98/101 (1/2)

Они выскочили на улицу, и Дхата тут же смертельно захотела вернуться в дом, но на все ее намеки Усаги ответила железным:

— В любом случае, дорогая, наш единственный путь — окно.

Пришлось прилипнуть к мягкой коже и снова ползти вверх по стене, заглядывая в чужие квартиры, раз уж все равно по пути.

Им не слишком везло: почти во всех жилищах было темно, и пускай Усаги очень сильно ворчала что-то о том, как «двенадцати еще нет», но люди не спешили освещать жилища. А залезать внутрь они уже не решались: если сразу нескольким хозяйкам в эту ночь приснится огромная медуза, такое совпадение непременно привлечет нежелательное внимание к Дхате и ее маленькой вылазке.

— Там свет, — Усаги указала на одно из окон. — Пошли.

И Дхата пошла, вернее, поползла, присасываясь щупохватами к стене. За стеклом они увидели пару молодых самок, что крутились у железного металлического параллелепипеда и о чем-то бурно дискутировали. Сверху на параллелепипед они поставили множество плоских и высоких контейнеров из металла, с ручками для хватания и стеклянными колпачками, и из этих контейнеров валил пар, как из смягчителя воздуха, какими украшали лаборатории Межгалактической Исследовательской Станции во избежание трещин на головокуполах. Дхата тихо предположила:

— У вас тоже от сухости проблема с покровами?

Но Усаги возразила:

- — Нет-нет, они готовят еду. В кастрюлях и сковородке — пища. Продукты питания. Доготовят и сядут есть.

— Как неудобно! У нас питательные коктейли разливаются прямо по бутылкам, — похвасталась Дхата, но затем спросила себя: какой смысл в таком удобстве, если на выходе получаешь безвкусную непонятную жижу?

— Неудобно, но вкусно, — словно прочитав мысли Дхаты, заявила Усаги. — Ты лучше в окно смотри. Общаются, разговаривают, вместе — вот так и выглядит праздник.

Но даже ей пришлось признать, что молодые самки не улыбались.

Они поползли дальше, даже перепрыгнули на соседний ряд окон, заметив в одним из них свет. За стеклом сидело несколько Зорцев (Усаги пояснила, что это «семья», но Дхата не смогла понять концепт); они ели, разговаривали и иногда смотрели на скачущие по монитору картинки — странным казалось то, что монитор используется просто для просмотра непонятно чего, а не для науки, но, пожалуй, из всех встреченных за этот день странностей эта была наименее запоминающейся. Люди не улыбались — пришлось ползти дальше.

Столько они увидели в тот день праздников, что под конец у Дхаты даже разболелся головокупол. Высокие, низкие, тонкие, широкие, симпатичные, страшненькие, люди сидели в своих квартирах, ели или не ели, спали или не спали, разговаривали друг с другом или со стенами (Усаги сказала что-то про «телефон»), кто-то даже плакал, зарывшись головой в набитые мягким наполнителем прямоугольники из материи — подушки. Но вот улыбки лишь изредка мелькали, больше похожие на кривляние, и почти сразу же исчезали с лиц. Один-единственный раз Дхата все же сумела увидеть истинный восторг, но Усаги почему-то сказала, что это не считается: тогда через оконное стекло их парочку заметила самка Зорца в ярко-розовом и усыпанном блестками наряде. У этой самки была странно большая голова и на редкость маленькое тело, если сравнивать со всеми остальными; Усаги пояснила, что это ребенок, и добавила, что дети улыбаются по любому поводу, а не из-за праздников.

— Мама, смотри, — донеслось до них изнутри, сказанное очень громким и очень высоким голосом. — За окном девочка с медузой на голове!

И пришлось убраться так быстро, что ответа мамы они не услышали — да и Дхата уже чувствовала, что недолго еще выдержит на холоде. Тепло тела Усаги слегка уменьшало разрушительное влияние температур, однако щупохваты все равно начали неметь, а один, кажется, седьмой слева, вообще повис безвольно, и Дхата сильно сомневалась, что чувствительность в нем когда-нибудь вернется.

Пора бы им вернуться, раз уж на то пошло.

Ввалившись в квартиру Усаги тем же путем, каким и вышли, они с ужасом обнаружили, что из-за оставленного открытым окна внутри стало почти так же холодно, как и снаружи. Дхата подобрала под головокупол те щупохваты, какими еще могла управлять, и потемнела от печали, а Усаги поспешила закрыть окно и присела напротив незнакомого белого прибора, сложенного из металлических труб. Со звуком бегущей воды пришло тепло, и Дхата поспешно переползла туда, прижалась к прибору головокуполом. Стало немного лучше; она чувствовала, что Усаги чем-то недовольна, но не было никаких сил спрашивать, в чем же дело.

Довольно скоро, впрочем, Усаги заговорила сама:

— Как-то глупо вышло, ты не находишь, Дхата? Я хотела показать тебе, как люди празднуют, а в итоге показала: алкоголизм, старость, одиночество и домашние хлопоты… и, пожалуй, только ребенок был по-настоящему счастливым, но у них каждый день — праздничный.

Дхате от тепла хотелось заснуть, но не хватало сонной слизи.

— В чем… вообще… суть? — лениво уточнила она. — Что… праздновать? Еду? Дом?

— Новый год!

— А со старым что?

Усаги повернулась к ней и, наверное, решила, что сама концепция «года» не особенно ясна, хотя Дхата спрашивала о другом.

— Год, это один оборот Земли вокруг себя… нет, стой, это «день»! Тогда что такое год? Оборот Солнца вокруг Земли? Да нет, это ведь земля вертится… или солнце тоже? А, черт! Ну, что тут непонятного? Вчера был 2022 год, в полночь настанет 2023. И все события, которые произойдут, будут уже относиться к двадцать-три, не двадцать-два. Ясно?

— Нет, — честно ответила Дхата из-под теплых труб. — Кто решил, что это именно двадцать третий?

— Ну, Иисус. Был такой человек, он родился две тысячи двадцать три года назад. Но не совсем ровно — он родился в Рождество… но от его рождения мы и считаем.

— Почему именно он? Почему именно сегодня? — Дхата лениво взглянула на нее из-под головокупола. — Разве мало других дней?

— Много, но они — не праздничные!

— Кто так сказал?

— Я сказала.

Они переглянулись, и Усаги принялась мерять комнату шагами. Дхата из последних сил боролась с сонливостью и даже не заметила, когда Усаги наступила ей на отмерший щупохват.

— Ой, да я ведь раньше-то думала ровно так же, как ты, Дхата. Зачем праздновать? Это ведь всего лишь перемена дат, — горячась, говорила Усаги, но скорее сама себе, чем ей. — Двадцать два, двадцать три, кому какое дело? Смартфон сам переключится. Ну, а вот ты? На своей планете? Вы как считаете эти свои… циклы?

— С помощью аналитической машины. Она определяет запас прочности моего тела и исходя из него решает, сколько мне еще жить — а когда придет время раствориться, — Дхата с опаской покосилась на свои щупохваты, с ужасом представив, что выдаст ей машина завтра. — Оставшееся число циклов — единственное число, за которым мы следим.

— Если в конце смерть, то и в самом деле нет повода праздновать, — мрачно констатировала Усаги. — А впрочем, у меня в конце тоже — смерть…

И вдруг она замерла, хотя уже подняла ногу для шага, резко развернулась и так быстро направилась в угол кухни, что Дхата даже вылезла чуть-чуть из-под источника тепла, чтобы посмотреть, что там происходит.