98/185 (1/2)

Они оказались в пустом помещении, стены которого покрывала ровная синяя краска, от времени выцветшая почти до голубизны. Синий был цветом удовольствия, поэтому Дхате здесь сразу понравилось, но, всмотревшись в углы, она заметила, что там лежала пыль. Да и воздух здесь был гораздо холоднее, чем в квартире, щупохваты почти сразу начали неметь.

— Что это было? — тихо спросила она у Усаги.

— Мы так шумели, что разбудили хозяйку. Вот и все.

— Разбудили? Как же она нас услышала? Вы что, не наполняете слизью капсулы для сна?

— Фу, — хмыкнула Усаги. — Слизь.

— Хорошо. Давай вернемся в твое жилище, и ты покажешь мне, как вы спите, — предложила Дхата, но Усаги покачала головой:

— Не выйдет — у меня нет ключа.

— Ты можешь воспользоваться микрокомпьютером?

На это Усаги не стала даже отвечать, молча развернулась и направилась к зазубринам, по которым с применением своих нижних конечностей могла передвигаться и вверх, и вниз.

— Это называется «ступени». Лестница. У вас такого нет?

Дхата сползла с ее рук, прилепилась щупохватами к нижней ступени, подтянула головокупол, затем отлепилась…

— Полжизни пройдет, пока переместишься, — она снизу вверх посмотрела на Усаги, и та, глупо захихикав, подняла ее снова на руки и надела себе на голову.

— Выйдем на улицу и вернемся в мою квартиру через окно на кухне. А там решим, что дальше делать.

— Мне жаль, что ты не празднуешь из-за меня, — искренне призналась Дхата, ведь логично, что Усаги тоже должна была уже лежать лицом в заваленный едой стол.

Но та в ответ засмеялась:

— Не праздную? Да я сто лет так хорошо не ела!

И Дхата немедленно прониклась к Усаги особенным уважением — ведь той было уже целых сто лет, а это, судя по данным переписей населения, для Зорцев очень даже не мало!

Они спустились к концу лестницы и оказались в таком же голубоватом помещении, с двух сторон которого располагались двери. Правая из дверей была плотно закрыта, а вот левую только прикрыли слегка, и через щель между ней и косяком в жилище бежал холодный воздух.

— Смотри, открыто, — подметила Дхата. — Что это значит? У нас в кабинетах двери открываются и закрываются сами!

— А эти нужно запирать вручную, — Усаги направилась туда. — Здесь живет бабуся, насколько я помню… у нее не так давно умер дедуся, вот, наверное, и стала рассеянной от горя. Надо бы закрыть.

Она уже положила руку на рычаг двери, но, повеселев, заявила:

— Или можно подсмотреть!

Дхате эта идея тоже понравилась.

Эта квартира выглядела и пахла совершенно иначе. Почти вся мебель оказалась деревянной, и Дхата чувствовала легкий запах древесины, тянувшийся по воздуху, а еще горечь дезинфекции, которой зачем-то натерли все углы и поверхности; но ни один из этих ароматов не мог перебить сладковато-горький, тяжелый запах чего-то вечного, Дхате незнакомого, но как будто приятного на подсознательном уровне.

— Это запах старости, — тихо пояснила Усаги. — Не знаю, почему, но квартиры старых людей всегда так пахнут.

Вокруг лежала темнота, и только из одного отдаленного дверного проема лился свет. Оставшись в коридоре, они прижались к стене и осторожно выглянули; там оказалась комната с кучкой округлых обтянутых тканью предметов мебели, собранных полукругом вокруг низенького, непонятного предназначения стеклянного стола. Напротив гордо возвышался самый большой монитор, какой Дхата только видела за свое существование, а вокруг него и вдоль всех стен тянулись деревянные шкафы и полки. Можно было бы замереть на месте и целый цикл разглядывать все, что располагалось на них: изображения людей, какие-то блоки из бумаги с закорючками местной письменности, миниатюрные люди и животные, сделанные из камня и глины, и многое, многое, многое другое, новенькое и интересное, тщательно отмытое от пыли; но вообще-то Дхата пришла посмотреть на человека, обитавшего здесь, а не на его домашнюю утварь. И человек здесь был: самка, она сидела на мягком валике с высокой спинкой, а у ее лодыжек на низеньком столе громадилось совершенно невыносимое количество еды. В предыдущей квартире было несколько самцов, и те не сумели разобраться с изобилием своего стола; здесь же была лишь одна самка, а еды — раза в два или три больше. У Дхаты даже желудок заурчал, ведь всего съеденного за предыдущим столом она бездарно лишилась по вине ананаса.

И чтобы скрыть смущение от своей слабости, она спросила шепотом:

— Почему кожные покровы этой человеческой самки такие смятые?

— Смятые? Да она просто морщинистая, Дхата. Это значит старая. Бабуле уже лет восемьдесят…

Дхата не так много знала о Зорцах-Землянах, однако в числах вполне разбиралась:

— Старая? Но если ей восемьдесят, а тебе сто, то это ты старая?

— С чего ты взяла, что мне сто?