хрупкая надежда (2/2)
Помимо Чимина в покоях находился и Хосок, который хотел с ним поговорить. Они выходят на балкон, и альфа снова накрывает плечи Чимина, теперь уже тёплым мехом. Хосок заботится о нём, и Чимин не знает для чего. То ли для друга, то ли реально переживает, что с ним что-то может произойти, но в любом случае он ему благодарен, что не бросает. Альфа просит Чимина присесть, но тот отказывает, объясняя это тем, что его омега, то есть Хосока, напоил его какой-то дрянью, из-за чего он проспал часа три. Хосок хочет улыбнуться, вспоминая Тэхёна, который стоял в лавке с ним пару часов назад, но сдерживается.
— Мы выяснили, кто стоит за покушением на Чонгука, — тихо говорит Хосок, будто их кто-то услышит. А Чимин не сомневается, что кто-то может, потому что в этом дворце есть уши даже у стен. Омега внимательно слушает и мысленно выносит приговор виновнику.
— Его зовут Мин Хон, он командует нашими западными войсками и является, как ни странно, моим заместителем. Я пока не стану предпринимать каких-то мер, потому что всё предоставляю Чонгуку, — альфа тяжело вздыхает. — Но если он не очнётся ближайшие несколько дней, то я буду вынужден его убрать, но так, чтобы никто ничего не понял, отправлю на границу, а самого посажу на цепь, — от подобных слов Чимину тошно, а Хосок улыбается и уже не может дождаться долгожданного момента.
— А второй? — спрашивает Чимин и сильнее кутается в меховую накидку.
— Его выдаст первый, — без капли сомнений отвечает Хосок. — А теперь заходи и грейся, — он толкает Чимина внутрь и закрывает дверцы. — Он выглядит так, будто скоро проснётся и начнёт массовые казни, серьёзно, — шепчет Хосок, смотря на друга, который даже в бессознательном состоянии способен внушать страх и ужас. Он хлопает его по плечу и говорит Чимину не засиживаться. Омега обещает, что пойдёт к себе, но сам остаётся здесь на всю ночь и, впервые забравшись на кровать, укладывает голову на плечо Чонгука и засыпает.
***</p>
Юнги лежит на кровати, подняв правую ногу и разглядывая на ней браслет, камешки которого переливаются и доставляют детское удовольствие Юнги. Он без разрешения заявился в покои Намджуна, который может прийти в любой момент, но ему всё равно, потому что сегодня у него хорошее настроение и он приказал накрыть ужин. На нём полупрозрачная блуза красного цвета, через которую видны свежие укусы недавней ночи. Юнги заканчивает разглядывать свою лодыжку и поднимается к зеркалу, решив поправить свои волосы, которые слегка закрутил у кончиков. Он не знает, почему так ждёт Намджуна, возможно, из-за настроения, а может соскучился по его зверствам, которых давно не намечал, даже как-то скучно без них.
Омега смотри на окна, через которое виден лишь снег, который валил целый день, из-за него он даже не вышел погулять, потому что всё расчищали. Зима нравится Юнги, потому что тогда он может меньше видеть Намджуна, потому что по замыслам судьбы он постоянно пропадает по делам империи именно в этом время, к тому же он свободен в передвижениях и может целый день прятаться в снегу и найти его могут только из-за огненной макушки. Юнги недавно отправил письмо Чимину, в котором рассказал, что случилось с ними в дороге, когда они возвращались с охоты, на которую омега больше в жизни не поедет, он привык, что ест мясо зверей, но видеть их кончину просто не может, не забыл также упомянуть, как чуть не выколол глаза одному омеге, а ещё просит Чимин не держать зла, в каждом письме он говорит об этом, поэтому начинает Чимин свои письма со слов «Прекрати извиняться…» А Юнги не может, он может вычеркнуть всё своё прошлое, кроме одного. Ему было чертовски хорошо с Чонгуком, он слишком быстро полюбил Хана, а теперь у него никого нет, даже самого себя у себя нет. И это жалко, настолько, что Юнги тошнит. Он храбрится, пытается показать, что ему всё равно и он может справиться со всем, но нет, он слабый, он хочет быть таким, хочет, чтобы его защищали, чтобы был любимый альфа, чтобы не было как тогда, чтобы он просто был. Влачить жалкое существование своей оболочки настолько бессмысленно, что Юнги иногда подолгу сидит и думает, как содрать с себя кожу, может, под ней что-нибудь ещё есть.
Намджун сделал из него мазохиста, потому что тогда он не понимает, почему всё то, что с ним происходит, не убивает. Почему он это всё ещё чувствует. Ведь он считает свою жизнь бессмысленной. Сидя в ванной, подняв руку и смотря, как капля падает с его руки, он не понимает, почему так же свободно не может упасть и не разбиться, превратиться в плоское ничто, или же отдаться морю, чтобы то его унесло. Юнги любит море, он несколько раз умолял Намджуна поехать к берегу, чтобы погулять, но нельзя, потому что он — император, а Юнги — его супруг. Да, он волен в передвижениях, но даже свободы в чистом виде нет, что говорить о его передвижениях.
Не успевает омега отлипнуть от зеркала, как чужие руки обхватывают его талию, а чужое дыхание обжигает щёку. Юнги откидывает голову назад и кусает Намджуна за подбородок, вмиг превращаясь в другого Юнги, того, кого все любят видеть. Альфа поворачивает его лицом к себе и слегка касается алых губ.
— Я скучал, — шепчет Намджун, убирая выпавшие пряди за ухо, целуя шею. Юнги откидывает голову и облокачивается бёдрами о стол, чтобы не рухнуть.
— Мы виделись утром, разве этого мало? — омега кладёт руку на плечо Намджуна, хоть так надеясь не выпасть из реальности. Он целует его нежно, как-то непривычно и даже трепетно, боясь навредить, от любого его касания у Юнги швы расходятся и заново он собраться не может.
— Мало, мне всегда тебя будет мало, — Юнги улыбается, а Намджун оставив очередной поцелуй, отстраняется. Юнги вопросительно на него, надеясь, что не успел провиниться.
— Собирайся, любовь моя, мы идём на прогулку, — этим он полностью ошарашивает Юнги.
— Сейчас? Но уже вечер, что может…
— Я два раза не повторяю, оденься потеплее, — теперь он сильнее целует, грубо сжимает задницу, которая так доступно через тонкую ткань штанов, и всё никак не хочет останавливаться. Так бы и целовал любимые сладкие губы, которым замен нет.
— Но я хотел поужинать с тобой, — канючит омега и получает по заднице. — Ладно, мой господин, как скажете, — Юнги уворачивается нарочно от поцелуя и идёт переодеваться, совершенно не понимая, что задумал его муж.
Он спешно напяливает кожаные штаны, утепляет ноги, чтобы было тепло, ведь на улице холодно, надевает любимую меховую накидку и поняв, что свои огненные волосы не скроет, так и бежит к Намджуну. Юнги не понимает своего страшного интереса и возбуждённого состояния. Но он оправдывает себя тем, что не привык получать от Намджуна подарков, а точнее таких внезапных, поэтому списывает именно на это. Альфа встречает его, и они вместе идут в неизвестном направлении.
Юнги слишком быстро мёрзнет, стоит ему выйти на улицу, как зубами стучать начинает, а ещё в спешке он забыл перчатки, поэтому согревает руки своим дыханием, пока Намджун не замечает этого.
— Ну я же просил, — он недовольно смотрит на покрасневшие пальцы омеги и, стянув с себя перчатки, надевает те на Юнги. — Только попробуй снять, — грозно объявляет альфа, а Юнги даже не думает лишаться своего источника тепла. Он сильнее лишь кутается в шубку и не отнимает руки от намджуновой.
— А куда мы идём? — омега поворачивается лицом к Намджуну и очаровывает его. Сейчас он кажется таким маленьким и хрупким. Нельзя по красным щёчкам, алым губам, невинным и чистым глазам, которых ни у кого больше не найдёшь, больше не увидишь их красоты, не сможешь разглядеть в них непроходимые стены, за которыми комки боли, сказать, что этот кроха столько прошёл и почти всегда мечатет о смерти, а больше всех он желает именно ему, альфе. Намджун даже забывает, что спросил омега, потому что зачарован. Он видит его каждый день, каждый день любуется его лицом, слышит его запах и наслаждается его словами, пусть иногда и выходящие за рамки приличия, но почему-то сейчас он хочет смотреть на него ещё больше.
Он постоянно говорит, что его любви хватит и Юнги, но только свою и чувствует. Он прекрасно знает, что омега его не любит, более того, он его ненавидит, и это альфа тоже знает. Но отпустить его, позволить вновь расправить крылья он не позволит, пусть он будет эгоистом, пусть тот будет только у него, но он знает, что без него не сможет, что омега для него больше, чем просто очередной омега, больше, чем жизнь, больше даже его любви.
— И почему мы без охраны? — Юнги сильнее жмётся к Намджуну, а тот, держа его за плечо, отпускать не думает.
— Неужели со мной тебе нужна охрана? — выгнув бровь, спрашивает альфа. Юнги на такое фырчит и отвечает:
— Так я о тебе забочусь, это ты же императора полкуска мира, — Намджун смеётся на это заявление, а Юнги в шутку обижается. — А если серьёзно, почему ты вывел меня? Ах, или питомцу наконец-то положена прогулка? — Намджун мгновенно мрачнеет, слова Юнги выбивают его и заставляют сменить улыбку на оскал. Снова он становится недосягаемым, грубым, надевает излюбленную маску, от которой корёбит альфу. Он выдавливает из себя улыбку и, наклонившись к уху Юнги, отвечает:
— Конечно, сегодня без поводка, но только сегодня, радуйся, у тебя праздник, — он оставляет поцелуй на макушке, а Юнги отвечает, что так и знал.
Не то, что бы ему грустно, прост обидно и из-за своих слов, и из-за слов Намджуна, от того тёплых слов можно дождаться, да тот их постоянно ему говорит, но стоит такому холодному голосу произнести слова, как Юнги всё забывает и ему мгновенно грустно делается. Он понимает, что не имеет права ждать большего. Юнги опускает голову и теперь смотрит на свои ноги, которые все в снегу. Он очень ждал долгожданной прогулки с ним, поначалу прибывания даже представлял и тешил себя надеждой, что у них всё может быть иначе, что вот они, держась за руки, в тишине ночной под лунный свет, различая только шум прибоя, будут прогуливаться, и ни у кого не будет груза прошлого на плечах, а будет только свобода и, наверное, самое важное, что нужно для Юнги, — любовь. Ведь он всю жизнь её ищет, но не может найти, а потом понимает, что это бестолковое дело, что любовь вовсе не нужно искать самому, а она придёт сама, и вот уже несколько лет Юнги ждёт её. В конце концов, ему надоедает сидеть у двери и ждать долгожданной встречи и он запирает своё сердце и свою душу не только для себя, но и для внезапно пришедшей, потому что больше Юнги в неё не верит, а верит только в себя.
Верить в себя у него получается лучше, он каждый раз сам поднимается, отряхивается и идёт дальше, чтобы снова упасть, но уже не так замучено, потому что первый раз падая, он уже расшиб многое, а дальше не так больно. Он смеётся, плачет, ставит себе табу на всё и вся, получает новые ножи в спину, чтобы в конце создавать эти ножи, но уже для других. У него их много, для каждого припас, в каждого готов воткнуть.
Приятно, конечно, выйти на прогулку, пусть и не с любимым альфой, но всё-таки. Он может наслаждаться атмосферой, забыв про него, как обычно и делает, даже в постели он просто уходит в свои мысли и забывает, кто над ним измывается. Так и сейчас он идёт, ограниченный рукой Намджуна, но полностью отдававшийся окружающему. Везде красиво, просто красиво, это слово может описать атмосферу, витающую вокруг. Через свои стеклянные глаза он видит настоящую жизнь, не ограниченную стенами дворца или стражами. Ему хочется подойти ко всему, потрогать маленькие фигурки, вкусно поесть или попить горячий кофе, который он обожает с медовыми шариками, но разрешит ли Намджун. Раз уж есть возможность, то Юнги хочет попробовать.
Омега ближе льнёт к Намджуну и, обхватив его руку своей, теребит, что-то тараторя, будто боится, что всё забудет.
— Стоп-стоп, ещё раз, — альфа улыбается от непонятных слов омеги и просит его повторить.
— Раз уж мы пришли на рынок в такое вечернее время, то давай зайдём и попьём кофе, пожалуйста, — Юнги кусает нижнюю губу и с надеждой смотрит на альфу, не отпуская его руки.
— Чтобы согреться, — будто добавляет тот и, поцеловав Юнги в лоб, идёт в нужном направлении. Юнги не частый здесь гость, потому что в такое людное место его очень редко отпускают, поэтому повинуется альфе.
Они заходят через большие деревянные двери, и первое, что чувствует Юнги, тёплых запах, от которого его щёки начинают гореть, дальше ощущается алкоголь, табачный дым, сладости и прочее, чему Юнги не хочет давать название. Они подходят к деревянному маленькому столику. Спинкой для них служат какие-от бочки, наверное, с вином, перетянутые сеткой, Юнги считает, что это декор, который гармонично смотрится со всем остальным. Людей очень много, и они все разные, Юнги немного некомфортно, поэтому он старается никуда не смотреть, в отличие от Намджуна, которому, кажется, сейчас хорошо, не чувствуется скованности. К ним подходят, спрашивают, что желают. На все вопросы отвечает Намджун, потому что Юнги занят тайным рассматриванием людей. Здесь много красивых омег, это место невольно напоминает бордель, но это не он, это Юнги точно знает по собственному опыту, про который лишний раз не хочет вспоминать.
Намджун, прислонившись спиной к «стене» и вытянув ногу на два места, прикрывает глаза, ждя свой заказ, а Юнги некомфортно, и он это чувствует, поэтому периодически поглаживает руку.
— Ты боишься? — спрашивает альфа и поворачивает голову в сторону Юнги, глаза которого бегают в разные стороны.
— Здесь тепло, здесь есть ты, поэтому…
— Смотри, — альфа тыкает пальцем в сторону стойки, где готовят напитки. — Я хочу полюбоваться тобой, поэтому принеси мне бутылку того вина.
— Но ты же… — он замолкает, под пристальным взглядом Намджуна. Юнги, бубня что-то себе под нос, встаёт и, гордо задрав свой маленький носик и поправив рыжие пряди, идёт за вином. Намджун хочет поиграть, у него сегодня хорошее настроение, как и у самого Юнги, поэтому омега с радостью примет правила игры. Хочет полюбоваться? Ну тогда пусть и все смотрят на то, что принадлежит ему.
Юнги вальяжной походкой доходит до стойки, немного наклоняется и, строя невинные глазки и нарочно оттопырив свою задницу, просит бутылку вина для его альфы. Кажется, альфа, который замер с бутылкой, не может оторвать взгляда. Ещё бы! Перед ним омега, который чертовски красив и который облизывает свои покрасневшие губы, будто специально соблазняя, но знал бы он, знали бы они все, что стоит Юнги эта игра. Омега обхватывает горлышко четырьмя пальцами, а большим накрывает пробку, пару раз по неё проводя пальцем. Подмигнув альфе, он уходит к Намджуну, которого нет на месте. Юнги не показывает своего беспокойства, поэтому решает сесть и подождать его, а ещё лучше попить кофе с любимыми шариками.
Намджун не мог уйти, потому что он ни за что не бросит то, что принадлежит ему, во-первых, а во-вторых, альфа просто не может бросить его хотя бы из моральных принципов, которые точно у него есть, омега убеждён. Юнги сидит и ощущает на себе взгляды, которые успел вызвать своим походом за вином. Он твердит про себя, что сейчас Намджун подойдёт, что он где-то рядом и специально изводит омегу. Но он не приходит, а вместо него появляются трое альф, которые достаточно выпили и которые в несколько раз сильнее Юнги, но он продолжает держаться, поэтому непринуждённо поедает вкусности и смотрит на внезапных спутников.
— Вы что-то хотели? — спрашивает он, когда один из альф садится рядом с ним. Тогда Юнги выпрямляется, вытирает руки и обращается сразу в троим. — Знаете, мой альфа жутко ревнив, а по совместительству он является императором, поэтому, пожалуйста, сохраните свои жизни, — на это заявление альфы смеются и даже смелеют. Второй садится слева, и теперь Юнги окружён, он пытается не выдавать своей дрожи.
— Да, поэтому твой липовый император бросил тебя, — тот, кто справа, кладёт руку на бедро Юнги, которую тот сразу же убирает, пока что вежливо просит их убраться.
— Послушайте, я не очередная шлюха, посмотрите, — Юнги кивает на танцующих омег, — сколько их для жаркой ночи, но я, увы, не подхожу для этой роли. Доброй ночи, — Юнги встаёт, когда за край одежды его тянут снова вниз и он больно ударяется о жёсткую лавку.
— Редкость увидеть таких строптивых, я бы сказал, фурий с рыжими волосами, — теперь тот, кто молчал изначало и стоял по центру, начинает говорить. Он отодвигает столик и нависает над Юнги, который, собрав руки в кулачки, реально собирается им навалять. Не убьёт, но хотя бы попробует сбежать. — Куколка, пошли наверх и ты покажешь нам, на что способен этот зад, — и Юнги вскипает. Он резко подскакивает и толкает того, кто посередине, в грудь и уже собирается убежать, как его ловят и больно держат за талию.
— Пустите меня, сейчас же, я омега Ким Намджуна, он вам всем головы отрубит, если с моей головы хоть волосок упадёт, — но никто не слышит, всё идёт своим чередом, музыка играет, омеги танцуют и ублажают альф, никто не поможет Юнги.
Он вырывается, когда его тащат, он кусается, когда его трогают, он бьётся руками, ногами, ни на секунду не перестаёт двигаться, даже когда получает жёсткую пощечину, но про себя говорит, что это ничто по сравнению с тем, что с ним делал Намджун, поэтому даже не обращает внимание на то, что алая кровь стекает из носа. Он продолжает сопротивляться, звать на помощь, звать Намджуна, звать, в конце концов, Бога, надеясь, что сейчас кто-то ему поможет. Он больше никогда не выйдет на улицу, он не хочет, не попросит у Намджуна прогулок, забудет, как выглядит улица, как выглядит базар, на котором он хоть и был редким гостем, но ему нравилось быть беспечным, он забудем всё, но только чтобы его отпустили, чтобы мерзкие руки не касались его тела, чтобы не сдирали одежду.
Юнги не плачет, потому что слёзы здесь не только не помогут, но и это бессмысленно, он так хоть видит эти лица, каждого запоминает, кто над ним сейчас надругается, проклинает это место, те вкусные шарики, которые он просто обожает. Обожал. До сегодняшнего дня. Он больше не посмотрит на эту еду, не смеет играть с Намджуном, он будет только его, будет делать только то, что скажет альфа, но только бы он пришёл, оттащил от себя этих альф и увёз домой, во дворец, который любит его больше, чем сам Юнги. Там Рауль причешет его, новые масла для тела принесёт. Там бывает Джин, которые приносит книги, которых нет нигде, а потом часами болтает с омегой.
Джин. Сейчас Юнги хочется думать только про него. Про этого альфу, который никогда не сделал ему ничего плохого, который был к нему добр и всегда защищал, который любил его, но не получал ответа, потому что Юнги только одному верен. Он вспоминает, что как-то раз Джин показал ему море. Они стояли на берегу, было холодно, ветер бил прямо в лицо, заставляя жмуриться. Была осень, самая тёплая и родная для Юнги. Он тогда забавно морщился, когда новый поток ветра начал бить его, на что Джин только смеялся и вдруг резко, перехватив его руки, занёс в воду. Но он бы никогда не позволил Юнги почувствовать холод, поэтому сам, стоя по пояс и держа на руках омегу, показал ему морской простор далеко, как казалось Юнги, от берега. Омега тогда сильно испугался, сжимал шею Джина, но когда распахнул глаза, то увидел красный рассвет, который никогда таким странны образом не встречал. Он положил голову на макушку альфы и долго смотрел на солнце, пока сильные руки не давали ему касаться воды. У Джина не было никаких целей, он не хотел Юнги, как хотят другие, он просто исполнил его желание, которым он обмолвился лишь раз. А альфа запомнил, выполнил, и Юнги не понимает, почему в такой позорный момент думает о нём, о том, кто также находится в его сердце.
Омега вертит головой, пинается, удивляется, что с него ещё не спустили штаны, хотя рубашки давно нет, бьёт наотмашь, получает в ответ и чуть ли не выключается, когда видит его. Нет, это не Джин, которого с радостью бы он встретил. Это был Намджун. Очень злой Намджун. Юнги радуется, что за ним он пришёл, но вместо этого альфа ничего не делает. Тот облокотился об дверной косяк и смотрит на Юнги, который просит помочь, который молит его забрать. Альфы отвлекаются на гостя и каменеют, но дальнейшее выбивает Юнги из жизни.
— Продолжайте, я не стану вам мешать, — с улыбкой, с чёртовой улыбкой говорит Намджун и кивает на Юнги. — Я даже могу заплатить за это представление, — каждое слово для Юнги будто нож по сердцу. Он так его ждал, так звал, даже грозился его именем, а тот, придя, просто стоит и… и смотрит, не убирает глаз.
— Ну, господин, вы могли бы присоединиться, задница у него что надо, — говорит один из альф, пока один сдирает с Юнги штаны, получая ногой по челюсти.
— Пустите, твари, я придушу вас, — как бы он не храбрился, как бы не пытался, но всё тщетно, он больше не смотрит на Намджуна, потому что понимает, что это конец. Он ему не поможет.
— Не хочешь занять свой ротик? — Юнги понимает пошлый намёк, но вместо это сильнее смыкает губы и закрывает глаза, когда осознает, что сейчас будет.
Он ничего не чувствует. Даже боли, даже крика, даже хруста ломающихся костей. Он только мысленно благодарит высшие силы и силу Намджуна. Не позволил, но наказал, показал, что с ним лучше не играть, потому что всё равно выиграет, потому что всё будет бессмысленно, потому что Ким Намджун никогда не проигрывает, никогда не позволит тронуть своего огненного мальчика. Юнги не слышит, как прямо над ухом вопят, как кровь попадает ему на лицо, он смотрит на единственное справа окно и видит там луну, яркую такую, одинокую. Он хочет потянуть руку, но сил нет.
Странно, но слёзы сами текут, Юнги их даже не контролирует. Какой раз он задаёт себе вопрос: почему они текут, если их не должно быть? И который раз не знает, а может и знает. Просто сейчас ему не хочется думать ни о чём, даже о том, что его альфа где-то рядом пригвоздил к стене одного из альф и, кажется, отрубил всего лишь руку, за то, что тот посмел коснуться Юнги. Омега не слышит мольбу, не чувствует, как липко лежать на кровати, на которую попадает кровь, но он сам сейчас в ней купается. И лучше бы она была его.
Вокруг так тихо, Юнги один плывёт по течению, смотря на звёзды, любуясь простором, даже не отзывается на звуки. Ему слишком плохо. Ему очень плохо. Он не думал, что альфа способен на такое, и сейчас он имеет в виду далеко не его зверства, потому что к ним он привык, а к тому, что видел в его глазах, он без раздумий мог отдать его другим, позволить надругаться и даже глазом не моргнуть. Этот взгляд стоит перед ним, перед его глазами только безразличие и холод.
Юнги поджимает губы, когда единственный источник света, а именно луну, закрывает Намджун. Он вытирает слёзы и притягивает омегу к себе. Почувствовав чужое тепло, он даёт волю слезам уже сам, прекрасно осознавая, на чью грудь сейчас ревёт. Он кричит, он бьёт, он говорит, что ненавидит его. И каждое его слово правда, в этом ни Юнги, ни Намджун не сомневаются.
Он отключается на его руках, даже не увидев кровавое месиво, что устроил Намджун и его люди здесь. Ни одной живой душе не удалось спастись. Юнги не видит, но чует этот запах, запах, который преследует его. Он лишь сильнее жмётся к Намджуну, показывая, что не хочет с ним расставаться. Альфа кутает его в свою шубу и оставляет поцелуй на губах, продолжая идти. Если тот не хочет его отпустить, то он и не отпустит. Сегодня он показал, что шутить с ним не стоит, что шуток он не понимает и плата за это велика. Но Намджун понимает, что перегнул палку, он видел его глаза, видел в них такое отчаяние и безысходность, что готов был лично себя казнить. Этот омега творит с ним страшные вещи, он готов убивать за него, готов корить себя только для него. Это страшная болезнь, которая не лечится, Намджун пробовал, он видел других омег, но никто не сравнится с Юнги, с его хрупкой и нежной фигурой, с его субтильностью; он испил много вин, но ничто не сравнится с его губами, сладкими, как спелый виноград; он видел много прекрасного, но всегда на первом месте будет именно Юнги. И это пугает. И это сводит с ума, завораживает. Как тот, кого он случайно повстречал, смог так далеко впасть в душу и не отпускать, а ведь Юнги делает всё наоборот, пытается отдалить от себя альфу.
Юнги жмурится, когда чувствует что его тело касается чего-то горячего. Он не хочет открывать глаз, но поток воды сверху заставляет. Он вытирает ладошкой лицо и убирает прилипшие волосы. Он в купальне, только с Намджуном, который похож на палача в своём красном обличии, а точнее в обилии крови на одежде. Юнги трёт нос и отползает, чтобы тот его не трогал. Это, кажется, веселит Намджуна, но только не Юнги.
— Я хочу извиниться, — Юнги думает, что у него уши заложены и вместо «я сделал правильно», он слышит «я хочу извиниться». Он всё равно не доверяет альфе, на лице у которого кровавые следы, поэтому сам, взяв ковшик, поливает себе волосы. — Юнги, — он тянет его за руку на себя, продолжая сидеть на коленях. — Мне правда очень жаль, что я так поступил с тобой, я не должен был этого делать.
— Но ты сделал, ты что, мог отдать им меня на растерзание? Я же просил тебя помочь, но ты меня не слышал, Намджун, тебе нравится смотреть, как я страдаю, тебе плевать, что я могу чувствовать в тот момент, но ты не отступишься, будешь смотреть и говорить, что «я сделал правильно, ты это заслужил, теперь будешь знать, как играть со мной», — Юнги делает вид, что вытирает глаза от воды, но на самом деле скрывает слёзы.
Они сидят в тишине минут пять, а потом Юнги совершенно неожиданно добавляет:
— Ты весь в крови, тебе надо принять ванну, а я тебе помогу, — но не себе, не договаривает. Он ломано улыбается, собирается вставать, когда голова Намджуна оказывается прижата к его животу, Юнги еле держит равновесие, чтобы не упасть.
— Да, я жесток, да, я эгоист, потому что считаю тебя только своим, я не могу без тебя, Мин Юнги, ты чертовски сильно впился в моё сердце, которое, кажется, бьётся только для тебя. Я не могу сказать, описать, как я люблю тебя.
— Ты не любишь меня, — гладит его по волосам омега. — Ты просто, как и я, страдаешь от этих отношений, — Юнги присаживает на корточки, держась за бортик, чтобы не упасть. Одной рукой, удерживая себя, он гладит щёку Намджуна. — Но ты не сможешь оставить меня, потому что опьянён, а я — потому что ты меня держишь и не отпускаешь. Я не люблю тебя, Намджун, и никогда не полюблю, но я благодарен за то, что показываешь мне жизнь, которую я не знал и не был готов, закаляешь и делаешь сильным, хотя я не такой, — он целует его в лоб.
— Я думал, — вставая, говорит альфа, — что моей любви хватит для нас, но это не так, когда не чувствуешь ответа, то это не любовь.
— Так отпусти меня, сделай меня свободным, — держа его за руку, просит Юнги.
— Не могу, — по слогам произносит альфа и говорит, что во дворце его не будет неделю, поэтому Юнги может выдохнуть.
Но Юнги будет задыхаться.
***</p>
два месяца спустя</p>
Если у Чимина спросят, умеет ли он ждать и верить, то он скажет, что уже два месяца не отходит от мужа, который до сих пор не проснулся. А Чимин каждый день просит его, потому что люди теперь знают о его внезапном недуге и волнуются, советники плетут интриги, из-за чего Хосок разрывается. То ли этого старика искать, который пропал и которого Хосок уже несколько раз в голове у себя убил, то ли успокаивать народ, говоря, что всё хорошо. Врать, постоянно врать и держать их в узде, те уже боятся чёрных масок, в которых ходят люди Хосока. Никто из верха не станет идти против него в открытую, потому что знает, на что способен альфа.
У него голова постоянно ходит кругом, если бы не Тэхён, то давно бы пропал. Он даже забыл, когда последний раз нормально спал, про еду и речь не ведётся. Вокруг столько врагов, которые вылезли наружу. Хосок обещает, что убьёт Чонгука, когда тот очнётся, потому что он не представляет, как Чонгук мог столько успеть.
— Я так устал, — выдыхает альфа, пока Тэхён массирует его виски. — Я не могу даже представить, как Чонгук такое бремя возложил на себя. Да, мы постоянно вместе, но оказывается, что пока он даёт мне одно задание, то выполняет несколько.
— Он к этому шёл, у него, можно сказать, рука набита, но ты прекрасно справляешься, ты был бы отличным императором, — Хосок наклоняет голову, чтобы Тэхён поцеловал его в лоб.
— Только не им, я лучше буду посылаться на отдельные участки, чем контролировать всё. И в конце… Войди, — в дверь стучат. Входит стражник и докладывает, что какой-то старик просит встречи с ним. Хосок тут же поднимается на ноги, а глаза кровью наливаются.
— Хосок, пожалуйста, успокойся, Хо… — но тот уже ушёл. — Какой бестолковый, — Тэхён тоже подрывается с места.
Омега находит его, когда тот прижимает бедного Инхо за грудки к стене.
— Чон Хосок, — кричит Тэхён и встаёт между ними. — Пожалуйста, Хосок, успокойся, — Тэхён обхватывает его лицо и специально дует, чтобы альфа жмурится.
— Благодаря моему омеге ты жив остался, — кричит на него Хосок и отходит, пока Тэхён придерживает его за руку. Бедный бета откашливается и смотрит на Тэхёна, который должен быть немым, но замечательно справился, успокаивая Хосока.
— Где ты был «пару дней»? — кривит рот альфа.
— Простите, но те травы, которые мне были нужны, долго везли, поэтому…
— Тебе повезло, что он ещё дышит.
— Простите ещё раз, но я, наверное, нашёл нужное средство, кот…
— Пошли, — Хосок грубо хватает его за воротник и тащит. Тэхён продолжает говорить, чтобы тот его отпустил, но альфа не умолим.
Никто не понимает, что это за человек, которого ведёт Хосок, всем любопытно, но и страшно. Хосок раскрывает двери, ведущие в покои Чонгука, и бросает беднягу на ковёр, прямо в центр. Чимин, до этого сидевший и поедающий хурму, чуть не давится.
— Что ты делаешь? — Чимин слезает с кровати, аккуратно, так, чтобы не задеть Чонгука и помогает бете подняться. — Зачем ты так с ним? И кто это такой, — Чимин подаёт ему его небольшой чемоданчик и извиняется.
— Так вот, кто не даёт так долго умереть нашему господину, очень рад видеть вас воочию, — он кланяется омеге и совсем не обижается грубости альфы.
— Ничего не понимаю, вы пришли, чтобы помочь Чонгуку?
— Попробовать.
— Не попробовать, а сделать, старик, — рычит Хосок, тут же получая в плечо от Тэхёна, который сразу тушуется, ловя злой взгляд.
— Мой господин, тяжело быть во всём уверенным. Если я сказал, что попробую, это не значит, что я сказал, что не помогу. Я сделаю всё, что в моих силах. Я очень надеюсь, что наш император скоро встанет на ноги, — бета подходит к кровати Чонгука, который казался ему до этого таким недосягаемым, страшным и великим, а сейчас видит перед собой воина, что борется за жизнь и который не хочет уходить.
— Кровь господина, которую вы мне прислали, действительно была отравлена, я решил ещё раз удостовериться, какой это был яд. Я долго искал возможное противоядие, у меня появилось несколько, но после каждого, — он берёт руку Чонгука и переворачивает ту, желая сделать надрез. — Прошу, не бойтесь, я знаю, что делаю. А вы, господин, не во всём ищите измену, — Хосок фыркает и отходит к окну, кидая взгляды на «лекаря». — Так вот, я продолжу. После каждого не было результата, мои подопытные умирали, не прожив и суток, — Чимин прикрывает рот рукой, а Тэхён становится рядом с бетой, чтобы Хосок его не прибил.
— У тебя одна попытка, потому что если твои травы не помогут, то я тебя на дыбу вздёрну, — больше Хосок не говорит ни слова.
Старик, улыбнувшись, просит не беспокоиться, особенно Чимина, учитывая его положение. Но омега не отходит от него и всё контролирует.
— Я не сделаю ему больно, — говорит он Чимину, берёт маленький ножичек и собирается сделать надрез. Омега понимает, что так надо, поэтому не сопротивляется и смотрит. Бета наносит мазь вокруг надреза, пока струи крови падают на такую идеальную постель. Он мочит бинты в своём отваре или чём-то ещё, а потом прикладывает в кране. Такое он повторяет и со второй рукой.
— За ним нам присмотреть, должна подняться температура и он начнёт бредить, — совершенно спокойно говорит Инхо, пока Чими, сделав знак рукой Хосоку, останавливает его.
— И какова вероятность того, что он очнётся? — бета улыбается Чимину и, положив свои инструменты, подходит к нему.
— Вероятность может быть разной, главное, как мы составим условие, — Чимин кивает.
— Я хотел сказать спасибо вам за отвар, теперь я понимаю, у кого взял его Тэхён, не знаю даже, как вам отплатить. Я стал хорошо спать и проблем с аппетитом у меня нет, — омега кланяется, а старику неловко становится.
— Ну что вы, господин, в этом нет моей заслуги, а всё принадлежит природе. Лучшая плата будет ваша улыбка и крепкое здоровье. Не переживайте насчёт вашего мужа, здоровье у него крепкое, а главное есть вы, потому что по-другому я не могу объяснить, как он выжил после яда, от которого противоядий нет.
— Но тогда как вы ему помогли, — не понимает Чимин и снова грустно становится.
— То, что я сделал, — не противоядие, оно просто поможет мне, а остальное зависит только от нашего императора, от его организма, захочет ли он бороться или нет.
— Если ему будет хуже, — предупреждает Хосок, стоя у стены и из-под лобья смотря на бету.
— Да, мой господин, я помню слова про дыбу, — он улыбается и говорит, что ему нужно идти, но он скоро вернётся, чтобы проверить самочувствие Чонгука, на что Хосок рычит и говорит, что бросит его в темницу, чтобы снова не сбежал. И в разговор встревает Чимин, которому порядком поднадоели эти странные склоки:
— Слушайте, я прикажу Беку, чтобы он вас разместил, — устало говорит Чимин и смотрит на Тэхёна. — Тэ, пожалуйста, позаботься о госте и позови Бека.
— Да я всё сам сделаю, ты не нагружайся, а иди отдыхать, а то за целый день только и делал, что разговаривал с господином, — Чимин говорит тихое «спасибо», а Тэхён любезно просит Инхо последовать за ним. Хосок, смерив его взглядом, остаётся рядом с Чимином, который, тяжело выдохнув, садится.
— Думаешь, это поможет ему? — кивает Хосок в сторону Чонгука.
— Я верю в любые средства, даже если бы колдун заклинание прочитал и сказал, что завтра он встанет, я бы поверил. Я устал без него, мне нужно моё сердце.
***</p>
Чонгук просыпается от ужасной боли в голове. Он морщится и приподнимается, осматривается. Тихо, даже ни намёка на жизнь. Он удивляется, что в такое время и дворец не живёт, даже Чимина под боком нет. Альфа, ворча, встаёт на ноги и, что есть силы, зовёт стражу, но ответа нет. Тогда он ковыляет до дверей, придерживаясь за бок, отворяет её и видит трупы своих же стражников. Он не понимает, что это значит, поэтому, вспомнив, где последний раз оставлял свой меч, выходит. Состояние желает оставлять лучшего, его тошнит, а во рту пустыни страшные, каждый клочок просит воды, но не сейчас, не время.
Его сердце бешено бьётся, когда, выйдя в гарем, он находит только трупы. До этого красивые лица исказились гримасой боли, все они исполосованы, ткани разрезаны, даже плача не слышится. Слуги, стражники да все сейчас мёртвым ковром лежат перед Чонгуком. Перед глазами одно лицо, на устах одно имя. Он боится, он подрывается и тут же останавливается, найдя труп своего друга, своего верного товарища, своего брата. Чонгук садится на колени перед ним и встряхивает за плечи, зовёт, а в ответ мертвецкая тишина. Чёрную Смерть нельзя победить, просто невозможно, даже от чумы нет от лекарства, а тут Чон Хосок. Он не может так просто уйти, Чонгук не готов с ним расстаться, они ещё толком ничего не сделали. Он не готов потерять друга, который семьёй стал. Его рука откинута в сторону, альфа за ней прослеживает и видит правильное лицо Тэхёна, который так же протянул руку. У омеги глаза закрыты, а на лице улыбка, потому что он умирал, смотря на любимого человека.
Чонгука будто холодом обливают, он отшатывается и закрывает глаза руками. Он хочет, чтобы это всё ему снилось, он пару раз даже бьёт себя для пущей надёжности, но не выходит, он чувствует свои касания, видит это всё своими глазами, стоя по колено в крови своих людей.
Он бросает меч и плетётся дальше, продолжая держаться за бок, который безумно болит, раны кровоточат, особенно две на руках. Он, скрипя зубами, поднимается по лестнице, превозмогая боль, надеется добраться до него, до того, кто его день озаряет, того, кто кажется ему самым любимым, без него и день не проходит, без его улыбки задохнуться можно, а от его касания сгораешь. Он пытается вдохнуть его запах, но только один запах вонзается в ноздри, от которого Чонгука впервые страшно тошнит.
И вот он, тяжело дыша, стоит у дверей и, надавив на них, открывает. Его жизнь, его любовь, его смысл, его малыш, крохотное чудо, ради которого он пожертвовать не только собой, но и всем, что имеет, его омега, его муж, его счастье лежит. Просто лежит, будто спит. Чонгук подрывается к нему, целует, трясёт за плечи, но мёртвые не разговаривают. На груди красное пятно расползается дальше, нож оттуда торчит, который Чонгук даже не в силах выдернуть. Он шепчет его имя, как заговорённый. Одно лишь «Чимин», одно лишь «кроха» шепчет, встать просит, открыть глаза или накричать на него за то, что так долго сам спал, что долго выбирался из собственных лабиринтов, но нет ответа.
Чонгук вертит головой, когда замечает своё дорогое, нежное, любимое и невозможное счастье, которое осталось от прошлого, которое он берёг и от бед защищал. Хан точно спит, убеждает себя Чонгук, ведь он ребёнок, дети любят спать. Ведь так? Он просто устал, поэтому прилёг рядом с Чимино отдохнуть, и теперь они оба спят мёртвым сном, что даже Чонгук не в силах их разбудить. Просто сон. В реальности такого не может быть. В реальности Чонгуку не может быть так больно.
Он сидит на коленях и прижимает два любящих сердца, те самые дорогие омежьи сущности, которые он берёг. Он кричит или плачет? Он задыхается, он умирает, кажется, но это всё неправда, потому что он всё ещё чувствует. Холодная рука с кольцом на руке лежит в его и не шевелится.
— Прости меня, прости, — шепчет, молит. Кричит, разум теряет. Он сам себя казнит сейчас, смотря на два тела, лежащих перед ним. Он потерял свою любовь. — Дай, раскрой глаза, я хочу утонуть в твоих глазах, пожалуйста, я большего не прошу, кроха, мальчик мой, пожалуйста…
Чонгука прерывает плач. Детский плач, который доносится из-за его спины. Альфа еле оборачивается и видит люльку, в которой плачем ребёнок. Первая мысль — откуда в покоях Чимина ребёнок, чей он, почему он жив, когда ни одной живой души нет. Себя Чонгук считает мёртвым давно, хотя и мёртвым, который чувствует. Он несёт себя к ребёнку и, упав на колени, убирает занавесочку. И в этот момент ему кажется, что два раза умереть всё-таки можно. Перед ним лежит точная его копия, крошечная, но с такими же глазами, таким же причудливым носиком. Чонгук роняет слёзы, которые попадают случайно и на ребёнка, но он их стирает большим пальцем, который перемазал в крови, но уже неизвестно чей. То ли своей, то ли чиминовой.
Малыш снова плачет, а Чонгук не знает, что делать. Впервые не знает, что надо делать. Это не поле боя, хотя бой точно был в его дворце, это ребёнок, который тянет к нему ручки, не переставая плакать. Альфа косится на мужа, надеясь, что тот сейчас встанет и подойдёт к нему, всё объяснит. Чонгук злится, кричит Чимину, чтобы тот прекратил играть и подошёл уже сюда и всё объяснил, но тишина. Она вечная спутница, она преследует его. Ему никто не отвечает. Тогда Чонгук берёт малыша на ручки и, стоило того поднять, как он сразу замолкает, будто признаёт в Чонгуке родного. Альфа качает его на руках и, сидя на полу, просит успокоиться. Он не перестаёт смотреть на него, он будто свою копию видит, от этого страшно. Рядом с люлькой Чонгук находит записку, от которой слёзы начинают литься, а крик становится немым.
«Малыш Мингу. У него, как ты можешь заметить, твои глазки. Я даже не был удивлён, когда первый раз взял его на руки и увидел твой взгляд. Местами он напоминает тебя, характер явно не мой. Снова ты, Чон Чонгук, снова не отпускаешь меня, везде ты есть. У него и носик с лёгкой горбинкой, как у тебя. Ох, забыл сказать, что это альфа, хотя ты точно это понял, ведь своего ребёнка легко узнать. Извиняться за то, что назвал его сам, не стану, потому что ты бросил нас, а мы все скучали. Но мы каждый день всё равно надеемся, что ты очнёшься. В империи творится просто беда какая-то, Хосок постоянно пропадает, старается решить вопросы, но его всё равно мало. Тэхён кричит на него, потому что тот не бережёт себя, говорит, что больше целовать его не будет, но ты же знаешь Тэхёна лучше, знаешь, что он точно не сдержит такое обещание. Твой сын любит кричать, а ещё хватать всех за волосы, Хосоку он уже выдернул их, на что тот обижался на него, но потом простил. Простил малыша! Неспокойно и на границе, много врагов появляется, от которых тяжело избавляться. Намджун держит нейтралитет, хотя я уверен, что тот точно захочет империю разделить. Юнги в письмах упоминал, что и у них беспокойно, потому что один из сильнейших правителей одной ногой в могиле, а его империя — лакомый кусочек. Но Хосок показал им лакомый кусочек, только так, пятками сверкая, убежали. Но Намджун меня всё равно беспокоит, хоть Юнги и говорит, что сейчас он сделался с ним мягким. Но это с ним! А он же ещё и император, которому важно расширить границы своей империи… Я очень боялся, как Хан отреагирует на появление братика, но он оказался лучшим братом. Постоянно рядом и всё просит с ним поиграть, а тот постоянно спит или кричит, поэтому пока что этого не выходит, но он не унывает и говорит, что обязательно наиграется, когда тот подрастёт. Он читает ему книжки, которые ты ему когда-то читал. Он сказал, что таким образом устанавливает связь между вами. Я очень по тебе скучаю, Чонгук… Очень, пожалуйста, мы по тебе скучаем. О, а ещё…»
Он не дочитывает. Слёзы льются из глаз и попадают на бумагу, он хочет сжать кулаки, закричать, но он только и может смотреть на своего сына, который, посасывая нижнюю губу, уже спит на его руке. Как так произошло, что случилось в этом дворце, что не оставили никого, кроме этого ребёнка и его. Чертовщина, которой нет оправданий и которую Чонгук не станет искать.
— Я скучаю, — отдаётся эхом в голове. — Чонгук, я скучаю, — кто-то будто касается его плеча.
Он сходит с ума.
Ему надо проснуться, надо открыть глаза.
Но он их давно открыл…