26. Сомнительная слава. (1/2)

Прастин смотрел на сообщение, не решаясь его открыть. Он видел только заголовок: «Приоритет: Запрос Спектра. Отправитель: Сагитта.»

Она всегда оставалась для него просто Сагиттой, красивой женщиной в черном, умной, жестокой и храброй, той, кем он невольно восхищался. Но никогда — мамой. Тренером рукопашного боя, выматывающим до изнеможения, гордостью, которой он хвастался друзьям, членом семьи, о котором все вспоминали, но возвращения домой не хотели.

В день пятнадцатилетия Титуса перед домом появился роскошный аэрокар Сагитты, и в тот момент юноша не знал, что чувствует: тревогу или радость.

Отец был еще зол за его выходку, и Титус ранее умолял его молчать, не говорить ничего матери. Ничего дурного он в своем поступке не видел: духи, он достаточно взрослый, чтобы поднять оружие, так почему ему нельзя было сделать то, что все его друзья давно сделали?

Мать сидела в общей комнате с ровной, напряженной спиной, по ее тонкому стану струились роскошные черные ткани. В собственном доме она была нежеланным гостем. Когда Сагитта повернула голову, серебристые украшения на лбу и боковых отростках бряцнули, а желтые глаза сверкнули злым блеском, не предвещавшим ничего хорошего.

— Ты уже собрал вещи?

— Да.

Она пристально смотрела в лицо сына, а его сердце притаилось в ожидании бури. Наконец, Сагитта прервала молчание и швырнула в его сторону датапад:

— Читай.

Он не мог сконцентрироваться на словах, не мог понять, что там написано.

— Грязные тайны семьи Спектра. Титус, чем ты думал, отправляясь к шлюхе азари, которая вывернула тебе мозги наизнанку, взяла за это сотню кредитов, а потом отправилась к репортерам и взяла в двести раз больше?

Титус похолодел. Он почувствовал жгучий стыд, который сменился холодным предчувствием беды.

— Раздевайся и повернись.

Он подчинился и весь сжался. Рука Сагитты легла ему на спину, Титус услышал щелчок и почувствовал запах смолы. Он выдохнул с облегчением: Сагитта явилась, чтобы его благословить, скоро все закончится.

Она не смогла удержаться от колкости:

— Расслабился? Думаешь, я это так просто спущу тебе?

Он сглотнул и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Она исполнит свой долг, и он сможет уйти. Руки начинали дрожать, и чтобы Сагитта не заметила, Титус сцепил их на груди. Просто пара полос на удачу перед отправкой в войска, почему он так нервничает? Больше она никогда его не коснется, ему нужно потерпеть только один раз.

— Меня зовут Титус Прастин. Родился на Миносе. Моя мать Сагитта. Мой отец Алектус. Мой полк — шестой. Духи, прошу вас о храбрости.

— Будь храбрым, служи честно и не вздумай снова меня опозорить.

Он почувствовал на своей спине острые когти. Трогательный старинный обычай, материнское благословение превращалось для него в настоящую пытку, в испытание на прочность, и Титус знал, что провалил его. Сейчас она вручит ему краску, он будет вынужден принять ее, и Сагитта увидит, как дрожат его руки.

От этой мысли нервозность стала просто невыносимой. По затылку пробежали мурашки, он чувствовал угрозу всем телом. Чирканье когтей по спине высекало искры взаимной неприязни.

И вот, она закончила. Только он хотел повернуться, как в загривок впились острые когти, а сбоку раздалось шипение:

— Я буду присматривать за тобой.

Сагитта его отпустила, и Титус молча пошел в свою комнату, взял мешок с вещами и направился к выходу. Она остановила его одним словом:

— Краска.

Он забыл забрать краску. Впрочем, когда он вернулся к Сагитте, его руки уже не дрожали. С отцом Титус так и не попрощался, не желая оставаться в доме больше ни минуты.

Юноша отвлекся от воспоминаний и поразмыслил, что отвечать матери, и стоит ли отвечать вообще, а потом представил, как будет, если рассказать ей всю правду. Проще было выстрелить себе в голову, это было бы гораздо менее мучительно и позорно, чем то, что для него приготовила Сагитта.

Она сдержала слово. В армии Титус чувствовал ее когти на затылке каждый день. Один раз она даже явилась лично, было забавно посмотреть, как Растис стелется перед красавицей и гордячкой Сагиттой. На сына она даже не взглянула, никак не выделила его из строя новобранцев, произнесла горячую речь и отбыла. Когда солдаты расходились, Титус старался не шевелить жвалами, чтобы не выдать, настолько болели потертости от бронекостюма — не мог же он опозорить мать-Спектра.

Отношение к нему изменилось. Сагитта его не выделила никак, а вот Растис попытался взять под крыло, правда, ненадолго.

Вскоре наступил самый худший день в его жизни, ровно через год, день в день после начала службы. Утром он рассматривал в зеркале «мамины крылышки» на спине — они почти выцвели, и он был горд собой. А потом произошел захват Нормандии. Единственное, что он знал об этом корабле, так это то, что его капитан — героиня Цитадели, Спектр с красной гривой — засветилась на обложке Форнакса в обнимку с изуродованным ожогами турианцем. Он не мог поверить, что агент Совета могла так глупо попасться папарацци, и даже поспорил с Растисом на двадцатку, что это монтаж, а потом вспомнил собственный просчет и осекся. Впрочем, на корабле ее не было, а командовал там тот самый жутковатый мрачный тип со шрамами.

Ему поручили следить за одной из пленниц. Дациус и Сул вели крепких девушек, которые выглядели так, будто могут доставить неприятности. А ему досталась худенькая малявка, чья макушка едва доставала до груди, притом, что вышагивала она в забавной обуви на тонких каблуках, которая выглядела, как милая пародия на его собственную стопу.

От воспоминания о произошедшем в медотсеке у него начинали трястись ноги. Он чуть не пристрелил Саманту Трейнор, подумав с перепугу, что ее надо убить, и от одной этой мысли сердце начинало барабанить, как безумное. Титус целился в нее, а она закрыла глаза, готовая принять смерть от его рук. Сейчас ему начинало казаться, что его душа пропала именно в тот момент, когда она сомкнула веки.

Он ходил, как дурак, по бесконечным коридорам, и хотел уже было улизнуть. Глупая бравада, с которой он согласился на забаву с женщиной-человеком, расстаяла, как кусок замерзшего метана на подошве. А потом ему позвонил, кажется, Сул.

Когда Титус снова ее увидел, мир остановился. Сейчас он вспоминал об этом со стыдом, но тогда — отнюдь, зрелище ударило в голову похлеще крепкого напитка. Как одурманенный, он слушал ее жаркий шепот и воркование Дациуса. Она бесстыдно умоляла взять ее, покорно принимая сразу двоих. Вкрадчиво Дациус попросил ее рассказать, как ей хорошо, и духи, она сказала, что ей было хорошо. Мысли о том, что Саманта не посмела бы сказать «нет», в его голове, затуманенной похотью, тогда и не возникло.

Сейчас ему становилось дурно от мыслей о том, как Сул и Дациус обошлись с ней, а еще больше от того, как поступил он сам.

Она растянула губы, глядя, как Сул и Дациус заклеивали дымоуловитель. Тогда юноша даже не знал значения этой человеческой гримасы, а Дациус пробормотал:

— Смотри, улыбается. Кажется, нашей девочке понравилось.

И Титус решился подойти к ней тоже. Сначала от волнения он просто стоял перед ней, как глупец. Саманта потянула его за ворот, призывая раздеться — он подчинился. Когда она опустила свои руки на его грудь, сердце рвалось ей в ладони от волнения. Это было не возбуждение, а что-то совсем другое, что — он не знал сам.

Кажется, Дациус сказал, чтобы Титус ей показал где и как, и он взял ее за руку. Духи, какой же она показалась маленькой, эта ее ладошка с тонкими нежными пальчиками. Она стала его трогать там, а он не мог, все чувствовалось так странно, а руки дрожали. Титус обхватил ее лохматую голову и растворился в моменте, в присутствии девушки рядом, почувствовал ее саму, и пришло желание.

Саманта была такой крошечной и невесомой, что Титус стоя поднял ее, заставил обхватить себя ногами за талию и вошел, поддерживая ее за бедра. И это было упоительно.

Даже сейчас он чувствовал напряжение, просто вспоминая об этом. Она была такой сладкой, и ему хотелось, чтобы девушке было тоже хорошо, он так старался, что…

Духи, он так старался, что надолго его не хватило.

Прастин смущенно усмехнулся.

И он снова прикоснулся к ее лбу своим, а потом лизнул в щеку, даже не зная, как она отреагирует. Ее рот был приоткрыт, а огромные черные глаза блестели. Она тяжело дышала.

Он не насытился ею.

Когда по плечу его хлопнули, Титус спустился с небес на землю, даже ниже, в расплавленные лавовые потоки.

В себя он пришел только в общей комнате, где все собирались к ужину. Свет погас, и разверзлась преисподняя. Один за другим его погибшие товарищи поднимались в воздух, как мифические титаны, а у него и оружия-то с собой не было — забыл там, где оставил и свою душу.

Когда все стихло, в темноте он услышах жалобные звуки. Титус не поверил, ведь это был ее голос. Он пошел на этот звук — девушка парила в невесомости, сжавшись в комок, не в состоянии за что-либо зацепиться. Он подхватил ее и она вцепилась в его воротник, вот так просто. И он был, наконец, на своем месте. Он баюкал ее и гладил, не понимая, почему она вся мокрая. А потом ему в лоб нацелилась винтовка кошмарного четырехглазого уродца.

В следующий раз он увидел Саманту Трейнор, когда коммандер вытащил его драться с четырехглазым Явиком. Титус думал, что эта махина забьет его насмерть, но тот повел бой так мягко, что юноша удивился, ожидая подвоха. Его мать в таком случае всегда приберегала какую-то уловку, которой он не ожидал: то швыряла ему в глаза длинный шлейф своей одежды, то забалтывала и атаковала исподтишка. Но нет, это был техничный бой, обычная тренировочная рукопашная.

До того момента, как Саманта спустилась к ним. Она была рядом с крепким человеческим солдатом, который в шаттле вырвал девушку из рук юного турианца, несмотря на ее сопротивление. Титус подумал тогда, что Саманта пришла, чтобы драться с ним, ведь коммандер дал понять, что она оскорблена. Он знал, насколько невесомо это тело и не верил, что в ней было столько храбрости и безрассудства, чтобы выступить против него на ринге. Она курила и сверлила его взглядом, смотрела зло и с вызовом, так, как на него всегда смотрела мать. Он уже представил, как прижмет ее к полу, а потом…

А потом Вега и Саманта обнялись, и Титус встал, как вкопанный, даже не ответив на болезненный тычок в бок от Явика. Боль внутри была намного сильнее. Он не понимал своей реакции. Все, что он хотел сейчас — вырвать ее из чужих рук и унести подальше, туда, где они были бы только вдвоем.

Вместо Саманты к нему подошел ее солдат. Его тело покрывали причудливые черные узоры, а на спине — крылья, изгибом похожие на его собственные, те, которые уже сошли. И Прастин поверил в себя. Он честно выиграл, но когда Саманта ушла с противником, Титус почувствовал себя побежденным.

***

Утром за окном шумел проливной дождь, но Кастис движением головы указал Шепард на дверь, попутно собираясь сам. Она с завистью посмотрела на нахохленную сонную Солану, потягивающую дымящийся напиток, вздохнула и толкнула дверь. Снаружи заунывно кричало какое-то животное, с серого неба обрушивались целые потоки воды, и жуткая жара сменилась вполне комфортной температурой.

Шепард направилась было по привычному маршруту к вершине горы. Она старательно обходила густые заросли, стараясь их даже не касаться. Малейшие ранки здесь имели обыкновение воспаляться и подолгу не заживать. Она подозревала, что дело не столько во влажном тропическом климате, сколько в чужеродной биологии окружающего мира.

Когда густые заросли закончились, она резко дернулась, почувствовав касание к руке выше локтя. Кастис все это время шел за ней, шел по мягкой грязи и лужам настолько неслышно, что она его даже не услышала.

— Постой. Я хотел бы закончить наш разговор.

— Неужели Солана ничего не знает?

— Пока нет, но уже заинтересовалась. И ей придется сказать, он упрямая, совсем, как…

Как ее брат.

Кастис вздохнул, так и не произнеся ничего вслух. Шепард было уже все равно, она кивнула и продолжила свой рассказ равнодушным голосом, будто все, случившееся с ней, произошло с кем-то другим.

Она в военном госпитале, к ней приходит врач, и половину сказанного им она тогда просто не понимает. Тот говорит, что-то об имидже, о колонистах, об угрозе ее жизни и просит принять «разумное решение». Кастис небрежно заметил:

— Но ты не приняла «разумного решения».

— Не люблю, когда меня припирают к стенке.

Она бежит с помощью Миранды Лоусон, и возле ретранслятора в Туманности Змея они видят результат настоящего побоища. Кастис заинтересовался, но она тогда просто не обратила внимания на знаки отличия турианских кораблей, даже не зная, куда следует смотреть. Разрушенные корабли Альянска она могла перечислить по памяти, каждый из них стоял перед глазами, как на голофото.

— Кайден сказал, что отношения чрезвычайно обострились. Похоже на то, что некоторые турианские колонии решили действовать сами по себе и атаковали флот Альянса. Похоже, у вас намечается вторая война за Объединение.

— Кайден?