chapter 16 (1/2)

«…если хочешь ты чтоб я был счастлив,

наизнанку вывернись со мной…»</p>

Потертый светлый пол под ногами был настолько чистым, что хотелось лечь, прижаться к нему щекой и никогда больше не подниматься, но два пристальных, словно ощупывающих ее, взгляда не позволяли даже присесть.

Костья вздохнула полной грудью.

Она торопилась, путалась в ногах, дважды споткнулась на лестнице и стучала в дверь совершенно растрепанная, даже несмотря на то, что несколько минут перед этим приглаживала волосы и усмиряла дыхание. Перед глазами стояло обиженное, покрасневшее от подступающих злых слез лицо Бэллки и это зрелище царапало изнутри грудь, злило и огорчало одновременно.

Кабинет Литвиновой привычно встретил ее запахом старенького обогревателя, желтым светом настольной лампы и зеленью цветов. Батареи то ли пели, то ли плакали, наполняя помещение мерным журчанием ржавой воды.

— Что-то давно ты не заходила! Я как раз собиралась с тобой поговорить, — Элеонора Федоровна поправила очки свободной рукой.

Директриса теребила стоящий на подоконнике фикус длинными музыкальными пальцами, попеременно плеская в горшок из маленькой жестяной лейки. Место для посетителей напротив ее директорского кресла на колесиках как-то торжественно занимала Грымза.

Дело пахло керосином, и чувствовалось это в мелочах: в самодовольной улыбке воспитательницы, в том, что Литвинова решила не говорить с ней наедине, в том, что встреча их происходит после ужина в пятницу.

Лаура Альбретовна обладала колоссальным влиянием на преподавательский состав. Среди взрослой составляющей Школы она имела незыблемый авторитет, по сути, являясь ярким примером того, как эффектная стрижка, деловые пиджаки и ненависть ко всему живому делали из кого угодно прекрасного педагога в глазах общественности. Строгость и стать заставляли слушать ее внимательно и следовать ее указаниям, но мало кто нашел бы в выражении ее лица хоть малую толику любви к детям.

Для Литвиновой Грымза играла роль наплечного демона, серого кардинала, подсказывающего, впрочем, верные, но не всегда оправданно жестокие решения. Грымза искренне была уверена в том, что дурь из трудных подростков необходимо в прямом смысле слова выбивать, и, если б физические наказания были законны, она бы лично секла девчонок.

Впрочем, инциденты были. В конце прошлого года Лукина была отстранена от работы на три месяца за то, что дала одной из воспитанниц пощечину. Тогда громко хлопали закрывающиеся двери, приезжала очередная комиссия, девчонки шушукались, а Литвинова, встретив Грымзу в коридоре, при всех сменила тон и, не здороваясь, только сквозь зубы отчеканила «Немедленно в мой кабинет». Говорят, из кабинета тогда слышались даже крики. Но история так и осталась наполовину скрытой за закрытыми дверями: заплаканную девчонку куда-то перевели без объяснений и права попрощаться с группой, а Лауру Альбертовну отстранили.

Вернулась она неделю назад, сверкая белозубой улыбкой и цокая каблуками так, словно ничего не произошло, только движения стали осторожнее, медлительнее, будто она пыталась усмирить нечто внутри себя.

Литвинова отставила лейку и выдернула из розетки шнур обогревателя. В кабинете стало чуть тише. Она катнула в сторону Костьи свое кресло так, что староста поймала его за секунду до того, как кожаная махина в нее врезалась.

— Садись. Разговор будет долгим.

Купер послушно присела на краешек кресла, чувствуя себя жертвой на электрическом стуле. Сидящая напротив Грымза в пиджаке, на который так и просились погоны, достала сигареты, игнорируя покосившуюся на нее в немом неодобрении Литвинову. Зыркнув на ее туфли с острыми, лакированными мысками, Костья словно невзначай спрятала ноги в поношеных берцах под кресло.

— Как у тебя дела, Костья?

Староста десятой группы усмехнулась, деланно-небрежно раскинув руки на подлокотниках кресла:

— Вы меня позвали, чтоб узнать о самочувствии?

Литвинова тоже выдавила скупую ухмылку, качая головой:

— И это тоже. Ты ведь знаешь, зачем здесь. Скоро будет три месяца с дня появления в твоей группе новенькой.

— И? — Костья выразительно выгнула бровь, пряча легкую дрожь рук в кулаки, — Она жива и здорова, она не изгой. Я выполняю Ваше поручение.

— Допустим, про «здорова» ты погорячилась. Да и про «изгоя» тоже, — Грымза выпустила из округленных губ струйку пахучего, сладкого дыма, — Не спорь, я знаю, что это так.

Купер взглядом проследила вознесение и таяние дыма на фоне побеленного потолка, и лишь потом перевела взгляд на Литвинову, отвечая именно ей, зная, что это будет выводить Лукину из себя.

— Да, она сейчас поправляется. Но это только из-за неудачного спарринга у Юрь Дмитрича.

— Вранье.

Литвинова напряженно молчала, сжав губы в тонкую линию. Костья не отрывала от нее глаз, игнорируя невозмутимую Лауру Альбертовну.

— Это правда.

— Правда в том, что ты не правильно воспринимаешь порученные тебе задания. Ты не должна стать для Кузнецовой ангелом-хранителем, — пела воспитательница, как будто знала хоть что-то о происходящем в группе, — Она доставляет слишком много проблем, не находишь? Содержится на особых условиях в комнате, заставляя Наталью Мироновну подниматься к вам несколько раз в день, неспортивно ведет себя в команде Юрия Дмитрича и калечит девочек…. мне продолжить?

— Это я виновата в этом, — быстро вставила Каспер, облизывая пересохшие губы, — Это я просила: и лечение, и возможность тренироваться в команде, и деревья мешали мне.

— А не считаешь, что тебе, быть может, не следовало бы этого делать?

Элеонора сделала несколько осторожных шагов от окна, складывая руки за корпусом в замок.

— Нет. Не считаю.

— Лаура Альбертовна считает Бэллу непредсказуемой, а ее нахождение в Школе — опасным для других девочек. Думаю, ты об этом знаешь?

Староста десятой группы нахмурила брови:

— Нет, не знаю. Откуда Вы знаете, к чему она предрасположена, а к чему нет?

— Уж позволь мне судить, — сладко улыбнулась Грымза со своего места. Между строк ясно читалось: не спорь со своей воспитательницей, малолетка.

Костья напряженно молчала, пытаясь найти ответы на все вопросы в глазах директрисы, но за золотистой радужкой очков той был непроглядный туман. А Лукина продолжала:

— Позволь мне судить, кто к чему предрасположен в этом заведении. Я не первый год здесь работаю. У тебя к девчонке особая симпатия?

Ей нестерпимо захотелось засмеяться. Почему все люди старше тридцати так странно выражаются? «Дружат», а не «встречаются», «симпатия», а не…. Трудно было сформулировать, в каких отношениях с ней сейчас Малая, но «симпатией» ее назвать нельзя было уж точно. «Симпатия» — это что угодно, только не Бэллка. Она представила, какое у Кузнецовой будет лицо, скажи ей кто-нибудь, что она ее симпатия — и стала маскировать нервный смех в кашель, не в силах сдержаться, несмотря на то, что негодование на лице Грымзы постепенно переходило в открытую злость.

О, это стоило того, чтоб перевести на Грымзу взгляд.

— У меня нет никаких симпатий. Я презираю каждое живое существо в этой Школе, — Купер проследила за тем, как ожесточается лицо воспитательницы и намеренно повторила, — Каждое.

— Ах, ты!.. — игнорируя подставленную Литвиновой пепельницу и ее гневный взгляд, Лаура Альбертовна вдавила окурок в край стола, — Ты хоть понимаешь, о чем говоришь и с кем?!

Длиннющая юбка Элеоноры вдруг зашелестела совсем рядом. Обернувшись к ней вновь, девушка с удивлением заметила, что та стоит очень близко, краем подола почти касаясь Костьиной ноги. Грымза хотела сказать что-то еще, но директриса вскинула руку вверх, и та замолчала.

— Мне на самом деле важно знать, есть ли у девочки сейчас друзья, и какую характеристику ей можешь дать ты.

— Зачем это? — Каспер пытливо заглянула ей в лицо, — Вы уже приняли решение, разве нет? Вы ведь отчислите ее, и она поедет в колонию, потому что с ее характеристикой больше некуда….

Директриса покачала головой.

— Ничего еще не решено, — с нажимом сказала она, — Я не скрою, такие мысли есть, но ведь есть и поводы! Мне не нужны очередные «самоубийства» ни от новеньких, ни от стареньких, — она изобразила в воздухе кавычки, — Расскажи мне, что с ней происходит. Организуем ей испытательный срок. Понаблюдаем какое-то время: я, воспитатели, ты… Потом и решение будет.

Костья задумалась, пытаясь выстроить в голове убедительную речь, но мысли убегали от нее тараканами из-за накатывающей паники. Позвоночник выкручивало напряжением, и она просто начала говорить, чтоб повисшая в теплом воздухе кабинета пауза не ощущалась Бэллкиным приговором.

— Честно? Она не в меру любопытная, надоедливая и просто невозможная. Но она не угроза. И не изгой: подруги у нее тут есть. С ней есть… сложности, и если б можно было, я б сказала «дайте мне другую», но я готова поручиться своей головой — проблем больше не будет.

Лукина смотрела на нее с подозрением, прищурившись. Элеонора кивнула каким-то своим мыслям и покачнулась на носках:

— Хорошо, — женщина натянуто улыбнулась, — А вот про «дайте другую» могу обрадовать. В понедельник у вас еще одна новенькая. Плодородный год у десятой, правда?

— ЧТО?!

— Вот, посмотри на характеристику Анжелики, — преувеличенно бодро затанцевала Литвинова вокруг стола.

— Вы издеваетесь?!

***

Следующие два дня Школу засыпало снежной крупой и обдувало ветрами, а Костьина голова грозилась расколоться о ближайшую стену, поэтому она благоразумно старалась любых стен избегать.

Ноябрь вступил в свои права окончательно и решил напомнить воспитанницам, что он последний осенний месяц. Несмотря на холод, погода стояла прелестная. Это был тот вид ранней зимы, когда мороз хоть и чувствовался, но ветер не ощущался, поэтому не пробирал до костей. Снег подтаивал и даже не покрывал ботинки, но всё равно тропинки вокруг массивного здания Школы были расчищены.

Малая стремительно шла на поправку, а предостерегающего разговора все не получалось. Вернувшись в комнату из директорской, Костья обнаружила, что во время ее отсутствия Бэлла покинула импровизированную постель из двух сдвинутых кроватей и вернулась на свое место. Ближе к двери, дальше от старосты. Это бесило. А нежелание девчонки разговаривать бесило вдвойне.

На следующий день Малая настолько уперлась рогами в самостоятельность, что решила начать ходить, не смотря на незажившие травмы. От протянутой руки старосты она шарахалась, вопросы и предложения помочь игнорировала, но когда к ней ловко подскочила Наташа, предложив опереться на плечо, благодарно заулыбалась. Костья подавила желание задушить обеих и ушла, больше не предпринимая попыток завести диалог.

К концу следующего дня староста десятой группы осознала, что скучает. Скучает по человеку, который часто находится на расстоянии двух метров, скучает по человеку, голос которого слышит несколько раз в день, специально вслушиваясь, чтоб среди других голосов различить. А все потому, что ничего из действий Бэллы Кузнецовой не оказалось ей посвящено, и это больно било по самооценке, настроению, по сердцу…

Зато у эмоций Купер появилось расписание.

В течение дня она завидовала всем, кому Бэлла публично улыбалась, открывая ямку на правой щеке.

Во время обеда она завидовала собственной группе, потому что кто-то из них тащил девчонку в столовую, подставив ей руку.

На уроках она завидовала учителям, на которых Бэллка поднимала глаза, которым отвечала.

Никому не завидовала Каспер только ночью — по ночам она строила хрупкие, как карточные домики, планы решительных действий, которые гарантировали бы Малой место в Школе.

А она тем временем прочно осваивалась в десятой группе, даже не подозревая о своем возможном отъезде туда, где жизнь ее может сломаться.

Вечером субботы Костья нашла их с Алиной под лампой: на бледном предплечье девчонки рождалась нелепая, словно выдранная из плохих русских фильмов о пацанах, татуировка. Две перекрещивающиеся шпаги-бутылки сомнительного качества украшала надпись «дворовое детство». Тут же захотелось разбить себе лицо фейспалмом, только чтоб никогда этого не видеть. Каспер напрягла все свое мужество и мимику, чтоб пройти мимо с безразличным выражением лица.

Утром она поймала Горб в коридоре:

— Получше эскиза не было? Перестала мышей ловить, мать!

— О чем ты? — покосилась на нее Горбатая, нахмурив брови, а потом шлепнула себя по лбу, — А! Про Малую что ли?

— Надо было меня попросить по эскизу, если у тебя времени не было. Хуйня же получилась.

Алина стушевалась:

— Да знаю я, знаю. Но она сама ее придумала, сама нарисовала. Я не могла отказать.

— Это с каких пор ты не отказываешь? — удивилась Купер. Мысленно она для себя уже решила, что готова будет держать руку девчонки, даже если она на весь рукав набьет фразу «жизнь ворам» или что-то вроде того.