнего. Девочкам пора отдохнуть, и только их спокойный сон поможет им забыть все, что им померещилось, я права?
Женщина густо покраснела и, не найдя больше ни одного аргумента, прекратила разговор так же резко, как начала, прижавшись к Грымзе плечом.
Костья в немом восхищении смотрела, как взрослые серьёзные люди оробели перед гонором обычной девчонки. Из-за пикантности темы, которая даже Купер удивила, никому из воспитательниц даже в голову не пришло подумать о том, что Бэллке попросту никто не поверит. Они с Лужей явно стали свидетельницами чего-то сокровенного, и, как бы Лауре не думалось и не хотелось, чтобы все об этом забыли, Малая будет просто законченной идиоткой, если грамотно не использует это в своих целях.
Почувствовав, что сила аргумента сейчас хоть и мала, но все же на нужной стороне, Каспер резво три раза ударила кулаком в косяк и шире распахнула дверь.
— Добрый вечер! А вот и девочки, я их везде ищу. Мы на ужин опаздываем, — она натянуто улыбнулась Третьяковой и перевела взгляд на растерянную и злую фигуру Грымзы, — Что-то случилось, Лаура Альбертовна?
Она метнула на своих осторожный взгляд из-под ресниц. Визуально обе были в порядке, но как-то интуитивно она почувствовала их испуг, слабый, неуловимый страх. Пальцы левой руки дернулись, и староста десятой группы сжала её в кулак, пряча за спину.
Хмурые брови и огненные глаза Лукиной сказали всё за неё, но она все же взяла себя в руки:
— Костья, что все это значит? Почему твои подопечные шатаются по Школе во время ужина? Что они вообще забыли в этом крыле? Ты думаешь, я спущу это с рук, когда у них такие характеристики?
Каспер выдержала твердый взгляд и криво улыбнулась, пытаясь блефовать так откровенно и умело, как ей еще не приходилось ни разу в жизни:
— Вы же знаете их, они у меня пока не совсем послушные, но мы над этим работаем. Они непоседливые, но главный их недостаток в том, что они болтливые, понимаете?
Мария Владимировна издала полустон-полувсхлип и спрятала лицо в ладонях. Купер стало ее даже жалко, но на войне с Грымзой все средства хороши.
— Я все еще могу написать на них докладную за несоблюдение режима.
— Они соблюдали режим, — Купер бросила предостерегающий взгляд на кусающую губы Бэллку и нахохлившуюся Лику, — Просто искали Настю. Знаете, Бунина…
— Я, кстати, здесь! — дверь в учительскую распахнулась, гулко ударяясь о стену, а на пороге нарисовалась храбрящаяся фигура. Глаза Лукиной закатились почти интуитивно.
— Заблудилась, — губа Насти задрожала так натурально, что ей стоя похлопал бы Станиславский, — Потерялась! Заплутала! Ходила и кричала «ау»! Вы мне верите, Мария Владимировна?!
Третьякова угукнула и вдруг, сделав два шага назад, рухнула на диван.
— Ой…
Лицо Грымзы исказила мученическая гримаса:
— Все на выход! Вы, — она яростно ткнула пальцем в девчонок, — Живо в комнату! А ты, — мечущий молнии взгляд затормозил на Костье, — Просто за дверь. Через минуту выйду — поговорим.
***</p>
Предсказуемо после ужина, на который она не пошла, нужный коридор оказался пуст, даже изредка спешащих спрятаться от сквозняков девчонок не было видно. Шаги гулко отдавались, угрожающе вибрируя в воздухе. Холод больше не становился препятствием и не вызывал привычных мурашек. Тело и легкие пылали, она, стараясь не переходить на бег, шла так быстро, как только могла. Волосы, собранные на затылке в привычный недохвост, растрепались.
Свернув за угол, миновав тупик девятой группы, она дошла до лестниц. Ледяная рука схватилась за перила, чтобы спуститься вниз и отыскать Костью. Ну конечно!
Ладонь, сжимавшая перила, дрогнула. Неожиданно для себя самой она очнулась, уже идя размеренным шагом в противоположное крыло Школы. Это место было таким очевидным, что Бэлла просто дура, раз сразу не заглянула туда. Подоконник в конце третьего этажа. Она же сама водила её туда поговорить в сентябре.
Стремясь проверить догадку, Малая не выдержала и рванула в конец коридора, оглядываясь по сторонам. Неуловимый сигнал в сердце приказал повернуться влево. Наткнувшись на знакомую фигуру, она замерла, нерешительно остановившись в паре шагов.
Костья и вправду сидела на том же подоконнике. Понятное дело, что она будет здесь, но какого-то чёрта это всё равно её будто удивило.
Староста уткнулась затылком в стену, закрыв глаза, и в свисающей руке вертела зажигалку. Возможно, это могло показаться чем-то надменным, но несколько недель назад Бэллка заметила за ней привычку вертеть что-то в руках, так что теперь в её сознании она так не выглядела.
А Каспер устала. Слишком много произошло за день.
Стычка с девятой… Какого хрена вообще? Массовых драк между группами не случалось уже несколько лет. Правило было нарушено. То последнее правило, что еще сдерживало относительный порядок. Школа погрязнет в хаосе, если старшие группы начнут нападать друг на друга. Допустить это значило бы развязать войну. А значит, нужно что-то снова говорить-делать-убеждать.
Неизвестно зачем пролезшая в учительскую Малая… Радовала в случае с которой только череда случайностей: непонятно, что этим двум неугомонным там удалось подглядеть-подслушать, но Грымза была ослеплена гневом и смущением одновременно и обещала прекратить всяческие попытки отправить непонравившуюся ей девчонку в детскую колонию в обмен на вечное молчание.
Костья ушла от нее час назад почти победительницей, подарив на прощание короткую «иди-пожалуйста-на-хер» улыбку.
Лужа… Нахер Лужу, о ней даже думать не хотелось.
Она закрыла глаза, и казалось, уже сидела так целую вечность, гоня мысли. Но они замерли, недвижимые. Староста на свой подоконник приползла как облезлая кошка в тихий угол сразу после учительской. Стоило пойти в комнату и проконтролировать десятую, но сил не было совсем. Рука уже жила своей жизнью, и Костья, чтоб усмирить дрожь, вертела пальцами давно не работающую зажигалку.
Шаги она услышала издалека, но предпочла сделать вид, что не ощущает чужого присутствия. Она запретила своим выходить сегодня вечером из спальни и есть только один человек, который слушает её в последнюю очередь.
— Я знаю, кто такая Вика Беляева.
Удивление было пустым и мгновенным, но Купер сдержала себя и не открыла глаза, глубоко вдыхая:
— Ага.
— Мне все это время помогала только ты.
— Ага.
Судя по тишине и чужому неровному дыханию, Малая стояла совсем близко и почти не двигалась. Сердце стукнуло и заныло от желания поговорить. Не сейчас. Глупой девчонке пора бы уйти, потому что еще пару минут, и Каспер начнет бесоебить в очередном припадке, а ей этого видеть точно не стоит.
— Ты знаешь, что уже почти отбой и пора спать? — Костья сменила тему, но ей и в голову не могло прийти, что же нужно сказать, чтоб Кузнецова самостоятельно, а главное, как можно скорее, ретировалась.
— Не злись.
Костья открыла глаза:
— Не злюсь.
— Мы с Ликой пошли туда, чтоб выяснить. Я должна была давно все понять, это же было таким очевидным. Кто, если не ты…
Купер выглядела спокойной, и это сбивало Малую с толку. В груди старосты же на деле взревела ярость. Настоящая, просыпающаяся ярость. Не от её последних слов, нет. Вовсе не это. Мы с Ликой. Мы-блять-с-Ликой. Сука. Почему нужно упоминать кого-то другого с такой виной и заботой в голосе, когда они говорят наедине?
Зажигалка упала на пол и, отскочив от холодных досок с тихим стуком, улетела куда-то к стене. Бэлла протянула ладонь, переплетая их пальцы, но Каспер выдернула дрожащую руку.
— От моего прикосновения, что, птицы дохнут?
— Птицы нет, я — да.
— Прости.
«Прости. Прости. Прости», — витает в воздухе и бьёт её кулаком в нос, в шею, в живот.
Это слово такое громкое, тягучее, оно начало убивать её снова и снова, пока она не согнулась пополам.
— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — трясущимися руками она зажала уши и зажмурилась.
Всё вмиг потеряло свою сущность, кругом одни нули и ничего не нужно. Дрожь контролировать больше не получалось, как и не получалось уверить себя в том, что боль в висках не настоящая. Опять оно.
Звон в ушах не позволил расслышать больше встревоженного тихого голоса, а перед глазами возникла мутная дымка, сбросить которую не получилось сразу. Костье Купер очень плохо. И как бы банально это не звучало, в эту секунду голос и прикосновения к лицу чужих теплых ладоней — единственное, на чем получилось сосредоточиться. Голос казался до боли знакомым и бормотал что-то успокаивающе, но слов ей не разобрать. Костья силилась сказать-спросить, но трясло её так сильно, что получаются только странные звуки. Мягкие руки баюкали ее голову и гладили плечи.
Приручи мою боль, но не приручай меня, если не хочешь рядом видеть…
Кузнецова с тревогой смотрела на то, как подернутые слезной пеленой глаза напротив закатываются, а потом прячутся под дрожащими ресницами. Костья могла упасть с подоконника, потому что начала дергаться, и больше ни о чем другом Малая не думала, когда подошла ближе. Положила руки на чужие напряженные плечи, стараясь не смотреть в полное боли и обиды лицо. Татуированные руки в темных волосах вдруг стали дрожать так сильно, что ей на минуту показалось, будто девушку начинает трясти от её касаний.
Бэллка прижала её к себе, больше не раздумывая.
Раз — и её слезы пропитывают футболку Кузнецовой и мочат шею.
Два — и её нос утыкается в плечо, но она почему-то не всхлипывает, а ещё больше напрягается, будто чувствует что-то страшное.
Три — и голос её звучит уже по-иному, без волнения и страха, она просто шепчет ей что то бессвязное в волосы, гладя по голове трясущимися руками.
Сейчас она беззащитная, настоящая. Купер ощущается в руках до неприличия правильно. Обветренные губы чуть приоткрыты, Бэллке не приходилось считать, сколько раз она касалась их, но теперь ей вспомнился первый поцелуй. Тогда казалось, она умрёт. От стыда, неловкости или чувства безнадеги и безответности. Но не умерла. Или это такой странный ад?
Она не знала, сколько простояла у подоконника, привычно прижимая к себе чужую трясущуюся фигуру, пока не привыкла к стуку медленно успокаивающегося сердца.
Бэллка не сразу поняла, почему стало тяжело и тепло, лишь когда чужие губы уткнулись в ворот футболки, Кузнецова почувствовала, как Костья прижимается ближе к ней и превращает цепляющиеся в тревоге ладони в нежное объятье.
Пальцы ее дрожали, как если бы это доставляло ей дикие ожоги. Впрочем, так оно и было. Так и ощущалось.
— Тише. Тише, — повторяла Бэлла снова и снова. К кому это обращение? Она не была уверена, что только к Купер. Ей сейчас это даже нужнее, — Успокойся. Вот так…
Я сама нас двоих боюсь, но так хочу тебя защитить.
Бэлла знает, что она чертовски устала, и то, что причина усталости в ней самой в том числе, она знает тоже. Но она по-настоящему хочет девушку рядом: не так, в приступе паники, а по-настоящему.
Кончик чужого холодного носа проехался по её прикрытым тканью футболки ключицам и замер в ямочке на шее.
— Прости меня, Костья. Спасибо тебе за все, что ты делаешь… Я и Лика, мы…
— Не зли меня, это плохо кончится. Лучше молчи тогда, — губы шевелились на тонкой коже шеи мягко, но голос был хриплый, почти озлобленный. Бэллка непонимающе нахмурилась, а потом до нее дошло.
— Ты что, ревнуешь?
— Да.
И это простое «да» вдруг выбило почву из-под ног, поселив такую щекотную легкость внутри, что, не обнимай ее сейчас Каспер, коленки бы явно подкосились. Пряча покрасневшее лицо на чужой макушке, Бэлла старалась спрятать и сквозящую улыбку в голосе:
— Зря. Лужанская — это просто друг. Она всегда рядом, потому что я не могу её бросить.
— А я? Меня можно бросить?
Пальцы сами побежали по чужой спине, обводя еще подрагивающие узкие лопатки. От оконного стекла веяло холодом минусовой погоды за окном, но внутри девчонки все горело. Улицу за стенами Школы накрывает снег, а Кузнецову в очередной раз накрывает Костьей Купер.
— Ты — больше.
Каспер вдруг стала отстраняться, и Бэллка уже мысленно обругала себя за то, что не выразилась точнее, но девушка только сменила положение, чтоб выдать горячим быстрым шепотом прямо в ухо, отвлекая скользящими вниз по телу пальцами:
— Скажи, — правая ладонь нырнула под футболку и замерла, прижавшись к покрывшейся мурашками спине, — Скажи это.
— Ты самая лучшая. Самая. Ты одна такая, и я никуда от тебя не уйду.
Собственный голос прозвучал обезоруживающе и вполне безопасно, так что и Костья даже не растерялась, когда вдруг, подхваченная, оказалась прижатой к стеклу, а пальцы Бэллки сошлись у неё на подбородке, заставляя её смотреть той в лицо.
— Скажи еще, — опуская глаза на губы девушки.
Кузнецова наклонилась к ней и провела языком по нижней губе, тут же отстраняясь.
— Я много сказала сегодня, — пробормотала, наклоняя голову и невесомо касаясь носом щеки Купер. Та шумно выдохнула, когда Бэллка оставила лёгкий поцелуй у неё под ухом, и непроизвольно притянула руками ее за талию чуть ближе.
— Хочешь, скажу я?
— Мгм, — Кузнецова закрыла глаза. Тепло разлилось по телу и где-то от затылка начали танцевать мурашки. Можно ей задержаться в этом мгновении насовсем? Вот так близко ловить чужое дыхание, целовать еще соленые после истерики щеки и обводить пальцами татуировки.
— Бэлла.
— М? — она прозвучало лениво, пока губы поднимались выше, к скуле, а потом к выбитой на виске веточке.
— Я тебя люблю.