Шаблон и Коммуникация (1/2)

Ковальски проснулся, с трудом дыша и бессознательно комкая уголок одеяла. Ему было плохо. Ему снилось, что его целовали. Он так и не понял, кто – осталось лишь ускользавшее воспоминание о мягких тёплых женских бёдрах под ладонями, – но целовали его чувственно и до одури сладко, и когда он проснулся, у него всё тихо и болезненно ныло – в паху, в низу живота, в желудке, груди, горле, даже под сердцем... Он чувствовал себя яблоней, полной перезрелых плодов и едва выдерживавшей их вес.

Шкипер сзади зашевелился, немного сжимая пальцы; с недавних пор тот начал укладывать ладонь ему на бок, засыпая, и просыпался, стоило только попытаться из-под неё выскользнуть. Тот не выдавал в большинстве случаев, но он знал по дыханию.

– Ковальски?.. – тихо позвал его Шкипер. Он не отозвался, приводя собственное дыхание в порядок. Откровенничать с тем он не собирался, так что откликаться не было смысла.

Прижавшись немного теснее, Шкипер скользнул ладонью ему на грудь, по-собственнически укладывая лапу пониже ключиц, и прислонился лбом к его загривку, снова засыпая. Всё-то у тебя просто, пространно подумал Ковальски, пытаясь нащупать хоть одну мысль, способную перебить его текущее состояние. Было вдвойне тяжело оттого, что у него на горизонте маячило кое-какое дело, всегда съедавшее у него очень много психических ресурсов, и им следовало бы заняться как можно скорее. Как бы покрепче взять себя в руки...

Где-то между обедом и ужином Шкипер ушёл в кабинет – собирать кораблик в бутылке, успокаивая таким образом нервы. Они у него слегка шалили. Остывший Ковальски вернулся к нему спать, и всё вроде бы было ничего (не считая того, что из него вытянули парочку извинений, долго и со вкусом их принимая), но он почти параноидально ожидал подвоха; его не покидало ощущение назревавших проблем лично для него. Что бы это могло быть...

Чуть позже у него появился Ковальски, шутливо поинтересовавшийся, можно ли ему войти, и у поднявшего на него глаза Шкипера вдруг так зачесались руки, что он взял самого себя за запястье, пережидая этот порыв. И впервые задался вопросом, отчего в определённые моменты чесались только руки, без всякого зуда в других частях тела, обычно ответственных за всяческие утехи.

– И в какой, интересно, вселенной я бы тебя не впустил? – Шкипер немного отодвинулся от стола, наблюдая за неспешно приближавшимся Ковальски. – Я бы, скорее, тебя не выпустил.

Тот уселся на его стол, без зазрения совести закинув ногу на ногу.

– У меня есть к тебе дело... взаимовыгодное такое. Я бы даже сказал «взаимоудовлетворительное», если бы можно было так выразиться...

– Не томи, – Шкипер заинтригованно подался вперёд.

– Хочу на рыбалку, – просто произнёс Ковальски.

Его слегка застопорило. Ковальски рыбки-то поесть был не дурак, но вот ловлей её не особенно увлекался. Что-то поменялось?

– Со всеми? – уточнил он.

– Естественно. Просто порыбачить, без всяких там, – Ковальски неопределённо поиграл пальцами. – Подвоха нет, в общем.

Шкипер, как раз обдумывавший, не поинтересоваться ли последним, с подозрением сощурился. И, не найдя во взгляде Ковальски ничего лишнего или беспокоящего, согласился.

Сразу же после этого начались странности. Сначала Ковальски настоял на том, чтобы ехать непременно утром – да ещё и при всех, так что он вынужден был согласиться под напором тройного энтузиазма. Потом тот, уже на месте, вцепился в Рядового, словно последний был ребёнком, ради которого и затевалось всё действо, отчего он слегка занервничал, а Рико сделался ещё более угрюмым. Что любопытно, энтузиазм из Ковальски так и пёр, в отличие от обычных походов на рыбалку. И Шкипер, вместо того чтобы предаваться рефлексивной меланхолии, неплохо освобождавшей рассудок, интенсивно всё обдумывал, уставившись на поплавок, однако и это получалось плохо: сегодня хорошо клевало. Но особенно хорошо рыба шла на наживку Рядового, около которого сидел довольно и игриво мурлыкавший Ковальски, и Шкипер уже начинал подозревать, что обычно больше всего рыбы притаскивал Рико именно потому, что Ковальски раньше имел привычку сидеть около того. Догадка была странной, но от фактов никуда не денешься...

Мысль об удаче почему-то основательно поселилась у него в голове с этих пор.

Когда они вернулись, смыли с себя запах рыбы и тины и более-менее разобрались с привезённым с собой добром, он, в целом всё же довольный уловом, подозвал Ковальски к себе, но тот успел заговорить раньше него:

– Мне нужно сейчас кое-куда съездить.

– Куда?

– К врачу. У меня запись.

«Ты не можешь меня не отпустить», – прочёл он во взгляде Ковальски. Сам Ковальски почему-то сделался очень бледным.

– Ты на меня за что-то злишься? – на всякий случай уточнил он. Его почему-то начало беспокоить смутное чувство вины, но он не понимал, с чего вдруг.

– Нет, – Ковальски нервно поправил рукава, хмурясь. – Если это всё, то мне нужно выходить через полчаса.

– Дантист, – догадался Шкипер, и Ковальски нахмурился ещё сильнее. – У тебя запись к дантисту.

– Да. А теперь, если позволишь...

– Я тебя отвезу.

Ковальски уставился на него, так подняв брови, что он буквально увидел у того на лице вопрос касательно его инициативы; кто, мол, тебя об этом просил?

– Не надо. Я сам доберусь.

– Зачем отказываться, если можно с комфортом доехать?

– Зачем заниматься тем, чем не просили? – резковато бросил Ковальски. – Хочешь стрясти что-то с меня по пути? Я сейчас не в состоянии.

Взяв его за локоть, Шкипер увёл его подальше от кухни, ко входной двери, чтобы их не слышали, и во взгляде Ковальски промелькнуло что-то, отдалённо похожее на одобрение.

– Послушай, Ковальски... не надо отказываться от всего подряд с моей стороны. Я знаю, что ты паршиво всё это переносишь, я еду с тобой, чтобы тебе было легче. Всё. Не нужно искать в этом какие-то скрытые мотивы.

– Во-первых: с чего вдруг? – ответил Ковальски, пристально глядя на него. – Во-вторых: с чего ты взял, что мне будет легче?

– А разве нет? По-моему, легче, когда тебя доставили куда надо, а потом забрали. Отрицать это попросту глупо.

Ковальски глубоко вдохнул, собираясь что-то сказать, а потом, кажется, передумал.

– Делай что хочешь, – бесцветно произнёс он, и чувство вины у Шкипера проклюнулось немного отчётливее. – Сейчас сил никаких нет с тобой бодаться. Но потом ты меня не будешь трогать.

– Тронешь тебя потом, как же...

– Ты ещё здесь?

Шкипер направился собираться, тихонько ворча. Когда у Ковальски начинались проблемы с зубами, наружу у того вылезала вся дурная часть норова: Ковальски старательно держал себя в руках, чтобы не нервничать, но пар при этом стравливал сразу же, не отходя от кассы, так что достаться могло любому – и, как правило, доставалось. И он хорошо знал, что если он сейчас не успеет собраться вовремя, тот выдвинется без него.

По пути он попытался разговорить Ковальски, но тот, закутавшийся в шарф по нос, отвернулся к тонированному стеклу, не отвечая, и он бросил эти попытки на какое-то время. Потом он ждал под дверью кабинета, прислушиваясь к неразборчивому, но успокаивающему голосу врача и пытаясь уловить что-нибудь от Ковальски; когда тот вышел, он уже и сам вздохнул с облегчением, насидевшись в давящей атмосфере.

– Как ты? – спросил он по дороге обратно.

Ковальски, закутавшийся пуще прежнего и не поворачивавший к нему голову, не ответил, ещё больше отвернувшись к окну. Шкипер попытался положить ему лапу на колено, но тот весь отодвинулся к двери, и чувство вины оформилось у него окончательно. Но что он сделал?

Когда они вернулись, он, потратив некоторое время на то, чтобы проконтролировать творившийся на кухне бедлам, едва нашёл после этого Ковальски, так незаметно свернувшегося под одеялом, что он умудрился дважды просмотреть его на одном и том же месте.

– Ковальски... – Шкипер уселся около того, и заметил, что подушку Ковальски накрывало полотенце. – Ну, что ты? Принести тебе что-нибудь?

– Ага, – угрюмо буркнул тот. – Верёвку с мылом.

– Ковальски!

– Отстань.

– Ну что я сделал-то?

Ковальски медленно втянул воздух в лёгкие, и ему подумалось, что сейчас он услышит много неприятных вещей. Однако произнёс тот другое:

– Спасибо, что довёз меня туда и обратно. Ещё больше я буду благодарен, если ты не будешь трогать меня в ближайшие четыре часа.

– Опять четыре? – моментально вспомнил Шкипер. – Слушай, скажи сразу, что я сделал. Рико опять тебе какую-то гадость сказал?

– Я тебе сам сейчас гадостей наговорю, если ты не отстанешь.

Шкипер немного помолчал, обдумывая то, почему тон у Ковальски сделался спокойным. Словно бы тому сейчас не разговоры были нежелательны, а что-то другое... Упёршись в матрац коленом, он навис над Ковальски, заглядывая тому в лицо, и осторожно потянул мешавшее одеяло вниз.

Ковальски вдруг вскинулся, грубо схватив его за ворот свитера, и оттолкнул от себя – строго на его половину кровати.

– Какое слово из «оставь меня в покое» я произнёс неразборчиво?! – зарычал тот.

Шкипер замер, глядя на него и ничегошеньки не понимая. Вроде обычный злой Ковальски, а...

– Язык проглотил? – процедил тот, влажно блестя глазами. – Что тебе до меня?

Шкипер проводил взглядом собравшуюся крупную каплю, соскользнувшую с ресниц и побежавшую вниз. Ничего больше в лице и голосе Ковальски этому не соответствовало.

– Почему ты...

– По кочану! – у того сделался такой вид, словно не сплюнул он только благодаря усилию воли. – Объясняться я тебе не обязан!

– Нет, ты уж объяснись, пожалуйста! – наконец пришёл в себя Шкипер. – Это, знаешь ли, не норма!

Ковальски как-то странно перёдернуло.

– Я только что сказал, что не обязан. Почему до тебя так плохо доходит?

– Да нормально до меня доходит! – не выдержал Шкипер. – Нормально! Но мне нужны объяснения! И...

Он осёкся, проводив взглядом ещё одну каплю.

– Что тебе объяснить? Что такое фобия? Что у организма, лишившегося части себя, истерика, которую я никак не могу контролировать? – Ковальски зло мазнул по щеке рукавом, снова отворачиваясь. – Доволен? Я не хотел, чтобы об этом знали. А ты язык за зубами удержать не можешь. Теперь, если ты удовлетворился, оставь меня, наконец, в покое, – он взялся забираться обратно под одеяло.

– Да не скажу я никому...

Ковальски промолчал, устраиваясь поудобнее.

– А ты... ты разве не пломбу делал?

– Нет, – глухо ответил тот. – Вырвали. Восьмёрку вырвали. В прошлом году с другой стороны рвали.

– А...

– Завтра я беру выходной. Послезавтра я открываю больничный.

– У тебя это надолго? – Шкипер крепко взял его за плечо и почувствовал, что Ковальски и в самом деле потряхивало. – В прошлый раз ты вроде быстро оклемался...

– Надолго у меня не это, – тот дёрнул плечом. – Отвали.

Шкипер насупился. Его грызло непонятно откуда взявшееся чувство вины, на которое накладывалось желание сделать что-то для Ковальски. Точнее, даже не желание – привычка; он привык, что с женщиной в таком случае лучше продолжать лезть на рожон, иначе потом будут обижаться уже за бесчувственность, и уже куда дольше. Однако... что делать с Ковальски?

Первым делом он решил успокоить нервишки лично себе и на час засел заканчивать сборку кораблика; потом сходил на кухню, взглянуть, как дела обстояли там, а когда вернулся, то обнаружил, что Ковальски так и лежал, не шевелясь. Он, впрочем, почему-то полагал, что тот не спал, поэтому аккуратно уселся рядом, мягко тронув того за плечо.

– Ты плохо понимаешь продолжительность времени? – поинтересовался Ковальски. – Или всё-таки понятие «оставить кого-то в покое»?

Шкипер нахмурился. Он продолжал чувствовать себя виноватым.

– ...Не хочу я оставлять тебя в покое.

На это Ковальски промолчал, и он задумчиво потёр шею. У него что-то неприятно царапалось внутри, когда он смотрел на светлые пряди Ковальски, и, что самое противное, он не мог отвести от них взгляда.

Приподнявшись, он заглянул Ковальски в лицо, которое тот уже перестал прятать, и осторожно потянул полотенце:

– Не лежал бы ты на влажном... раздражение будет.

Раздражённо нахмурившийся Ковальски молча выдернул полотенце из-под головы и бросил на спинку кровати.

– Ну что ты злишься? – снова не выдержал Шкипер. – У нас с тобой отношения. Я просто хотел поехать с тобой. Поддержать тебя хотел.

– Люди в отношениях слышат друг друга, – глухо произнёс Ковальски. – Я понимаю – Рико, Рядовой; у этих всё сплошь на чувствах и ощущениях. Они и так знают, что делать. Но я, ты... у нас с тобой в ходу словесная коммуникация. Неужели так сложно услышать то, что я тебе говорю?

– Нет. Но разве правильно оставлять тебя одного, когда ты можешь не оставаться один?

Ковальски долго молчал.

– Я думал, теперь тебе будет хоть немного важнее то, что я думаю и чего хочу, – наконец произнёс он. – Ошибся.

Всё-таки потянувшийся к его волосам Шкипер замер, испытав мерзотненький холодок внутри: он почувствовал, что Ковальски перешёл на короткие отрывистые фразы, что ничего хорошего не означало.

– Неважно, – добавил тот. – Всё. Достаточно. Закрыли тему.

– Ковальски...

– Хватит! Я умею думать за себя. Мне не нужно, чтобы это делал кто-то другой. Ещё больше я не хочу, чтобы кто-то надумывал себе то, чего я хочу, не чувствуя при этом, когда мне действительно что-то нужно. И мне не нужно, чтобы со мной что-то строили на шаблонах. Да ещё и относящихся к противоположному полу.

Повисла тишина: Шкипер переваривал. Он привык, что партнёр хотел, чтобы о нём подумали и позаботились, а Ковальски бил на то, что от него ничего не нужно было, как будто разграничивая просто приятный досуг и хоть сколько-нибудь близкие отношения. Но чего тогда Ковальски от него хотел? Господи, чего Ковальски вообще хотел? И почему у них всё было так странно и так сложно? Он рассчитывал на хорошее игривое времяпрепровождение регулярного характера, а не на такую головоломку.

А ему самому нужно что-то помимо первого? Раз он задавался вопросом... и паршиво себя чувствовал...

Он всё-таки осторожно погладил Ковальски по волосам, и тот так тяжело вздохнул, что у него мурашки пробежали от рёбер до крестца. Он на всякий случай наклонился, чтобы взглянуть тому в лицо, и увидел, что складка между бровей у того разгладилась. Значит, делал правильно...

Ковальски открыл глаза, глядя на него. Взгляд... чужой и обвиняющий. Но тот ничего не произнёс, просто прикрыв глаза.

– Почему ты так обвиняюще смотришь? – не выдержал он.

Длинные ресницы немного поднялись, но на этот раз Ковальски даже не удостоил его взглядом.

– Спрашиваешь? Я не могу этого больше нигде достать. Я чётко знаю, что если я пойду ловить это где-то на стороне, то ты пойдёшь за мной.

Шкипер прикусил губу. Он и хотел бы ответить «не пойду» – он по себе знал, насколько важна свобода, и, может, и хотел бы дать её Ковальски, – но буквально не мог. Потому что всё равно пойдёт.

До него внезапно дошло, что он хотел, чтобы Ковальски ему принадлежал. Вот как это называлось.

И, так и не получив ответного взгляда, вдруг почувствовал себя так, словно потянулся в темноте к чему-то, что всегда там находилось – но его пальцы ничего не коснулись.

Занервничав, он поднялся, решив пойти проветрить голову, и у самой двери разобрал брошенное ему в спину «наконец-то»; дверью он, разозлившись, хлопнул так, что на кухне кто-то что-то уронил, испугавшись. Оттуда уже доносился приятный запах: Рико обжаривал несколько рыбин, готовя несколько запоздалый обед, и Шкипер решил для начала набить желудок, чтобы были силы иметь дело с Ковальски и дальше; он уже чувствовал себя уставшим. Может быть, виной этому была ранняя, почти что ночная побудка, может, голод, но он всё же склонялся к мысли о том, что это было именно из-за того: очень хотелось сладкого – показатель того, что у него сгорела целая куча умственных ресурсов. Прежде, конечно, нужно было нормально поесть, и он, желая сладкого и наворачивая вместо этого солёную рыбу, чувствовал себя в той же мере идиотом, в какой ощущал себя недавно, когда не знал, чего от него хотел Ковальски, и чего от того хотел он сам. Малоприятное переживание, стоило признать...

Потом он вернулся в кабинет, взявшись заканчивать с корабликом, с которым оставался от силы час возни, и по окончании, не зная, что делать, снова подсел к Ковальски, осторожно трогая его за плечо.

– Ты не знаешь, когда остановиться, да? – глухо произнёс тот.

– Я тебя разбудил?

– Нет.

Шкипер сильнее сжал пальцы, и убедился, что Ковальски больше не потряхивало; истерика у организма, значит, закончилась.

– Как ты? – он коснулся уже потускневших волос, оглаживая пряди, и почувствовал, что голова у Ковальски горячая; он потрогал тому лоб запястьем, и оказалось, что лоб – тоже. – У тебя температура.

– Значит, открою больничный уже завтра, – равнодушно отозвался Ковальски.

– Принести тебе что-нибудь?

Ковальски повернул голову, столь же равнодушно глядя на него.

– Зачем тебе? Я тебе вообще сейчас не должен быть интересен.

– Сам решу, что мне интересно, – огрызнулся Шкипер. – Градусник?

Ковальски пожал плечом.

– За ним я и сам сходить могу. Просто не хочу заранее расстраиваться.

– Так, понятно, – Шкипер поднялся, определившись с тем, как сейчас обращаться с Ковальски. – Ты собрался капризничать.

– Да не собрался я...

Дальше вышедший Шкипер уже не услышал.

Когда он вернулся, Ковальски лежал с ожидающим видом, опёршись на локоть.

– Только попробуй меня доставать, – заговорил он первым.

– Захочу и буду, – Шкипер уселся на кровать, протягивая Ковальски градусник и лоток с лекарствами с кухни, где лежала всякая мелочь. Более тяжелая артиллерия хранилась у Ковальски в лаборатории. – Ты у меня будешь нормально лечиться. Градусник в зубы, таблетку – и спать. Или принести тебе что-то от тебя?

– Что, уже дошло? – спросил вдруг Ковальски.

– Что дошло? – Шкипер растерялся, не понимая, что это был за вопрос и к чему; его снова посетило ощущение того, что разговаривали не с ним.

– Не дошло? Ну и чёрт с тобой, – Ковальски взялся за градусник, и на некоторое время повисла тишина. – Тридцать семь и шесть. Чего и следовало, в принципе, ожидать, – он протянул Шкиперу всё принесённое. – Положи на стол.

– Таблетку, – угрюмо напомнил Шкипер.

– Ещё не пик. Там посмотрим, – Ковальски взялся опять укладываться. – Разбуди меня к ужину, пожалуйста.

– А что до меня должно было дойти?

Закрывший глаза Ковальски не ответил, сделав вид, что уже спал, и он фыркнул, поднимаясь на ноги. Сказал «а» – так иди дальше по алфавиту; развёл тут недомолвки...

Утром Ковальски уже кашлял так, словно в лёгких у того было небольшое озерцо. От этого-то он и проснулся. Он, конечно, знал, что это – бронхит, и что проблема залегла в бронхах, но от звуков ассоциация возникала именно такая.