Глава IV. Земную жизнь пройдя до половины (1/2)

После разговора с Эрвином Леви не отправился домой.

Он, не иначе как чудом, дополз до того места, где должен был лежать перевёрнутый УАЗ. Но как бы ни хотелось, его там не было. Остались только дыра в стене от пули, размазанные по камню капли крови, осколки зеркала и бутылок на исполосованном шинами колёс песке.

Эрвин оказался человеком слова. Спустя несколько дней к нему наведалась Ханджи, и к этому времени он был не так далёк от голодной смерти. Тогда она, ещё молодая, энергичная и с не такими, как сейчас, толстыми линзами в оправе очков, влетела в его дом подобно урагану, едва не сорвав дверь с петель. Притащила еды, насильно накормила — сопротивляться ей сил не было. И как обещалось, принесла аттестат. Он его не принял, но и не швырнул обратно.

Перед уходом Ханджи оставила деньги на столе и сказала, что скоро им удастся добиться для него выплаты по потере кормильца, а пока можно на халяву пожить за её счёт. И добавила, стоя уже на пороге, что через пару дней отведёт его к могилам.

А через несколько месяцев Леви был призван в армию. И из всех раскинутых по стране военных баз его распределили на границу с Сектором Газа. Редкостная дыра посреди пустыни, в которой он застрял на три долгих года<span class="footnote" id="fn_31207035_0"></span>.

Но если уж по-честному, то служба была несложной. Сначала казалась нудной, когда только и приходилось, что патрулировать периметр или стоять на пропускном пункте. Но когда начались учебные вылазки, а потом и полноценная разведка, стало в разы лучше и не так хотелось убиться от скуки.

Но отдельная боль — это казармы. Целые толпы потных мужиков, нередко забывающих или плюющих на личную гигиену. Грязные носки под кроватями, плохо вымытые полы, вездесущая пыль толщиной в сантиметр. Всё это было сущим адом.

В то время как над многими часто издевались, Леви никто не трогал. Может потому, что он был не любителем открывать рот без надобности — его нечем было задеть. За три года из-за его «целеустремлённости» он практически не продвинулся по службе, но завоевал доверие среди старших по званию своей неразговорчивостью и исполнительностью.

Леви нравилось служить. Нравилось, что здесь всё идёт по расписанию, и нравилось не принимать важные решения. Перед каждой разведкой был чётко разработанный план, была цель и задачи, которые просто надо выполнить. А это он умел делать идеально.

Так и прошли три года с быстролетящими днями и долгими ночами, когда его мучали бессонницы и размышления.

Вообще, Леви думал, что за всё это долгое время Эрвин про него забыл. Но как только он прибыл из военной части обратно в Иерусалим, его тут же направили к нему. Его не заставляли, и у него было полно времени, чтобы подумать над предложением Эрвина. Но подписал он договор сразу же не потому, что хотелось, а просто потому, что деваться было особо некуда и жизненную цель он себе не выбрал даже спустя три года. Наверное, он хотел видеть в Эрвине того самого ангела, что спас его и придал его жизни хоть какой-то смысл. Но после он впервые после всех произошедших событий встретил Нанабу.

Это случилось в тот же день, когда он после подписания контракта отправился на вечернюю службу в храм, куда и ходила его мать. Она появилась бесшумно и молча села на скамью рядом. Её легко можно было спутать с парнем, если не присматриваться: высокая и жилистая, она не имела каких-то пышных форм, и довольно просто можно было спрятать по-женски выраженную талию под широкой курткой, а угловатые бёдра под объёмными штанами с карманами вдоль ног. Леви узнал её почти сразу, по бледно-голубым глазам, когда она бросила на него быстрый взгляд, по светлой короткой стрижке с бритыми висками. В то время у неё ещё не было морщин вокруг глаз, и лоб не разрезали борозды.

Она ничего не говорила, только слушала «Отче наш» в исполнении охрипшего старика. Леви тоже молчал и слушал. И даже когда солнце почти закатилось, подсвечивая напоследок стены с бледными фресками алым светом, Нанаба сидела. И когда священник затих, а большая часть прихожан ушла, она осталась. В этой безмолвной тишине, заполнившей храм, он даже мог слышать её дыхание.

Леви не хотел возвращаться в пустой дом, но от этой молчаливой непонятной ситуации становилось тошно. Но когда он встал, Нанаба, наконец, заговорила.

— Когда-то очень давно я кое-кого потеряла.

Леви оглянулся на неё, сжал зубы, думая, что сейчас начнётся разговор о том, как она его понимает, как соболезнует. Их разговор может вылиться только в банальные колкости с его стороны и её пустословие. Но она даже не повернулась, только смотрела в одну точку не моргая. А когда Леви проследил за её взглядом, то увидел только исчерченную в мелкие трещины фреску с изображением Божьей матери с Иисусом на руках.

— После этого я хотела... просто исчезнуть. Даже несмотря на огромную поддержку со стороны мужа и родных, мне было плохо. А ведь у меня было всё: квартира, работа, семья, любящий человек. Но когда это произошло, ценность всего, абсолютно всего, сразу же утратилась. Я знаю, что вела себя ужасно, депрессия сделала из меня абсолютно другого человека. Когда начала работать с психологами, стало лучше. Один раз, когда муж пришёл с работы и увидел, как я снова начала караулить у детской кроватки, сказал, что «Ты молодая, мы молодые, у нас ещё будут дети». После этого я хотела сделать две вещи: разбить ему лицо и закончить свою жизнь. После этого я сразу же подала на развод, переехала к родителям, но и там было не лучше. Мой отец — военный, строгий и тяжёлый человек, от него не дождёшься ни поддержки, ни сочувствия, а мать — типичная домохозяйка, подчинявшаяся каждому слову отца и бездумно твердившая, что мне просто нужно это пережить и что всё будет хорошо. А ничего хорошего не было, — она замолчала, когда голос дрогнул, прикрыла глаза, собираясь с мыслями и успокаиваясь. — Но как-то раз я спасла одну девочку на дороге. Сама попала в больницу, но сохранила чужую жизнь, и тогда, когда она вместе с матерью пришла меня навещать, я кое-что поняла. Нельзя лишать себя жизни из-за того, что она трудная. Надо держаться и помогать тем, кому ты нужен<span class="footnote" id="fn_31207035_1"></span>. И я воспрянула, обрела веру в дальнейшую жизнь и решила найти смысл. Мой специалист посоветовал переехать, отправиться как можно дальше отсюда. Я подала прошение о переводе в горячую точку, идеально подходил Афганистан. Её ожидаемо отклонили, но посоветовали обратиться к некоему Эрвину Смиту, который собирал специальную группу для новой экспериментальной организации, которую ему каким-то чудом разрешили основать. И... — Нанаба повернула голову. Они встретились глазами. — Спустя столько лет я нашла тебя.

А Леви думал, что он нашёл её. Она стала для него всем: наставником, другом, родным человеком. И он, правда, думал, что нашёл того ангела, о котором говорила мать. Но теперь от Нанабы остались лишь надгробие, выгорающая свеча напротив фрески с Марией и Иисусом, набранный её рукой номер Майка в его телефоне и воспоминания.

Леви помнил этот разговор слишком хорошо и детально несмотря на то, что он был почти двадцать лет назад. Он так часто крутил его у себя в голове, что, в конце концов, стало непонятно, было ли всё так на самом деле. И в итоге в его сознании промелькнула мысль, а был ли этот разговор вообще? Или это мозг создал иллюзию, как защиту?

Одним из самых тяжёлых событий после произошедшего была встреча с Майком. Но когда они встретились после похорон, чтобы поговорить наедине, Леви впервые увидел другого Майка, не того привычного здоровяка с крепкими ручищами и хитрой ухмылкой на губах. Впервые Аккерман заметил, как тот постарел и сгорбился под тяжестью зимней куртки. Его по-лисьи узкие глаза стали ещё уже и почти прятались под обвисшей надбровной складкой, а красные мешки будто вдавливали глаза вглубь глазниц. Сеточка морщин тянулась от них по вискам, там, где серебрилась седина в волосах.

Теперь же Майк решил, видимо, испытать его ещё раз, придя к нему домой впервые за последние несколько лет один. Они с Леви не особо были близки, но благодаря Нанабе, чувствовали себя будто связанными родственными узами. Не очень-то и хотелось, но делать нечего — пожалуй, это лучшее описание их взаимоотношений.

Они устроились на кухне: Леви привалился к косяку двери, а Майк сел на старый стул за столом. Аккерман, как полагало порядочному хозяину, предложил что-нибудь выпить, но Майк только едва заметно покачал опущенной головой.

Больше он не осмелился сказать что-то или спросить его. Просто поддерживал молчание, изредка поглядывая на чёткий пробор на голове Майка. Удивительно, но волосы у него чистые, а ведь на похоронах от него разве что потом не разило. Хотя борода уже прилично отросла, поблёскивая полосками седины, а усы прятали верхнюю губу.

— Слышал, ты тоже решил уйти в отставку.

Леви перевёл взгляд на стену. Прижался виском к деревянной поверхности.

— Ханджи и Моблит тоже собираются. Хотят вернуться в Штаты, домой. А ты? Что будешь делать?

— Я не знаю, — отвечает Леви полушёпотом, качая головой и прикрывая глаза. — Оказывается, я до сих пор ничего не знаю. Как и тогда.

Понял ли его Майк, Леви не знал. Скорее он адресовал последнее самому себе.

Молчание вновь нависает над ними и Майк, разгибаясь, шарит рукой во внутреннем кармане куртки. Леви видит, как он достаёт сложенные бумаги и с особой осторожностью медленно разворачивает.

— Когда мы решили уехать, она стала часто говорить о тебе. Хотела, чтобы ты тоже присоединился к нам и начал новую жизнь. Просила уговорить тебя, — ровным тоном сказал Майк, разглаживая заторможено линии сгибов. — Я отказывался, считая эту затею провальной изначально. Ты ведь ни за что не бросишь всё это. Не знаю, насколько безнадёжна эта просьба сейчас, но я всё же попробую. Ты не хочешь поехать вместе со мной?

Они встретились глазами. И Леви действительно задумывался. Перед тем как дверь за Майком захлопывается, Леви обещает подумать.

Бросить всё и намеренно отстранить себя от мыслей о произошедшем, казалось неправильным. Леви настолько привык жить прошлым, что такая позиция, наперекор здравомыслию, была нормальной. Он медленно, но верно скатывался по склону к бездне и даже не пытался ухватиться за выступающие камни.

Он пытался разделить свою вину с тем самым Наджи Заки. Он был зол. Так зол, что когда увидел его, хотел придушить голыми руками. Леви не хотел принимать причину и суть его слёз, не хотел слышать, что он ничего не знал о минах, что он не виноват. Он не хотел понимать, что мальчишка делал эти вещи только ради денег, чтобы спасти семью от голода.

Леви просто хотел винить ещё кого-то, кроме себя.

А спустя несколько дней после того, как голова начала соображать, и Леви был в состоянии анализировать произошедшее, было поздно. Наджи арестовали и выдвинули обвинения, как террористу.

История Леви могла бы повториться, а он сам бы мог стать для кого-то нужным, как для него была Нанаба. Только всё он профукал.

Но когда Майк предложил уехать, всего лишь на миг и позади других мыслей, ему захотелось согласиться. И чем больше времени проходило, тем гуще разрасталось и укрепляло корни это желание.

Проснувшись среди ночи, он брился и долго смотрел в своё отражение. Не сказать, что он выглядел на свой возраст, но красные мешки под глазами явно его не молодили. Он растягивал слабо заметную носогубную складку и проводил пальцами по линиям морщин, расползающихся тонкими линиями от глаз. А потом впервые заметил блестящие в жёлтом свете лампы светлые волоски возле уха.

Впервые к нему пришло осознание, что половина жизни, вообще-то, уже прошла. И всё, что он делал — это жил прошлым и следил за развивающимися, наполненными событиями, жизнями других.

До семнадцати лет он ни во что ставил свои личные интересы, врал и старался сохранить жизнь матери. А после искал цель в работе какую-то, надеясь найти оправдание своему жалкому существованию. Сидел на жопе ровно и хватался за давно прошедшее. Потому ничего и не приобрёл, и в итоге остался ни с чем.

Наверное, спустя столько лет пришло время сделать хоть что-то. Шагнуть вперёд с закрытыми глазами, не зная, дорога впереди или пропасть.

И слова Нанабы, сказанные так давно, обрели новый смысл и вдохновили, как ничто до этого. Она была права: нельзя лишать себя жизни из-за того, что она трудная. Надо держаться и помогать тем, кому ты нужен.

Даже если сейчас он один, где-то там, впереди есть кто-то, кого ещё нужно спасти. И где-то там, наверное, есть его ангел, которым Нанаба, к сожалению, не оказалась.

Открыть для себя новую страну, впустить в свою жизнь новых людей — всё это казалось совершенно невозможным.

Боясь спугнуть этот странный настрой, Леви, не смывая пену с челюсти, быстро набирает Майку короткое сообщение: «Я согласен». Ответ ожидаемо не приходит сразу, только к вечеру, когда Леви возвращался со службы, на дисплее загорелся ответ. Такой же сухой и без приветствий, содержащий число, время и название аэропорта.

За эти несколько дней до вылета желание и уверенность почти угасли, и он с трудом воздержался от сдачи билета. Мысль о том, что ему придётся оставить всё — убивала, но когда пришло время закрывать входную дверь на ключ, это слово оказалось мягким. Сердце болело, кололо, когда тёмные окна дома уползали за границы зеркала бокового вида.

Старый УАЗ одиноко затихает в углу парковки. Ключ зажигания и прицепленный к нему же ключ от дома с тихим звоном отправляется на рабочий стол Эрвина. Леви прячет руки в карманы и, отрывая глаза от бликующего света металла, смотрит на Эрвина.

— Насколько же хватит тебя? — спрашивает Леви на иврите.

— Иногда, чтобы чего-то добиться, нужно пожертвовать личными интересами, — отвечает Эрвин на английском. Откидывается на спинку стула, щурит глаза.

— Столько жизней ушло под твоим командованием. Я бы спать не смог.

— Поэтому ты стоишь передо мной, а я сижу за этим столом. Но у тебя есть потенциал.

— Я был тебе должен, надеюсь, после двадцати лет работы мы в расчёте?

— Более чем. Ваша группа была лучшей и сделала много, но у всего есть срок годности. И, в конце концов, каждому найдётся замена, кто-то скоро займёт ваше место, твоё и когда-нибудь моё.

— Твоя практичность вызывает омерзение.

И это правда. Эрвин всегда вызывал противоречивые чувства: восхищение и ужас. И он это знает. Они ещё несколько секунд сверлят друг друга глазами, пока Леви, наконец, не разворачивается и шагает к двери.

— Постарайся просидеть за этим столом до моего возвращения и не свалить в Штаты, — он оборачивается, сжимая ручку двери. — Мне ещё нужны ключи.

— Как сказали бы в местах, куда ты ходишь: «Пути господни неисповедимы».

И не поспоришь, думает Леви. Бросает напоследок:

— Удачи не покрыться плесенью, сидя на одном месте.

И уходит, чувствуя снисходительно улыбку на губах Эрвина, провожающего его взглядом.

Машина Моблита и Ханджи ждёт за воротами на обочине. Добираться до аэропорта на такси ему хотелось меньше всего.

Леви замирает на мгновенье, когда покидает территорию уже бывшего места работы, вдыхает побольше свежего воздуха в лёгкие, чувствуя короткое освобождение и облегчение от сброшенных вещей, связывавших его с прошлым.

Он переступает через лужу, отражающую свет скатывающегося к горизонту солнца, и идёт вперёд.

— Тащи свою задницу быстрее, Леви! Мы опаздываем! — кричит Ханджи из приоткрытого окна, придавливая Моблита к спинке кресла.

Не по-февральски тёплый ветер приносит запах приходящей весны. От снега в Израиле остались только лужи, грязь, чавкающая под ногами, стекающая вода с проводов над дорогами. А от зимы только несколько дней в календаре.

Леви достаточно редко выезжал за границы столицы, и в Тель-Авиве он был впервые. Говорят, что это дорогой город. Учитывая, что находится он на берегу Средиземного моря, не удивительно. Курортный, богатый и удобный для иностранных толстосумов. Сам же Леви видел только многоэтажки под небо и дорогие машины.

Аэропорт имени Бен-Гуриона — огромный, с белыми стенами, окрашенными солнцем в мягкий оранжевый цвет, с галерей окон от потолка до пола.

— Народу не очень много, — замечает Ханджи. — Идёмте быстрее. На нужно в зал вылета, а это третий этаж.

Может, Ханджи действительно права, но для Леви народу хватает, чтобы чувствовать небольшой дискомфорт. И он несказанно рад, что Ханджи и Моблит рядом. Сам бы он давно потерялся и постоянно нервничал или раздражался.

Когда они поднимаются в зал вылета, Ханджи подходит к одному из череды свободных терминалов, распечатывает его посадочный билет. А потом, поджав губы, вручает его неохотно Леви. Последняя точка, куда могут провести провожающих — это зал перед проверкой ручной клади, сообщает она.

Высокая фигура Майка узнаваема издалека. Он стоит у огромного окна, расползающегося вдоль всей стены, осунувшийся, в длинной чёрной куртке, с поседевшими волосами. Рядом же парочка тех журналистов, которые любезно предложили помочь им ориентироваться в Германии. Они оба не очень-то и нравились Леви, но в целом ему на их присутствие плевать. Помогают — отлично. Главное, чтобы не лезли.

За то долгое время, что они не виделись, Майк не здоровается, только окидывает всех пустым взглядом.

Его настрой быстро передаётся и без того унылому Леви. И Аккерман думает о том, что восстанавливать своё эмоциональное состояние рядом с Майком будет проблематично. Но он обязан их вытащить, пока не стало слишком поздно. Обоих обязан. Даже если изначально у его плана жизни нет.

Фарлан очень осторожно влезает в их молчаливый разговор, напоминает про время. Майк вытаскивает ручку из чемодана, и, когда он выпрямляется, Ханджи его обнимает. Обхватывает шею, заставляя снова сгорбиться под её весом, а он, как будто испытав неловкость, медленно и неуверенно сжимает её куртку между лопаток. Они перешёптываются о чём-то — сбивчивый голос Ханджи слышен урывками. А когда они отстраняются друг от друга, Майк выдавливает из себя жуткую короткую улыбку.

Леви перебрасывается с Моблитом парой банальных фраз о хорошем совместном времени, проведённом последние двадцать лет. И когда они жмут друг другу руки, Бернер не удерживается, притягивает к себе и хлопает по спине.

— Спасибо, — шепчет он. Выходит так медленно и глубоко. В этом чувствуется тяжесть или попытка сбросить камень с плеч.

И «за что?» — спрашивать не надо. Они не говорили про его решение тогда. Поэтому Моблит пользуется последним шансом. И осуждать его не за что.

Ханджи налетает на него с объятьями без присущих ей шуток и забавных фраз, а Фарлан настойчиво показывает на часы.

— Я догоню, — уверяет Леви.

Ханджи оборачивается на выдвигающихся вперёд Майка, Фарлана и любопытную Изабель, заинтересованно смотрящую на них, а затем поворачивается, сжимая его плечи.

— Я всё ещё сомневаюсь, что оставить вас двоих — хорошее решение, но Майк ясно дал понять, что хочет побыть один. Ты сильный, поэтому не сомневаюсь, что ты выкарабкаешься и сможешь вытащить Майка. Я не знаю, когда мы встретимся снова, но хочу, чтобы ты помнил: ты не один.

♪ Bryan Adams — Sound the bugle</p>

Ханджи, крепко обхватив шею и плечи ладонями, прижимает к себе. Леви отвечает, прикрывает глаза, обвивая её рёбра и скрещивая руки за спиной.

— Это наш общий груз. И правильного решения не было, — шепчет она, разрывая объятья.

Леви, как бездушный болванчик, едва заметно качает головой несколько раз, подбирает с пола сумку и шагает вперёд, оставляя за спиной Ханджи и Моблита. А ведь действительно, неизвестно, когда они увидятся ещё раз.

Попадать в капкан раздумий времени не было, Леви старается сосредоточиться на поиске знакомых фигур в толпе у досмотра багажа. Не хватало ещё потеряться, блуждая по огромным залам аэропорта.

Подкравшаяся Изабель чудом спасается от пары добрых слов за слишком внезапное появление.

— Я знаю, что произвела не лучшее впечатление, — деликатно начинает она, пристраиваясь поближе и не обращая внимания на тяжёлый взгляд Леви. — Но если ты окажешь мне небольшую услугу, буду тебе должна. Поверь, я многое умею и знаю. В чужой стране...

— Покороче, — раздражённо перебивает Леви, смотря на девчонку сверху вниз.

Она в ответ морщит нос, хмурит тонкие рыжие брови. Явно сдерживает свою бунтарскую натуру. У неё получается. Пара глубоких вздохов, и она возвращает невозмутимое выражение лица. А потом зачем-то отворачивает левую сторону куртки.

— Его нужно незаметно перевезти, ты мог бы помочь мне?

Леви недоумённо бегает глазами по молнии, тёмной внутренней стороне и водолазке девчонки, пока она не подходит вплотную и не оттягивает внутренний карман. И только тогда видит маленькую чёрную головку с блестящими глазами.

— Я нашла её пару часов назад. У неё повреждено крыло и боюсь, без помощи она не выживет. Фарлан сказал оставить её и, если заметит, что она ещё у меня, заставит отдать её кому-нибудь. Но как я могу её доверить чужим?

— Идём, отдадим её Ханджи и Моблиту.

— Не-не-не! — громко протестует Изабель и хватает его за рукав кожанки. — Они же сами вот-вот улетят. Куда они её отдадут? Она же никому не нужна.

— Но ты хочешь доверить её мне?

— Так ты же будешь под моим присмотром. Пожалуйста. Ну что тебе это стоит, а? Мы же с Фарланом рядом сидим, он её может услышать. Бедная птичка с поломанным крылом, как она выживет?..

— Заткнись уже, — шипит Леви и расстёгивает куртку. Он чувствует свою раздражённость, и сейчас она явно не к месту. И спорить с Изабель у него просто нет моральных сил.

Завёрнутый в ткань пернатый товарищ идеально помещается во внутренний карман кожанки, и счастливая Изабель с горящими благодарностью глазами вызывает невольную усмешку.

— А теперь пойдём быстрее, пока Фарлан не разозлился и не начал меня искать.

Девчонка широким шагом вырывается вперёд. Растрёпанные и выбившиеся огненные локоны скользят по воздуху, и Леви чувствует, как его собственные волосы щекочут кожу и лезут в глаза, а потом выворачиваются и открывают лоб из-за дуновения ветра, вызванного юркими движениями Изабель. Как будто дверь открыли. А может, это просто магия кондиционеров.

Полы длинной куртки легко и свободно тянутся за ней шлейфом, подобно развевающимся белоснежным флагам за стеклом, а тени голых стен между гигантскими окнами стремительно бегут по её фигуре, сменяя друг друга.

Не зря рыжеволосых девиц называют ведьмами. Леви никогда в подобные бредни не верил, но что, как не чары подтолкнули сейчас его вперёд и заставили идти следом за Изабель?

И маленькое существо под сердцем также придаёт уверенности шагу. Наверное, неплохо начать новую жизнь со спасения птицы, легко помещающейся в ладонь. Может, всё это не зря.

* * *</p>

Берлин встречает ночной темнотой и холодным ветром, забирающимся за шиворот и вызывающим стаю мурашек вдоль позвоночника.

В самолёте не удалось и на секунду забыться сном. Ёрзающая без конца птица не давала расслабиться. То, что она внезапно может зачирикать и привлечь ненужное внимание, а с ним и проблемы, до Леви дошло уже в самолёте, когда уже было поздно. А уж о том, что это существо живое и точно нагадит, даже не хотелось и думать. И то, что оно замотано в тряпицу, не успокаивало.

Горящие болью глаза и раскалывающаяся от постоянного недосыпа голова настроение не поднимали. Мерзостность погоды ярко стала ощущаться, когда они вышли из стен аэропорта с модным белоснежным внутренним дизайном и огромной ярко-красной инсталляцией над потолком, очень отдалённо напоминающей переплетённые лозы какого-нибудь растения.

Фарлан, кутаясь в пальто, говорит, что на другом стороне от аэропорта можно найти такси в разы дешевле. На это Майк только отмахивается, мол, плевать, подхватывает чемодан и, гремя колёсами, идёт к череде выстроившихся полосой машин.

Леви вздыхает, смотрит на запаниковавшую Изабель, бегающую глазами от него к Фарлану. Уставший не меньше самого Аккермана, Майк останавливается, обернувшись, и молча ждёт. Недолго, правда.

Леви вздыхает ещё раз, выпуская воздух с шумом, и, ёжась от ветра, отворачивает левую сторону куртки. Изабель тут же подбегает, становясь почти вплотную, и задремавшая птица, недовольно пискнув или чирикнув, перекочёвывает обратно к хозяйке.

— Спасибо, — тихо говорит она, подняв на него глаза, которые в тени собственного силуэта казались ему тёмно-зелёными.

Леви кивает запоздало и уходит, слыша, как Фарлан требует у Изабель показать карманы.

Таксист уже закладывает чемодан Майка в багажник, с улыбкой приветствует на английском подоспевшего Леви. Водитель — мужчина, на пару десятков лет точно старше его самого, с белоснежной от седины головой, без лишних разговоров спрашивает, куда ехать. Майк называет адрес, подглядев в заметках телефона.

Едут молча, хотя такие, как улыбчивой таксист с ямочками на щеках, наверняка любят поспрашивать, может, из вежливости, а может из любопытства. Но никаких «откуда будете?», «надолго к нам?» или «зачем приехали?» не звучат.

Майк водит глазами по кругу и трёт переносицу. Мрачный и уставший, он с трудом борется со сном. Леви чувствует себя так же. Он не без удовольствия расслабляется, чувствуя тепло, мягкую обшивку под задницей, и приваливается виском к окну.

Берлин ещё мрачен. Скудно освещён бледным светом фонарей на фоне медленно расцветающего утра. От зимы в городе почти ничего не осталось, разве что голые ветви деревьев, низкая температура и пронизывающий северный ветер, сгоняющий подальше кучку облаков на горизонте. Вид за окном не самый впечатляющий: сначала полоса деревьев, высаженных вдоль трассы, а потом набор четырёх или пятиэтажных домов. Улицы ещё пусты, и витрины многих магазинов темны или с закрытыми жалюзи.

Двигаться было крайне неохота, поэтому вместо хлопаний по карманам в поисках телефона, Леви переваливается в противоположную сторону. На бледно-голубой подсветке магнитолы время показывало половину третьего. До рассвета ещё глаза разуть можно. Может быть, удастся вздремнуть часик-другой когда они приедут.

Вид из лобового окна тоже такой себе. Одни деревья вокруг и полупустая трасса. Только далеко впереди виднеется что-то высокое, прямо посреди дороги. Леви щурится в попытке занять себя хоть чем-то и понимает, что это что-то, напоминающую колонну. Она гигантская, как оказывается, когда они подъезжают ближе, с массивным квадратным основанием, переходящим в круглую, похоже, смотровую площадку, огороженную металлической перегородкой и колоннами. А сама верхушка увенчана золотой скульптурой. На фоне тёмного неба она была слишком ярко подсвечена искусственным светом, чтобы не привлечь внимание, и Леви, прежде чем крыша машины обрежет обзор, понимает, что у неё крылья за спиной.

Внутри всё оживилось, взбудоражилось, как будто на Леви вылили ведро воды, и он тут же нагнулся, чтобы то ли убедиться в увиденном, то ли ещё раз просто взглянуть. Но чем ближе автомобиль подъезжал, тем выше поднималась скульптура.

— Это колонна Победы, — говорит таксист. — Большая достопримечательность города. Если интересуетесь историей, советую съездить сюда. Можно даже по лестнице взобраться на самую верхушку.

Леви слушает краем уха. Машина сворачивает направо, и колонна плавно перетекает на левую сторону боковых окон. И теперь Леви уже вглядывается в окно Майка, ловя на себе его недоуменный взгляд. Они встречаются глазами, и Леви на мгновенье замирает, качает головой на немой вопрос, выпрямляется и поворачивает голову в окно со своей стороны.

Чем дальше они едут, тем больше Берлин раскрывается, показывая центр во всей красе. Старые церкви по соседству с чудесами современной архитектуры, сохранившиеся исторические здания, фонтаны, большие парки, скрытые за безлиственными деревьями. Это всё, конечно же, безумно интересно, но в сон Леви клонит ужасно. Хорошо хоть, что разница во времени составляет всего лишь один час с Иерусалимом.

Он уже находился в мутной беспокойной полудрёме, когда машина останавливается. С неохотой из прогретой машины приходится выходить. Но на удивление, ветра снаружи нет, только зябкая прохлада оседает влагой на коже. Пока Майк расплачивается с таксистом и вынимает из багажника чемодан, Леви оглядывается. Вокруг частные дома, под ногами не самый свежий асфальт, с трещинками и кое-где небольшими ямками. Выложенный плиткой тротуар на одном уровне с дорогой кажется новее. На углу т-образного перекрёстка указатель с названием улиц на немецком, который легко прочесть, зная английский. Они на улице Ваккенбергштрассе, её же Майк и называл. А вторую улицу прочесть сложнее из-за неудачного угла, но она начинается на «Цимбе».

Такси уезжает, а Майк топает к угловому дому, прямо напротив указателя через дорогу.

Учитывая, сколько лет они потратили на строительство, Леви ожидал увидеть что-то более впечатляющие, но нет. Дом не самый большой. Двухэтажный, в классическом стиле, что удивительно. Облицованный в белый, идеально ровный цвет фасад, тёмно-синяя черепица на крыше. Корпус простой, продольный, единственное украшение — портик с шестью колонами, за которыми главный вход. Дверь из тёмного дерева, кажущегося издалека чёрным, как и оконные рамы. Сбоку пристроен гараж, выдержанный под стиль всего дома.

Причину, по которой они вообще решили осесть в Германии, Леви не помнил. То ли их уровень жизни подкупил, то ли климат устраивал. Или это был просто случайный тычок пальцем в карту? Главное — не возвращаться в Штаты. Не туда, откуда Нанаба бежала.

Калитка тихо скрипит, когда Майк заходит, а Леви, идя следом, закрывает её за собой и запирает на щеколду, которая, вообще-то, никого не остановит, учитывая высоту ограды.

Холод обоих заставляет спешить спрятаться в доме. Внутри темно, пока Майк не нащупывает выключатель. Они оказываются в небольшой прихожей с аркой, ведущей дальше, в другую комнату. Майк снимает обувь и вешает куртку на один из торчащих в стене крючков, оставляет чемодан возле двери и идёт дальше. Леви повторяет за ним, только не бросает ботинки у порога, а отставляет аккуратно в сторону и берёт с собой сумку.

За аркой что-то напоминающее гостиную. В центре панорама из окон с видом на задний двор, в котором кроме голых деревьев, только одна зелёная ель. В правой стороне большой диван под люстрой, два кресла и здоровая плазма на стене напротив. И всё. Чувствуется недоделанность. Возможно, мебелью они ещё не закупились.

— Слева кухня и ванная, — говорит Майк, встав посреди комнаты. — Диван только один, поэтому можешь занять спальню наверху. — Чувствуй себя как дома.

Леви кивает, хотя стоящий к нему спиной Майк этого не видит.

Несколько раз в год Майк и Нанаба вместе мотались сюда. Наверное, он никогда не был здесь один. Это едва уловимое напряжение следовало за ними с самого Иерусалима, но только сейчас обрело форму, стало понятным и, с тем же, более выразительным и тяжёлым.

Леви повёл плечами, не зная, как лучше себя вести. Может, нужно что-то сказать. Но Майк сам решил проблему: засунул руки в карманы джинсов, развернулся и зашагал обратно в прихожую.

— Не знаю, как ты, а я жрать хочу, как собака. Через полчаса вернусь с чем-нибудь.

За короткие секунды, пока Майк не скрылся за спиной, Леви заметил на его лице только дикую усталость.

Шуршит ткань куртки, вжикает замок на ботинках и хлопает дверь. Леви невольно выдыхает, будто облегчённо, и самого от этого передёргивает.

Он наугад заходит в первую попавшуюся комнату, оказывается в ванной. Бессильно откидывает сумку к стене и долго моет руки под тёплой мощной струёй воды, а потом тщательно трёт лицо. После этих процедур становится легче, и он с чуть большим количеством сил заползает на второй этаж.

Комната, в которую ведёт лестница, полностью пустая, только ровные белые стены в темноте. Первая, в которую Леви открывает дверь, также пуста. Только огромные окна и зеркала напротив, почти до потолка. А потом видит сквозь темноту пару гантелей на полу. Это точно не спальня. Следующая комната оказывается нужной, и Аккерман шарит по стене в поисках выключателя. С щёлканьем под пальцами лампочка загорается, рассеивая свет вокруг. Тут всё тоже кажется не до конца обставленным. Большая двухспальная кровать с голым матрасом, шкаф и узкий комод с зеркалом над ним. Такие же голые стены, как и во всём доме, окна без штор и занавесок. Разумеется, спать в этой комнате он не будет. Много ума не надо, чтобы понять, чья это спальня и кто на ней спал.

Леви провёл пальцами по поверхности комода. На подушечках пальцев остался полупрозрачный слой пыли. Раньше здесь была горничная, которая следила за порядком, но недавно Майк рассчитался и с ней, и с рабочими. Несмотря на сваливающую с ног усталость, Леви всерьёз задумался, чем он займётся: уборкой или упадёт в долгожданный, если получится, сон? Так и не решив, он вытянул полотенце из сумки, желая сначала смыть с себя дорожную грязь.

В доме стояла оглушительная тишина. Собственные шаги отражались эхом. Было неуютно и странно ходить среди белых стен и высоких окон. Леви выглянул в одно из них на кухне, ожидая увидеть хоть одну живую душу, чтобы хоть немного стряхнуть ощущение полнейшего одиночества. Но на улице было пусто, как и в доме. Только через дорогу под густыми ветвями деревьев покачивались на ветру качели. Леви замер на мгновенье, не моргая, увидев там же деревянную лесенку с горкой, маленький домик с окошком и полосу препятствий.

Это была детская площадка.

* * *</p>

Ориентироваться в столице было легко: все указатели дублировались на английском, в метрополитене карты попадались на каждом шагу. И вот, спустя, казалось, вечность, Леви наконец-то удалось добраться до того самого ангела, возвышающегося на этой колонне Победы. Разве что находился он между двумя трёхполосными трассами. Без единого перехода в зоне видимости. Но, если уж быть честным, не больно-то и хотелось. Но свой побег нужно было оправдать хоть как-то. Было стыдно. Перед собой и перед Майком.

В первый день приезда было не так тяжело. Майк пришёл с продуктового, они вдвоём по-быстрому сварганили обед, поели и устроились возле телевизора: Майк на диване, завернувшись в плед, а Леви на кресле. Хозяин дома вырубился минут через десять, захрапя, а Леви, слушая новости на ни капли непонятном ему немецком, спустя полчаса. Сон вышел рваным, неспокойным. И даже то, что он был долгим, не помогло.

Когда он проснулся, за окном была кромешная тьма. Свет от телевизора резал глаза, а Майк шуршал и гремел чем-то на кухне. Леви промаргивается, трёт с силой лицо и цепенеет от ужаса, когда напротив в кресле видит фигуру.

Нанаба, закинув ноги на подлокотник, внимательно следила за происходящим на экране плазмы. Стрельнула в него глазами, почувствовав на себе взгляд, улыбнулась уголком губ и вернулась к просмотру телевизора.

Сколько он просидел без движений, Леви не знал. Но как только за спиной послышались шаги Майка, он внезапно жадно задышал. Майк же с утащенным из кухни бутербродом уселся на диван. И ничего не увидел. Спросил только, всё ли в порядке. Аккерман, скача взглядом от него к Нанабе, снова начал растирать лицо и кивнул. А потом встал и поспешил в ванную. Тело охватил озноб, а он всё плескал и плескал ледяной водой в лицо. И когда замёрзший, с мокрым воротом футболки, открыл дверь, её там уже не было.

О сне на втором этаже не могло быть и речи. Если Леви увидит её сегодня ещё раз и не получит от Майка подтверждения, что это галлюцинация, то точно сойдёт с ума. Он остался в кресле и больше не смог сомкнуть глаз. А наутро Майк притащил две бутылки пива вместо завтрака. Леви отказался разделить с ним выпивку, тот не настаивал. На самом деле эта выходка не сулила ничего хорошего. Майк не особо любил выпивать, разве что в компании, когда они собирались все вместе, а уж о распитии спиртного в одиночестве и говорить нечего.

Лицезреть пьющего Майка удовольствия не приносило, поэтому, отмахнувшись надоедливостью немецкого, Леви отправился на второй этаж.

Помимо этой спальни и комнаты с гантелями, из которой детская площадка открывалась во всей красе, было ещё одно неизвестное ему место, дверь в которое находилась по правую сторону от лестницы. Но чего бы Леви себе там ни представлял, внутри оказалось пусто. Большие окна, как и везде, отсутствие мебели, только вместо белых холодных стен были обои светло-зелёного цвета, будто разбавленного молоком. Леви провёл подушечками пальцев возле выключателя — поверхность оказалась с мягкой зерновой фактурой. Тактильно приятно. У этой комнаты отдельно, за левой стеной, имелась своя, ещё необустроенная ванная с выложенным плиткой полом и установленной раковиной. Эта комната в разы лучше подходила для сна.

— Она так и не сказала, что хотела сделать из этой комнаты, — голос внезапно появившегося Майка в проёме двери разнёсся с тихим эхом. — Мы даже поссорились из-за этого в тот день. Я хотел поставить сюда тренажёры, но она настаивала на соседней от спальни. Даже распорядилась тут обои поклеить, не посоветовавшись со мной. Глупая ссора, из-за которой я не хотел её слушать, обозлившись.

Когда Леви рассказал ему, как всё было, Майк не бросил и упрёка в его адрес. Никто не считал Аккермана виноватым. Ни Майк, ни Ханджи, ни кто-либо ещё. Хотя ему было бы проще, если бы Майк хоть раз обвинил его в смерти Нанабы.

Леви хотелось думать, что Майк специально позвал его с собой, специально отдал ему спальню, чтобы надавить на больное место. Но у того в голове была только горечь и обречённость.

Слова Майка заставили его задуматься. Это действительно было странно. Ссора на пустом месте, недосказанность, обои только в одной комнате, отдельная ванная.

Воображение нарисовало Нанабу у окна и детскую кроватку, и, сложив два плюс два, его внезапно осенило.

Это же детская.

И с этого момента его, как нечистого духа, комната изгнала, будто брызнула святой водой.

И после этого всё стало ещё хуже. По ночам Леви стал слышать шаги над головой. Точнее, шажки. Как будто ребёнок бегает. А Нанаба всё сидела в кресле и виновато поджимала губы, мол, ничего не могу поделать.

Он перестал спать и почти ничего не ел. На разборки с пьяным Майком сил не было. И спустя неделю Леви сбежал, пока тот храпел, выронив бутылку. Сбежал к этому золотому ангелу, который ему на самом-то деле и на хрен не сдался. Но для цели побега подходил неплохо.

Вайфая здесь не было, поэтому, как добраться к достопримечательности, он не знал. И решил просто поискать переход, пройдясь по аллее под тенью голых веток.

Первый день весны выдался тёплым, солнечным и почти безветренным. В кожанке было не холодно. На часах было почти десять утра. Разгар рабочего дня, поэтому и людей вокруг было не так много: только мамаши с колясками, да туристы в основном. И от одной из групп иностранцев Леви мельком услышал, что ему с ними по пути. Их было пятеро: двое мужчин, две женщины и один ребёнок младшего школьного возраста.

Незаметно, спрятав руки в карманы, Леви пристроился за ними. Шагали туристы уверенно, разговаривали быстро и эмоционально, то на английском, то на языке, похожем на французский, и спустя пятнадцать минут свернули в подземный переход. А когда за ними сворачивает и Леви, то почти сталкивается с женщиной. Благо, у Аккермана хорошая реакция, и он отступает в сторону, всего лишь на миг зависнув взглядом на её коротких светлых волосах.

— Убери свои грязные руки!

Голос, до боли знакомый, за секунду успевает переманить на себя внимание. Леви сначала кажется, что глаза его обманывают и несколькими ступенями ниже стоит вовсе не Изабель. Но по ярко-рыжим растрёпанным волосам даже в полутьме, разделяющей дневной свет и искусственное освещение дальше по туннелю, она угадывается безошибочно.

— Мне не нужен хвост таких крыс, как вы, за спиной.

Леви не особо погружается в смысл услышанного. Он больше уделяет внимание тому, как парень, примерно одного возраста с Изабель, но довольно высокий и взирающий на неё сверху вниз, даже стоя на порог ниже, крепко держал её за руку.

Корчить из себя принца на белом коне не очень хотелось, поэтому Леви неспеша спускается и останавливается прямо за спиной девчонки. Только тогда на него обращают внимание и тот высокий с прилизанными волосами, и стоящий за его плечом пацан в кепке.

— Чё надо, дядя?

Спрашивают его на английском. Странно, что и Изабель говорила на нём минутой ранее.

Леви склоняет голову набок, всматриваясь в блестящие под тенью козырька глаза.

— От тебя ничего. Я к своей знакомой подошёл.

На лице обернувшейся Изабель ни удивления, ни радости. Только складки между бровей и раздутые крылья носа.

— Не думал, что встречу тебя ещё раз. Как тесен мир. У тебя проблемы? — спрашивает Леви и переводит глаза на высокого парня. Тот в ответ смотрит, прищурившись. Поджимает губы на мгновенье и, растягиваясь в улыбке, говорит:

— Ну, мы уже наболтались, — и отпускает руку Изабель, которую та тут же прячет в карман. — Мой номер у тебя есть, — его улыбка становится приторно-сладкой, когда он наклоняется вперёд, заставляя девчонку слегка отклониться в обратную сторону. — Бывай.

Двое парней проходят мимо Леви. И он чувствует на себе их подозрительные взгляды, но даже бровью не ведёт. Изабель поворачивается, сверлит его глазами снизу вверх и явно чувствует себя хозяйкой положения.

Где-то на подкорке сознания Аккерман думает, что она напоминает его самого в те далёкие молодые годы. Почему-то это откликается в его душе, и он выдаёт короткую усмешку, за которую тут же получает нетерпеливый выдох от Изабель.