Часть 1 (2/2)

Наш разговор походил на обычную беседу старых знакомых, которые пропускают пару стаканчиков по пятницам, ездят друг к другу на барбекю по выходным, а в отпуске гоняют в любительский квиддич. Мы никогда не были и не могли быть такими друзьями. Я никогда не был на барбекю. Поттер никогда не совершал «паломничество» по светским раутам. Но все же мы говорили спокойно и почти по-дружески.

— Что-то вроде «Некий Гарри Поттер в целях безопасности вынужден сегодняшнюю ночь провести вне дома. По его просьбе уведомляю вас об этом. Начальник смены Д.М.»

— Ну вот. Мы еще не поженились, а я уже вру о том, где был ночью, — Поттер стукнул по подлокотнику и схватился за голову.

— Во-первых, не ты, а я. Во-вторых, где ты тут увидел хоть слово лжи? В целях безопасности? Вряд ли безопасно было возвращаться в таком виде домой. И дело даже не только в семейных разборках, но и в твоем несостоянии даже произнести свой адрес. То, что ты не просил меня уведомлять? Ну, будем считать, что я предугадал твои желания. Начальником смены переводчиков я являюсь даже по документам. Могу показать, если надо. В-третьих, правда — это понятие очень растяжимое. Не всегда надо врать и придумывать, чтобы ввести человека в заблуждение. Иногда вполне достаточно сказать лишь часть правды. И в-четвертых, кому стало бы лучше от того, что ты остался бы валяться там на улице возле отеля?

Иногда вас сложно понять. Вот, кажется, вы всегда хотите, чтобы окружающие поступали хорошо. Я поступил. Хотя лично мне от этого никаких выгод не было. Но вместо «спасибо» получаю недовольную мину.

— Я уже поблагодарил тебя, и еще раз могу, мне несложно. Твоя проблема в том, что за любую услугу или хороший, как ты говоришь, поступок, тебе нужна отдача, выгода. Это уже не добро, а бизнес.

— Вся жизнь — бизнес. Каждое действие, решение, даже мысль — это сделка. С судьбой, с совестью, с окружающими людьми.

— В твоей картине мира — возможно. Но не в моей.

— Чем же отличается жизнь Великого Гарри Поттера от жизни ничтожного Малфоя? Тем, что я свободно встречаюсь с девушками, и они готовы меня принимать со всеми моими недостатками, даже зная, что на моих репутации и предплечье пятна, которые не смоешь никакими пятновыводительными заклинаниями и зельями? А твоя дама сердца ставит тебе условие, в котором ты должен пожертвовать либо своими принципами, либо своими чувствами?

— Заткнись, Малфой. Я уже жалею, что рассказал тебе об этом, — он встал и направился к двери. — Где у тебя тут камин, подключенный к сети? Погостил и хватит.

— Ты в таком виде собрался домой? Я понимаю, что, скорее всего, твоя честная башка так или иначе выложит благоверной все, что произошло вчера и где тебя угощали антипохмельным. Но, может, все-таки вернешь мне мой халат для приличия?

— А моя одежда? Утром ее не было.

— Тилли должна была постирать и высушить, — домовиха появилась по щелчку моих пальцев. — Накрой на стол и отнеси одежду нашего гостя наверх.

Она только послушно кивнула и с тихим хлопком испарилась.

Поттер молча направился к лестнице.

— Ты мой должник, — полетело ему вслед.

— Надеюсь, это не выйдет мне боком.

Думаю, наша дружба началась именно с этой фразы. И на протяжении многих лет ни я, ни он никогда бы не признались ни себе, ни кому-либо постороннему, что у нас настолько близкие и доверительные отношения. Мы всегда пикировались и делали вид, что не перевариваем друг друга. Однако в сложные моменты он присылал мне сову с письмом: «Начальнику смены Д.М. от Гарри Поттера, заявление. Я в заднице». Если же мне нужна была услуга или помощь, содержание моего послания было примерно таким: «Тебе сегодня не с кем напиться? Составлю компанию».

Когда он второй раз спустился в гостиную, я уже сидел за столом, накрытым на двоих.

— Между прочим, ты обломал прекрасную ночь с одной горячей ведьмочкой. Так что придется составить мне компанию, — сделал я приглашающий жест.

Поттер угрюмо посмотрел на меня исподлобья, пригладил топорщащуюся челку и сел за стол. Какое-то время мы тщательно пережевывали омлет с овощами и беконом. Потом он не выдержал и спросил:

— Ты же вроде подбиваешь клинья к китаянкам? Что за горячую штучку я спугнул своим присутствием?

— Лану Пруэтт из отдела магической фармацевтики, — с удовольствием произнес я, предвкушая удивление на лице собеседника. Девушка эта слыла целомудренной недотрогой и ни с кем не встречалась. Была известна во всем Министерстве как самая красивая девственница на континенте. Но, то ли Поттер не был в курсе министерских закулисных сплетен, то ли очень хорошо держал мину. — А что касается китаянок… Я пока не решил, стоит ли оно того.

— А мистер и миссис Малфой не могут составить тебе компанию в это трагическое утро?

— Они уже неделю где-то в Каире, на аукционе только что выкопанных ценностей, — кофе был горячим и сладким, беседа — не особо увлекательна, но все же лучше одиночества и молчания.

— У вас есть на это деньги?

— У нас есть для этого связи.

Поттер отложил вилку и тоже взял в руки чашку, откинувшись на спинку стула.

— Так что там с Вегой? — поинтересовался я. — Прошло уже столько времени, неужели ты до сих пор пытаешься ее осчастливить?

— После рождения девочки я решил, что уже ничего не смогу сделать. Пару месяцев еще пытался оббивать пороги и говорить с разными чиновниками. Но даже Кингсли ко мне не прислушался, хотя я всегда считал его очень гуманным волшебником. Вообще, эта история с Вегой помогла мне столкнуться с жестокой реальностью даже серьезнее, чем вся война вместе взятая.

Тогда все было понятно. Пожиратели плохие, все остальные либо нейтральные, либо хорошие. И даже не очень благородные поступки, совершенные ради общего дела борьбы с Темным Лордом, казались правильными. Игра стоила свеч.

Но когда в мирное время я бьюсь головой о каменные стены, и никто из моих близких меня не поддерживает… Вот это оказалось для меня тяжелее всего. Даже Молли, которую я всегда считал самым добросердечным и заботливым человеком на планете, сказала мне: «Милый Гарри, если бы эта девочка была дочерью других родителей, я бы не раздумывая взяла ее к себе и вырастила, как собственного ребенка. Но дочь Пожирателей… Тем более Лестрейндж… Нет, милый, не проси меня идти на это. Слишком многих родных и близких людей я потеряла на этой войне, чтобы каждый день видеть ее в своем доме и пытаться относиться лучше, чем с ненавистью. Я знаю, что малышка ни в чем не виновата, но никогда я не смогу забыть того, что сделали ее родители».

— Ее можно понять.

— Да, наверное. Но я не понимаю. Для меня это все слишком личное. Я потерял на этой войне не меньше. Иногда мне кажется, что я сам не до конца понимаю и представляю, чего на самом деле меня лишил Волдеморт. Какой бы сердобольной ни была Молли, она все-таки не моя мать. А Артур — не мой отец, хотя в последнее время очень старается им быть.

Люпин, Сириус — это, как мне кажется, самые страшные потери в моей жизни. Не представляю, что может быть больнее, чем видеть их смерть. Я не простил тех, кто это сделал. Я ненавижу Пожирателей не меньше, а может, и вдвое больше, чем раньше. Потому что каждые выходные вижу Тедди, который еще не понимает, но уже совсем скоро поймет, что такое жить без родителей.

Андромеда — хорошая женщина. Она, в отличие от моих дяди и тети, боготворит и обожает мальчишку. Ты бы видел, как он цепляется за ее руку, делая первые шаги, и не отпускает от себя ни на шаг во время обеда. Но она не сможет дать ему то, что могли бы дать Тонкс и Римус. Как не смогла дать достаточно бабушка Невилла.

Вот только я также понимаю, что Вега не виновата в деянии своих родителей. И какими бы они ни были чудовищами, малышка не заслуживает такого к себе отношения. И моя уверенность в том, что именно отношение общества во многом делает из людей чудовищ, крепнет день ото дня.

Если бы была такая возможность, я бы сам взял ее на воспитание. Но Визенгамот против. Отец-одиночка, не имевший опыта с маленькими детьми, считается ненадежным вариантом. Это чертов замкнутый круг. Мать в тюрьме и не может воспитывать дочь. Тем, кто готов ее взять, суд отказывает в такой возможности. А тот, кому благоволит суд, сам не желает брать на себя эту ношу.

Кстати, что ты знаешь о Беллатрисе? О том, что с ней сейчас?

— Ничего особенного. Мама, кажется, переписывается с ней. После того, как дементоры перестали охранять Азкабан, правила там значительно смягчились.

— Месяц назад я был у нее, — ловя мой удивленный взгляд, он слегка ухмыльнулся.

— К ней же никого не пускают. Даже родственников.

— У меня, как у героя войны и аврора, есть свои привилегии. Но, если честно, это было просто стечение обстоятельств. Так вот, мне показалось, что это совершенно другой человек. И, зная характер твоей тетки, я руку даю на отсечение, что она не притворяется.

— И что же в ней изменилось? И вообще, зачем ты таскался в Азкабан?

— Таскался по работе. Брал показания у одного тамошнего завсегдатая. А к Беллатрисе попал случайно. Перепутал поворот и оказался у ее камеры. Я даже не сразу ее узнал.

Помнишь, какой бешеной фурией она была? Помнишь, каким нездоровым, лихорадочным блеском были наполнены ее глаза? Помнишь, какое удовольствие она получала от боли и страха окружающих? Будь то союзники или противники?

Я помню все это, а еще помню ее на суде. Как она извивалась и проклинала всех, как пыталась вырваться из оков кресла, хотя прекрасно знала, что это невозможно. Мне было противно и немного страшно смотреть на нее. Мне хотелось собственными руками придушить убийцу крестного. А она не боялась. Она не чувствовала себя виновной. Она шипела, как прижатая к земле кобра. Она закидывала голову и смеялась своим обвинителям в лицо, пророча третье пришествие Темного Лорда.

Я помню ее во время беременности. Долго добивался этого свидания, перед тем, как начать свою кампанию по, как ты это назвал, «осчастливливанию малышки». Тогда глаза ее все еще блестели плохо сдерживаемой ненавистью, говорила она сквозь зубы, но уже не сыпала проклятьями, а просила помочь. Говорила, что никого, кроме меня, общество и Министерство не послушает, что я — единственный человек, который сможет добиться того, чтобы ей оставили ребенка. Или хотя бы дали возможность видеться с ним. Но она оказалась не права. Даже моего статуса не хватило, чтобы сделать невозможное.

Ты знаешь, что после того, как у нее забрали дочь, Беллатриса пыталась покончить с собой?

— Нет, — это известие, без преувеличения, повергло меня в шок. Беллатриса, которую я знал, любила себя и свою жизнь больше всего на свете. Мне кажется, даже больше, чем своего повелителя. — Откуда тебе это известно?

— Один из тех, кто нашел ее, повешенную на обрывках собственного платья, — мой давний знакомый еще со времен Ордена. Он подоспел вовремя, для реанимации даже не понадобились заклинания. После этого инцидента она почти перестала говорить, замкнулась в себе и отказывалась от еды.

И вот случай привел меня к решетке, за которой сидела исхудавшая, мертвенно-бледная, но зато вполне спокойная и рассудительная Беллатриса Лестрейндж. Она услышала шаги и развернулась. Глаза потухшие и безжизненные, голос бесцветный и отрешенный. «Здравствуйте, мистер Поттер». Ты не представляешь, как было странно слышать от нее такое вежливое и спокойное обращение. И я растерялся. Как мне называть ее? Миссис Лестрейндж? Но я никогда не называл ее так. Ни в лицо, ни про себя. Она всегда была просто Беллатрисой. Она как монстр или животное, у которого нет фамилии, лишь прозвище — Полифем, Микэнэко, Гуль…

А теперь она будто обрела человеческое лицо. И от этой перемены стало одновременно и страшно, и радостно. Оказалось, что не все потеряно для таких, как она. Не знаю, сколько времени мы смотрели друг на друга, пытаясь разглядеть за масками спокойствия истинные чувства. Наконец она спросила: «Вы по делу или просто поглазеть?»

«Как вы тут?»

«Как в тюрьме» — она невесело улыбнулась. И это был не оскал, не насмешка и даже не злорадная ухмылка. Это была просто грустная улыбка.

Мы немного поговорили о том, как отличается нынешнее содержание заключенных от того, когда Беллатриса была тут в прошлый раз. И эта беседа была словно светские расшаркивания на краю пропасти. Мы оба понимали, что хотим поговорить совсем о другом. Первой решилась она.

«Вы видели ее, мистер Поттер?»

«Нет, ни разу».

«Я могу попросить об услуге?»

«Возможно».

«Сможете достать ее колдографию? Я хочу посмотреть, какая она. Ее так быстро забрали, что я не помню ни цвета ее глаз, ни запаха, даже не помню, какая она была по размеру. Иногда мне кажется, что я сошла с ума и моя дочь — это лишь иллюзия».

«Я попробую. Ответите на мой вопрос?»

«Возможно».

«Сейчас вы жалеете о том, что было?»

«Нет. Я была жестока, была уродлива, была помешана… Тогда мне казалось, что мои действия и поступки — это единственно верное решение. Сейчас я по-другому смотрю на вещи. И понимаю, что у каждого своя правда. И те, кто противостоял нам, тоже по-своему правы. Я не отрекаюсь от мысли о чистоте крови, но и не думаю, что это повод ненавидеть и убивать тех, кто со мной не согласен.

Я не жалею о том, что делала, потому что никак не могу изменить прошлое. Я жалею только о том, что не могу изменить и свое будущее».

«Что бы вы в нем изменили?»

«Если бы была возможность, забрала бы дочь и уехала куда-нибудь в глушь, чтобы не маячить у всех на глазах, чтобы вырастить малышку с любовью, которую способна дать только мать. Подальше от людей, подальше от напоминаний о моих деяниях, подальше от самой себя».

И знаешь, Малфой, эта ее фраза засела у меня в мозгу, как заноза. Я несколько недель не мог спокойно спать, прокручивая наш разговор. Мне казалось, что выход, решение — на поверхности, но я никак не могу уловить его.

— И что? Нашел?

— Нашел. Но с технической точки зрения это практически невозможно исполнить.

— Ну-ка, выкладывай.

— Несколько дней назад я был у Дадли, своего кузена. И он рассказал мне об одной магловской деревушке, под названием Miracle Village. В ней живут люди, осужденные за сексуальные преступления. Человеку с таким клеймом на репутации очень тяжело вписаться в общество. Один раз совершив что-то противозаконное — изнасилование, продажа или производство порно, педофилия — практически невозможно заполучить доверие окружающих, найти работу и жилье. Поэтому люди основали эдакую резервацию для самих себя. Они полностью обеспечивают свой быт. Выращивают и производят продукты питания, шьют одежду, у них даже есть свой кинотеатр и несколько баров.

И я подумал, почему бы Пожирателям не сделать нечто подобное. Ведь многие из них не такие уж плохие люди. Кто-то, как Беллатриса, даже изменился и заслуживает второго шанса. Неужели тюрьма в магическом обществе — это навсегда, без права на апелляции и раскаяние? А ведь есть и те, кто остался на свободе. Кто смог доказать, что они не так плохи. Они даже не имеют метки, но благодаря тому, что когда-то они, так или иначе, помогали Волдеморту, теперь не могут жить спокойно.

Ты сам понимаешь, о чем я говорю. С твоими родителями никто не хочет иметь дело ни в нашей стране, ни даже в Европе. Ведь именно поэтому они уехали в Каир?

— Допустим, — отрицать очевидное не имело смысла. Поттер прав, но все-таки что-то не сходилось. И я пока не понимал, что.

— Единственное, чем наша ситуация отличается от Miracle Village — это наличие магии. Невозможно с уверенностью отправить людей, умеющих колдовать в резервацию, и не учитывать возможность их побега оттуда. Даже если отобрать у них палочки, что мешает им раздобыть где-то новые. Министерство никогда не пойдет на такой риск.

— Кажется, я знаю, как решить эту проблему. У меня есть хм… знакомая в Штатах. Она работает в Обществе Инновационной Магии. Они разрабатывают новые заклинания, зелья и тому подобную ерунду.

Как-то она рассказывала, что они придумали блокирующие браслеты для спортивных соревнований типа нашего дуэльного клуба на втором курсе, — мы оба поморщились, вспоминая тот инцидент. — Надевая его, маг может использовать лишь определенный спектр заклинаний, четко прописанный в правилах. Остальные у него просто не будут работать. Если хочешь, я дам тебе ее контакты, и ты поговоришь, можно ли это как-то подстроить под твою идею.

***</p>

Что было дальше, вы и так знаете. В конце 2000-го года Гарри Поттер и Натали Стоун представили в Министерстве магии масштабный социальный проект «Range Village». Благодаря поддержке и спонсорской помощи из США, мировой огласке и беспрецедентной ситуации уже через месяц положительное решение о строительстве деревни для осужденных магов Британии было принято.

Первых поселенцев отбирали так тщательно, цитируя Поттера, как будто для полета на Марс. Учитывалось множество критериев от психологического состояния и степени раскаяния до физического здоровья и наличия родственников. Весь 2001 и начало 2002-го шло строительство, согласовывание, тесты.

Вместо браслета каждому магу вокруг деревни на глубину нескольких ярдов поместили металлический провод, зачарованный таким образом, что все находящиеся внутри круга могли пользоваться только определенными заклинаниями, внесенными в список безопасных. В основном это были всякие бытовые чары типа ремонтирующих или манящих. Однако нарезать обед или разбивать камни жителям Range Village пришлось собственными руками. Так как Бомбарда и Семпаслайс были признаны небезопасными.

Кроме того, каждому жителю нового поселения на шею было надето незамысловатое украшение, так же ограничивающее магические возможности. Браслеты в этом случае были признаны недостаточно эффективными, когда вспомнили об особенно рьяных приспешниках Лорда, готовых пожертвовать рукой.

В феврале 2002 года трехлетнюю Вегу Лестрейндж с матерью и еще двенадцать магов перевезли в Range Village.

Кроме антимагического барьера было еще применено с полдюжины защитных чар, окружавших деревню. Единственным способом войти или выйти были центральные ворота, которые круглосуточно охраняли трое волшебников с боевым опытом. Казалось бы, сбежать оттуда просто невозможно.

•••</p>

— Мистер Малфой, — мужчина с сединой на висках прервал речь человека, сидящего в кресле с высокой спинкой. — Вы говорите так, будто не вините мистера Поттера в произошедшем, а восхваляете его рвение и настойчивость в попытках освободить заключенных.

— Он не пытался освободить кого-то. Его целью было дать ребенку счастливое детство. Или жизнь, хоть немного походящую на нормальную. С людьми, которым не безразлична судьба малышки; воскресными пикниками на свежем воздухе; личными, а не общественными вещами; знанием, кто она есть на самом деле, а не попытками осознать свою исключительность в юном возрасте; пониманием, что она — не чудовище и не изгой магловского мира, а волшебница. То, что для этого ему пришлось изменить всю судебную систему страны, не его вина. Ответственность в первую очередь лежит на тех, кто не послушал его в самом начале.

Драко Малфой взял предложенный стакан с водой и промочил горло. Он знал, что говорить придется еще долго. Множество глаз были устремлены на него с интересом и жаждой подробностей.

— То есть Вы согласны с тем, что данное решение ситуации было хорошей идей? Не лучше ли было оставить все как есть? — спросила женщина, сидящая в дальнем углу.

— История не любит сослагательного наклонения, — он стиснул зубы, пытаясь сдержать нахлынувшие эмоции.

— Неужели вы так равнодушно относитесь к случившемуся? — не унималась дама.

— Равнодушно? — у мистера Малфоя вспыхнули глаза. В них были и гнев, и негодование, и боль. — Вы прекрасно знаете, что я потерял. И считаете, что у меня есть шанс оставаться равнодушным?

— Мы уже поняли, что думало большинство по этому поводу. Но вы ничего не говорили о мнении миссис Малфой, — с неподдельным интересом прозвучал голос откуда-то справа. Мистер Малфой не успел разглядеть, кто это был, иначе испепелил бы его взглядом.

— Не думаю, что это важно, — ответ прозвучал чуть более резко, чем следовало.

— И все же, я бы попросил ответить на вопрос.