33. Смерть и искупление. (2/2)

Разум признавал в его словах какую-то извращенную логику. То, чего она была лишена напрочь — выждать, смириться, подстроиться под обстоятельства, изучить ситуацию и мягко менять ее. Но сердце было не согласно. Оно возмущенно разгоняло кровь по ее венам, кровь, в которой все еще бурлил дух битвы. Руки начинали дрожать, и Шепард понимала, что сейчас она просто не в силах владеть собой. Зря она вообще согласилась на этот разговор.

Он повозился, стаскивая перчатки, и обхватил своими ее дрожащие от ненависти кисти. Ей хотелось выть — снова это тошнотворное тепло, выворачивающее наизнанку душу.

— Мне нужен твой ответ сейчас. Идешь со мной — сохраняешь много жизней и получаешь возможность сделать хоть что-то.

— И ты будешь спокойно смотреть на то, как я буду бороться за жизни людей?

— Разумеется, нет. Я буду говорить тебе, как это делать правильно. Иначе ты снова повторишь свой трагикомический путь от спасительницы Цитадели до пособницы террористов.

— Я не хочу, чтобы ты меня касался.

Он отпустил ее руки, но с такого расстояния Шепард увидела, как жвалы Растиса мелькнули по бокам, растянувшись в улыбке.

— Я буду уважать твое желание. Думаю, со временем ты сможешь привыкнуть ко мне, а я — к тебе.

— Люди говорят: стерпится — слюбится.

— Все может быть, Шепард.

Они поднялись на ноги, и Шепард понимала, что должна что-то сказать. Ее голос отказывался слушаться. Она все хватала ртом воздух, не в силах смириться. Говорить она не могла, и вместо этого молча протянула руки в знак согласия, чувствуя, что проваливается в ад.

Дверь шаттла распахнулась, и стремительно мелькнувшая серая тень вырвала ее из падения в бездну. Шепард успела лишь отскочить, не до конца понимая, что происходит. Когда она услышала звуки хрипов и ударов, то лишь попятилась, не веря в происходящее.

Кастис оказался таким же крепким сукиным сыном, как и Гаррус, а самонадеянный капитан, наверное, не озаботился тем, чтобы его связать. Ей оставалось лишь надеятся, что он будет достаточно силен, чтобы выиграть и в этой драке, ведь видит Бог, помочь она не могла. Даже будь у нее в руках оружие, в этой темноте она рисковала попасть не в того, а вмешавшись, Шепард могла пасть жертвой единственного неосторожного удара когтями по шее.

И это мог быть удар не обязательно Растиса. На границе ее сознания мелькнула мысль, что тьма — благословение, ибо скрывает то, что людям видеть не стоит. По звукам происходившего там Шепард понимала, насколько кровавой, жестокой и поистине звериной была схватка. Когда она услышала отвратительный, мерзкий треск, то в ужасе прикрыла рот, не зная, чей последний хриплый вздох только что прозвучал. Она уже начинала себя винить за то, что просто стояла в оцепенении, как ей показалось, целую вечность.

Но схватка длилась меньше минуты перед тем, как один из дерущихся упал. Когда она услышала хриплый голос Кастиса, то готова была взорваться от счастья:

— Я же обещал, что буду рядом. Я жив, Шепард.

— Я знаю. И я обещала быть рядом до конца.

Когда он ее обнял, Шепард лишь положила голову ему на грудь, дрожа, как загнанный олененок. Ее щека коснулась раскаленного металла, и этот жар был ей приятен.

— Кастис, люди в опасности. Этот подонок сказал, что отправил своих солдат их уничтожить.

В молчании он бережно взял ее руку и положил на свое лицо, наклонив голову и прижавшись пластинами к ее ладони. Жест, полный тихой нежности, заставил ее замереть в нерешительности. Его лицо было все покрыто липкой, горячей кровью — черт, похоже, он просто перегрыз горло бедолаге Растису. А потом Шепард поняла, что именно он хотел ей сказать.

Пальцы ощупывали бугорки шрамов, которые она часами гладила в ночной тишине раньше, в другой жизни. Ее пальцы опустились ниже, к шее и дрогнули, отыскав свежую рану, а потом обмякли, наткнувшись на созвездие старого ожога, светила которого сейчас взорвались перед ее глазами.

— Люди в порядке, Шепард. Я отправил туда Явика, Тали и новобранца. Отца забрали на Нормандию Вега и Аленко.

Это было чуть больше того, что она могла вынести. Колени задрожали, и эта дрожь, высасывающая из тела последние силы, стала распространяться на все ее тело. Мыслей не было, Шепард слышала чей-то чужой крик.

***

Больше он не хотел стоять во тьме, и за руку вытащил на свет ту, кого хотел увидеть целиком — и увидеть без прикрас. Сейчас темнота была для него такой же слепящей, как и для Шепард. Гаррус смотрел на нее, и к безумной радости примешивался яд, который обжег его еще там, на Нормандии, во время разговора с Кайденом.

Он был чертовски осторожен во всех своих разговорах с людьми, держа на уме сотни культурных, биологических и социальных отличий. Но брутальная драка с ублюдком Растисом задвинула на задворки сознания все эти установки, годами наработанные в СБЦ и во время службы на Нормандии. Сейчас в нем говорил другой он.

— Стерпится-слюбится? Люблю человеческие поговорки, а эту я не забуду никогда.

Она молчала и смотрела на него, дрожа. Визор слетел в пылу драки, и Гаррус не стал его искать, но и так было видно, как часто пульсирует кровь, как подрагивают крупные сосуды на ее шее. Он отогнал оба единых, но противоречащих друг другу желания — впиться в сладкое, уязвимое тело не то в поцелуе, не то в животном захвате и попытался достучаться до голоса своего разума. Разум собрал воедино обрывки ее фраз, лениво провернулся и выдал какую-то ерунду:

— Интересно, кому и что еще ты успела пообещать. Со мной ты не хотела торопиться, не правда ли?

Она решительно сделала первые шаги, как делала, впрочем, всегда. Произошло то, чего в его фантазиях не было никогда — она потянулась к нему с отчаянием и страхом в глазах, а он отвернулся.

— Обещания важны, Шепард. Я действительно плохо тебя знал.

Молча они шли сквозь лес. Он не различал дороги перед собой, и лишь споткнувшись, понял, что идет один. Только в этот момент нервный шок стал проходить, и он бросился назад по своим следам. Гаррус сам поразился тому, насколько неаккуратно он продвигался — среди ажурного плетения нежной листвы словно напролом ломилось дикое животное, оставляя за собой поломанные ветки и растоптанные дикие цветы.

В панике он стал искать визором живые цели, и нашел их, к своему удивлению, целых три. А потом услышал дикий вой, двухтональный женский голос, полный боли, злости и гнева. Когда к этому голосу примешался плач Шепард, дыхание сорвалось.

Его пальцы не касались земли. Он бежал легко, будто в детстве, снова на охоте с отцом, но толкал его не азарт и веселье, а настоящий ужас.

Шепард стояла возле турианки, прижимающей к себе труп солдата из отряда Растиса. Глубина звучания ее субгармоник кричала о крайней степени отчаяния. А потом он услышал отголоски физической боли, и понял, что турианка беременна. Шепард прижимала руки к лицу — духи, нет. Она впилась ногтями себе в лицо так сильно, что под ними показалась ее красная кровь, и ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы оторвать их.

— Мы уходим.

Она не приходила в себя. Гаррус сжал ее руки и приблизил свое лицо к ней так, чтобы Шепард могла видеть только его, и ничего больше. Ее голос, казалось, лишился даже скупых человеческих интонаций:

— Гаррус, посмотри на себя. Ты же весь в крови.

— Ты тоже.

Это было правдой — она была вся в брызгах крови, синей и ее собственной, алой, сочащейся из разодранного ею же лица. Ее новый приторный запах спорил с дерзким ароматом боя, тем самым, что всегда доводил его до безумия — не надо было прибегать к опыту следователя, чтобы понять, что тут произошло, и кто в клочья разворотил из дробовика почти три десятка турианцев.

Она будто опамяталась, вновь двинувшись дальше. Сейчас он должен был сделать первый шаг, или может стать слишком поздно.

— Что тебя так напугало, Шепард? Я слышал твой крик.

— Она беременна.

— Я заметил.

Шепард даже не пыталась руками защитить лицо от веток деревьев. Потрясение ее все же не покинуло, и женщина еще не до конца владела собой, хотя внешне казалась совершенно спокойной. Гаррус обогнал ее и пошел впереди.

— Я тоже. Тоже беременна.

Он остановился, как вкопанный. Жвалы разъехались сами собой, но она не могла видеть его реакции.

— Быть того не может. Вот это новость.

Он пытался сдержать истерический смех, но тот рвался наружу сам собой.

— Эй, Вакариан, а ведь у меня есть дробовик. И винтовка. Мне Кастис подарил.

— Ты меня не поняла, Шепард. Я получил твое сообщение, но даже не будь его, этот факт тебе скрыть от меня было бы тяжело. Достаточно подобраться к тебе поближе и принюхаться.

Он повернулся и словно увидел ее впервые. Она не шутила насчет оружия — на лице не было ни тени улыбки. Брови были сдвинуты, а губы сжаты — сердится. Она снова сделала шаг вперед, а потом улыбнулась и вцепилась в мандибулы, притягивая к себе. Вокруг никого не было, и теперь все казалось правильным — она покрывала его лицо смешными робкими поцелуями, повторяя снова и снова свое «ты жив».

Сколько прошло времени, он и сам не мог сказать, прежде чем они сумели оторваться друг от друга. Коммандер Шепард, кажется, вернулась к нему.

— Кого ты отправил к людям?

— Тали, Явика и турианского парнишку, которого мы подобрали с Цецилии.

— Удачно. Там чума, Вега или Аленко могли бы заразиться и притащить ее на Нормандию. А что с Цецилией?

— Нет больше Цецилии.

***

Сердце ухнуло вниз, и Шепард сделала именно то третье, чего Гаррус подспудно от нее ожидал, сам не подозревая, за что ему прилетит. От ее резкого удара в грудь он вздрогнул.

— Сначала стреляешь, потом думаешь, а Вакариан? Что сейчас прикажешь делать с людьми здесь?

Он попытался отшутиться, и ее оправданная злость все же таяла, хватало лишь взгляда на того, кто призраком кружил вокруг нее все это время, а сейчас обрел плоть.

— Знаешь ли, они с кораблем Кайдена особо не церемонились, и со станцией, откуда мы Миранду забрали, тоже.

— Миранда жива?

— Жива. Эта женщина приручила даже твоего дружка Аленко, что ей какой-то занюханный патрульный корабль. Две ракеты, а на ней — ни царапины.

Новость была прекрасна сама по себе, а еще дарила надежду на спасение многим, кто тут рисковал погибнуть. Шепард купалась в океане радости, и казалось просто невероятным, что все те подарки, которые ей не дарили на Рождество с момента смерти родителей, были преподнесены сейчас самой судьбой.

— Шепард, все живы. На Нормандии все хорошо. Мы придумаем что-нибудь. Мы всегда справлялись со всем.

— Тогда почему ты на меня кричал? Я тогда была в таком шоке, что не понимала толком, что ты имеешь ввиду. Знаешь, я ведь успела тебя похоронить.

— Знаю. Поэтому и сердился.

***

В молчании леса звучал тихий голос, полный печали, и горькие слова отравляли вечерний воздух, напитанный ароматами цветов:

— Это твой отец, дитя мое. Смотри на него, ведь больше ты его не увидишь. Его убили твои враги.

Голос женщины был усталым и срывался на свистящий шепот, прерываемый поверхностными вздохами. В ответ прозвучала тихая трель младенца, которая словно придала той силы, и она продолжила свою нехитрую речь:

— Ты вырастешь и станешь сильным. Ты сможешь поднять оружие, и ты отомстишь.

Война никогда не кончается.