Шторм и Крепость (2/2)

И Ковальски об этом догадался.

Мало того, его беспокоили собственные переживания. Да, женщин он начинал уводить по сугубо спортивным соображениям, довольный тем, что это удавалось ему играючи; ещё ему больше нравился мрачный Ковальски, чем развязно и глупо улыбавшийся. Не говоря уже о самодовольном... На нахального и вовсе дрочить можно, подумал он – и тут же замахал ладонью у виска, словно мог так отогнать неуместную мыслишку. В общем, влюблённый Ковальски ему решительно не нравился: ему нужен был холодный, твёрдый и собранный мозг в отряде, а не размазня.

И проблема, как назло, вылезла именно в этом месте. Твёрдый и собранный Ковальски, обзаведшийся насмешливой улыбочкой и насмешливым же прищуром, его возбуждал. Век бы не знал, подумал он, потерев лицо ладонью. Конечно, Ковальски-спорщика хотелось трахать, это он уже как-то принял и запрятал поглубже, но вот это создание... при его виде в нём начинало говорить собственничество. Иметь. Во всех смыслах. И чтобы подчинялся. Ну... хотя бы иногда...

Шкипер глухо взвыл. Он ненавидел, когда ему пережимало мозг, как и то, что он ничего не мог с этим сделать. Совершенно, мать его, ничего; волчий интерес будет гнать его всё дальше и дальше, даже если он получит от ворот поворот. Именно поэтому он старался вертеть шашни именно в командировках, когда в конце нужно было уезжать. Но, видимо, на каждую хитрость везде была контрхитрость, и оттого жизнь выдала ему, довольно ловко избегавшему этих проблем, Ковальски, всегда находившегося где-то неподалёку. Единственным разумным выходом было бы и впрямь отпустить Ковальски, чего тот и хотел, но что было сейчас говорить о его разуме... тем более что Ковальски был ему удобен. Даже слишком. Страшно себе представить, сколько времени уйдёт на то, чтобы приучить кого-то другого к тому же, к чему он в своё время приучал Ковальски – и ещё больше на то, что последний умел изначально!

Ковальски слишком хорошо с ним сработался. Он всегда знал: случись что – тот подхватит, прикроет, закончит... поможет, в общем. Можно было спокойно положиться. Как можно было оставлять младших на кого-то чужого, если был Ковальски?

Не отпущу, решил Шкипер. Останется, как миленький останется, если правильно приструнить... или привязать чем-то ещё. Может быть, и вовсе договориться, хоть он и не любил ни слова этого, ни процесса. Но придётся, видимо, что-то положить...

Ещё неплохо бы разобраться с тем, почему тот теперь так сильно сдерживал эмоции.

На следующий вечер отоспавшийся Ковальски собрался выходить наружу.

– Куда? – тут же осведомился Шкипер, бросив взгляд на Рико.

– В тир.

Шкипер смерил его взглядом, снова после этого глянув на Рико. Тот, почесав тыковку, поднялся.

– А что ж всех не позвал?

– Не вижу в вас рвения сегодня куда-то выходить, – пожал плечами Ковальски, специально решивший выбраться в снегопад. Подошедший Рико тронул его за рукав, поднимая растопыренную пятерню – просил обождать пять минут, пока он соберётся.

– И тебе, значит, именно сегодня приспичило? – продолжил интересоваться Шкипер, неведомо что пытаясь у него выведать.

– Есть сопутствующее настроение, – ровно ответил он, следом обратившись к Рико: – Я подожду снаружи. Свежим воздухом подышу.

И был таков. Шкипер и в самом деле полагал, что он не набрался хоть какой-то бытовой сообразительности, особенно с таким-то командиром под боком? Очень глупо с его стороны.

– Ты не слишком-то и собирался? – спросил он у Рико по пути.

Тот только спрятался за меховым капюшоном, не отвечая. Н-да, дружба дружбой, а когда Шкипер хотел что-то выведать, Рико под один только взгляд плясал, как тому нужно было...

– И в чём же он хотел удостовериться? – ядовито пропел Ковальски. – В том, что я пойду именно в тир? Или в том, что я не пойду по бабам? М-м?

Придержав козырек капюшона, Рико пожал плечами.

– Стыдно, – Ковальски фыркнул.

Его поймали за ворот куртки, немного наклонив к себе.

– Мне? – зашипел Рико. – У вас хрен пойми чё. Мне должно быть стыдно, чё вы разобраться не могёте? Тьфу, 'ать...

Отпустив его, Рико отвернулся, вытирая ладонью крупные хлопья снега с лица, и зашагал дальше, нахохлившись.

– Пойди, Шкиперу скажи, – отозвался Ковальски, возобновив движение, и одёрнул куртку. – А тебе должно быть стыдно за то, что пляшешь под его дудку. Хоть бы раз догадался глухим и слепым бревном притвориться.

Последнее, между прочим, прекрасно умел Рядовой, так что Рико было у кого поучиться.

– Чё ты понимаешь, – заворчал тот.

– Да уж представь себе, понимаю. Что, поймали тебя на ответственность? Приятно, когда тебе говорят, что ты нужен и важен, и хвалят потом, а?

Перед самым входом в здание ветер ненадолго сменился, и он тоже вытер лицо, прежде чем войти.

– Я не говорю, что это не нужно, – уточнил он, отряхивая куртку. – Иногда нужно чисто по рабочим моментам. Но когда лень поднять зад самому в своих же личных интересах... не ощущаешь, что это неправильно?

Рико промолчал.

– Да и чёрт с тобой, – легко продолжил Ковальски. – Можешь дальше делать то, что не хочется. На здоровье. Я не настаиваю.

– Знаешь чё?..

– Ничего не знаю. Вперёд и с песней. Можешь ещё пересказать, о чём мы с тобой говорили, тебя за это дополнительно за ушком почешут. Молодец! Хороший мальчик!

Рико вспыхнул:

– Ты... да ты!

Не слушая его, Ковальски зашёл в гардероб, сдал куртку и вышел, никого не дожидаясь. Можно было попытаться достучаться, конечно, но на это у него не было в графике ни времени, ни сил. Желания тоже не было.

– Знаешь чё? – всё-таки заговорил Рико в помещении тира.

– Не знаю и мне плевать, – уведомил его Ковальски и вошёл в отделённый перегородками отсек, показывая, что продолжать тему больше не собирался.

Разозлившийся Рико проиграл по сумме набранных очков.

– У тя чё, очки новые? – спросил он, долго-долго переваривавший поражение, уже у самой штаб-квартиры.

– Нет, глаза.

Сообразив, что глаза Ковальски себе сменить никак не мог, Рико нахохлился, надувшись.

Перед самым отбоем у Шкипера резко испортилось настроение, и Ковальски мысленно сделал себе отметочку. Похоже, чувство собственного достоинства у Рико ещё не было потеряно.

Утром у него слегка потеплело в груди, когда он кашлянул. Только бы не...

– Давайте-ка мы с вами утопчем снежок! – огласил Шкипер, со вчерашнего вечера не успевший никуда истратить скверное настроение. – Полчаса на завтрак и сборы.

Ковальски устало прикрыл глаза ладонью.

– Ковальски, время пошло. Активнее шевелимся!

– Да чтоб тебе стократ аукнулось, – вполголоса пожелал он.

– Ты что-то сказал?

– Я сказал «так точно».

Выбора особого у него не было, так что пришлось собираться.

С этого дня лёгкое жжение внутри стало его постоянным спутником: с его графиком даже без дополнительных нагрузок полностью вылечиться было невозможно, потому что Шкипер ещё и взялся гонять их по снегу, а уйти на больничный он не мог из-за отсутствия ярко выраженных симптомов. Раньше, может быть, и смог бы, просто поговорив со Шкипером и объяснив ситуацию, но теперь об этом можно было забыть.

И как назло, не было серьёзной работы, после которой действительно можно было слечь.

Так незаметно наступило Рождество, и рождественские каникулы он встретил со смешанными чувствами: он уже заранее подозревал, что их будут гонять и по выходным, только сократив ежедневную программу, но всё равно будут. Ещё он догадывался о том, какой подарок он получит от Шкипера, поэтому заранее заготовил два: уже традиционный кораблик в бутылке (точнее, набор деталей под него) и кое-что, что он ухватил в одном из магазинов с одеждой, едва завидев; он догадывался, что Шкипер именно заказывал ему принт на футболки, потому что те фразы не были чем-то распространённым, но тут... захотел бы – не придумал более язвительного ответа. Вот это было на тот случай, если Шкипер повторит прежние два подарка – а он предчувствовал, что повторит. Может быть, этим он отобьёт Шкиперу охоту вот так с ним поступать.

И его предчувствие оправдалось: ему снова подарили футболку. Снова с принтом. Снова – с надписью. И в повторении не укорить: сам уже столько раз кораблики дарил, что не ему было...

Подарок от себя он вручил без колебаний – слова «не стой под стрелой», более чем прозрачно намекавшие на его рост, были уже слишком.

– Ага, решил ответ намудрить, – усмехнулся Шкипер, пока ещё разворачивая сложенную вещь. – И...

Он осёкся.

– О-о, вирусная фраза, – узнал Рядовой. – С полгода назад как пошла по интернету гулять, так всё заполонила.

Шкипер поднял взгляд на Ковальски. Тонкая, насмешливая улыбка у того на лице явно говорила: сообщение «не твой, вот и бесишься» было не от Шкипера окружению, как можно было подумать в первую очередь, особенно учитывая определённую его популярность у женщин, а от Ковальски Шкиперу – ядовитое послание, замаскированное под безобидное... и сообщающее о том, что тот всё знал. Теперь и в самом деле всё. Сучка ж ты белобрысая, подумал Шкипер, вымучивая из себя улыбку.

– Благодарю. Не то чтобы я видел, чтобы кто-то и впрямь бесился... но спасибо.

– О, я уверен, что кто-то делает это в глубине души, – елейно, почти сладко ответил Ковальски, и Шкиперу немедленно захотелось взяться за рождественский торт, минуя первые блюда, иначе... ох.

– Кто знает... Так, Рико, мечи жратву на стол! Я минуток через пять подойду.

Тёмный взгляд Рико проводил Шкипера до двери и обратился к Ковальски, прося пояснений, но тот ничего не сказал, просто взявшись помогать ему накрывать на стол: Ковальски, как обычно, неверно истолковал. Или не захотел верно.

И за столом те вели себя странно; странно полуулыбались друг другу, столь же странно щурясь, странно говорили, будто взвешивая слова... что вообще происходило...

– Ну, – Ковальски первым поднялся из-за стола. – Что-то я подустал, чтобы всю ночь сидеть. Пойду спать.

– Уверен? Не так уж часто есть такая возможность, – напомнил Шкипер.

Ковальски взглянул на него сверху вниз.

– Будет ещё, – только проронил он.

Шкипер ещё разок вынудил себя улыбнуться.

Буквально десять минут назад он по обычаю свистнул у Ковальски вишенку с торта, и на этот раз тот позволил себе выхватить ягодку с его куска. И съесть, нагло глядя ему в глаза. И влажный розовый кончик языка Ковальски, показанный ему специально, его совсем не успокаивал.

На следующий день он освободил всех ото всех обязательств, чтобы спокойно поговорить с Ковальски (если обстоятельства ещё позволят ему говорить спокойно), и Рико с Рядовым моментально куда-то делись, что было ему на руку. И направился в лабораторию.

Когда дверь открылась, Ковальски, в который раз проверявший, остался ли в его документах бланк рапорта, напряг слух, выслушивая звуки из остальной части штаб-квартиры. Судя по непривычной тишине, здесь не осталось никого, кроме двух человек... кажется, у Шкипера был к нему серьёзный разговор. Что ж... можно было попытаться его перебить. Почему бы и нет? По большому счёту, он уже был готов об этом говорить.

– Хорошо, что ты зашёл, – начал он первым, перехватывая инициативу.

– В самом деле?

Ковальски уже почувствовал в его ответе пассивную агрессию. Что ж, быть может, оно и к лучшему: вдруг он выведет из себя Шкипера, и тот на эмоциях и впрямь отошлёт его восвояси.

– Н-да... есть разговор.

– Прекрасно, – Шкипер внаглую уселся на его стул, с комфортом развалившись. – Я слушаю.

Ковальски ступил поближе к столу.

– Как давно я уже здесь? – вопросил он.

– Ну... – Шкипер сделал вид, что задумался, прощупывая его взглядом; кажется, вопрос ему не понравился. – В общем-то, прилично. Или разговор относится к разряду некой метафизики?

– А здесь? – не давая сбить себя с толку, продолжил Ковальски, намекающе постучав себя по плечу.

Шкипер переменился в лице, ощутив, что тема самая что ни на есть приземлённая.

– А это уже другие материи. И дело не только в них. Не забыл?

Ковальски ощутил давление. Пока что не слишком сильное, но оно было. Действительно, Шкипер не хотел, чтобы его положение как-либо изменилось... но почему? Точнее, почему именно?

– Мне кажется, что я вполне соответствую, – спокойно ответил он. – И тому, в чём дело, и не тому...

– Это не тебе решать.

– Я уже давно в том положении, в котором разрешено использовать мозг, – Ковальски слегка прищурился, твердо стоя на своём. Отступать уже было поздно. – И я могу оценивать себя. И других. И если ты не можешь решить – решать будет кто-нибудь другой.

Шкипер коротко побарабанил пальцами по столу, чуть склонив голову набок – признак некоторого замешательства.

– И кто же этот «кто-нибудь» другой? Расскажи дядьке Шкиперу, который что-то там не может решить. Нерешительного нашёл...

Ковальски собрался с духом, мысленно выстраивая в цепочку слова уже наперёд.

– Я ставлю вопрос ребром, Шкипер, – начал он. – Либо повышение, либо ты подписываешь мне перевод.

У Шкипера дернулся краешек брови.

– А если ни то, ни другое? – вызывающе ответил тот. Ковальски пожал плечами.

– Я пойду выше. И пойду туда, где тебя любят, чтобы дать миру возможность получить на одного воспитанника Шкипера больше. Место-то освободится.

– Ах ты, гадина ты ползучая... – Шкипер подобрался, немного приподнявшись, но не вскочил, похоже, готовый ещё немного продолжить диалог; может быть, намеревался всё-таки задавить его морально или заставить передумать. Давление, во всяком случае, возросло в разы.

– Был ползучая, – Ковальски наклонился, заглядывая Шкиперу в глаза. – Сейчас вполне себе на ножках стою.

Прищур Шкипера, сделавшийся очень нехорошим, начал его нервировать, и он, не отводя взгляда, облизнул пересохшие губы.

Зрачки у Шкипера дрогнули, расширившись. Боже, он увидел в этом сексуальный подтекст, промелькнула мысль у Ковальски, толком не успевшего шарахнуться от стола и от подорвавшегося с места Шкипера; его поймали за пояс штанов, тут же перехватив поудобнее, и попытались опрокинуть на стол.

– Пош-шёл ты! – зашипел он, без особых сантиментов попытавшись ткнуть Шкипера коленом в пах, и, уже заранее поняв, что смазал, перенёс вес тела на эту ногу, отчего запутавшийся в трёх конечностях Шкипер, выбившись из равновесия, увлёк их обоих дальше. И, моментально воспользовавшись расстановкой, толкнул его на стул. Он успел только выставить колено, чтобы упереться в сиденье, а потом его схватили за плечи, прижимая к спинке, и Шкипер тут же прижался к нему сзади.

– Вот так-то лучше, – хрипловато констатировал тот. – А теперь послушай меня, Ковальски...

Ковальски дёрнулся, ощутив на бедре чужую жадную ладонь, и его схватили чуть выше локтя, отклоняя назад.

– Ты мне подчиняешься, – негромко зазвучал около его уха голос Шкипера. – И это не изменится. И я бы на твоём месте не упрямился.

– И что? – Ковальски повернул голову, стараясь сохранять невозмутимый вид: если уж бесить Шкипера, то до победного... – Терпеть тебя и исполнять любые твои прихоти только потому, что от отказа у тебя крыша начинает течь? Или кое-что другое подтекает?

В него действительно кое-что очень характерно упиралось.

– Я могу сказать, что тебе очень приятно сейчас, знаешь ли... – Ковальски запнулся, почувствовав, что ладонь Шкипера поползла вперёд. – Ты совсем поехал? Знаешь же, что с подчинёнными нельзя такое творить.

– А если очень хочется? – вкрадчиво выдохнул ему на ухо Шкипер, похоже, от давления крови внизу растерявший остатки совести и здравого смысла. А может, и взбесился от его спокойного тона. – Если они на это напрашиваются?

Он прижал ладонь к паху Ковальски, и последний опять дёрнулся. Было... странно; и неприятно, и противно, и жутко неудобно от такого положения – и вместе с этим он был доволен тем, что довёл-таки Шкипера до того, что у того и в самом деле крыша начала подтекать. Не то чтобы он желал таких последствий, конечно...

– Что, не знаешь, что делать? – насмешливо вопросил он, почувствовав, что дальше облапывания дело у Шкипера как-то не заладилось. – Конечно, будь я женщиной, ты бы уже попытался мне юбчонку задрать, но ты не знаешь, что делать с мужчиной... Очаровательно. Ты как будешь из положения-то теперь выходить?

Он мог бы поклясться, что раньше такие разговоры были табу. Он мог бы поклясться, что сейчас почувствовал пульсацию чужой крови, разгорячившейся от его слов, даже сквозь одежду обоих.

– Твой язык, Ковальски, когда-нибудь доведёт тебя до беды, – Шкипер подёргал его штаны, расстёгивая их, и он изумился: раньше, опять-таки, ему за подобные речи просто бы влетело (как минимум морально), а сейчас он даже не знал, чего ожидать. Следом ему сунули руку в трусы, и он изумился ещё больше. Шкипер так упорно лез в непознанные воды...

Тот взялся легонько, но настойчиво елозить сомкнутыми пальцами по его члену, раззадоривая его, и довольно хмыкнул, ощутив вполне объяснимые перемены.

– Хочешь же.

Теперь хмыкнул Ковальски, куда лучше знавший собственный организм, хмыкнул едко, насмешливо – и, уперев взгляд в стену, взялся думать об отвлечённых от ситуации вещах.

Шкипер недовольно засопел.

– Не-а, Шкип. Не возбуждает.

Стул резко развернули, и перед глазами у него появился наклонившийся к нему Шкипер, скользнувший пальцами на заднюю сторону его шеи: призыв смотреть в глаза, не иначе. Он бы, впрочем, и так смотрел: видеть взбешённого Шкипера было приятно. Прямо-таки мёд на сердце.

– Что ты хочешь? – спросили у него так тихо, что он едва расслышал, и он усмехнулся.

– Повышение или перевод. Забыл?

Шкипер сжал пальцами углы его челюсти, фиксируя на месте голову, и придвинулся ещё немного, словно раздумывал, не поцеловать ли его.

– Сейчас, Ковальски. Что ты хочешь сейчас?

– Отвали, – процедил он, и Шкипер, стиснув зубы, резко выпрямился; однако по нему было видно, что ответ у него не находился. – Терпеть не могу, когда мне в лицо лезут.

– А целуешься ты как?

– С закрытыми глазами, – буднично сообщил ему Ковальски, и Шкипер вдруг почувствовал себя так, словно его выбили из равновесия – словно весь мир вокруг сделался неправильным. И ведь не ругань, не отказ повиноваться – совершенно обычная фраза. Только в этих обстоятельствах он от Ковальски такого не ожидал. Это он того довёл, или у Ковальски независимо от этого в мозгах что-то щёлкнуло? То самое взросление, о котором у них недавно шла речь?

– Так что ты хочешь? – повторил он, цепляясь за эту фразу в попытке обрести почву под ногами.

Подобрав второе колено на стул, Ковальски скучающе облокотился об его спинку, раздумывая, что с ним сейчас сделают.

– Говорил же, что ты не знаешь, что со мной делать... интернет бы хоть сначала проштудировал, прежде чем лапы тянуть. Сейчас, во всяком случае, можешь подключить своё умение проводить аналогии и вспомнить, что мужчинам, помимо очевидных способов взаимодействия с ними, ещё делают минет.

Шкиперу понадобилось несколько долгих секунд, чтобы продраться сквозь сложную формулировку до последнего слова. И он тут же ощутил себя твёрдо стоявшим на земле. А ещё точнее – так, словно его об эту землю резко приложило.

– За бабу меня держать собрался?! – он схватил Ковальски за ворот, встряхнув для доходчивости. Боже, что только на него нашло, что он такое вопрошал... – Я тебе кто?

– Шки-ипе-ер, интернет. Та же википедия поможет тебе разобраться в вопросе.

– И не надо мне разбираться!

– Зачем тогда спрашивал?

Шкипер уставился на него, ощущая, что ему от ярости кровь бросилась в лицо, сразу миновав стадию бледности. Благоразумный Ковальски раньше промолчал бы, не став выводить его из себя. А сейчас...

А сейчас слегка порозовевший Ковальски ожидающе глядел на него, словно и в самом деле ждал, что он сейчас опустится перед тем на пол.

– А ты что думал? – добавил вконец обнаглевший Ковальски. – Что это только я стал бы делать? Я, конечно, понимаю... я даже поставил бы месячную зарплату на то, что ты хотел бы видеть меня внизу, причём всегда, однако...

– Нет! – взвыл Шкипер, резко развернувшись и направившись к двери, и он решил добавить ещё кое-что – для отложенных последствий; пусть Шкипер пораздумает над собственными желаниями.

– Все нормальные люди делают это друг другу.

Шкипер грохнул дверью так, словно собирался её вынести, и он перевёл дух, трогая щёки. Выносить гнев Шкипера один на один было сложновато, и у него обычно немного учащалось сердцебиение; сейчас же он ощущал себя почти взволнованным из-за того, насколько он обнаглел по сравнению с прежними временами, и пульс у него был ещё чаще. Интересно, что сам Шкипер сейчас подумал о его порозовевших щеках... хорошо бы, чтобы не придал никакого значения.

В следующий раз, как им со Шкипером довелось столкнуться, тот, поджав губы, отвёл взгляд. Вот и всё, почти весело подумал Ковальски. Скорее всего, прошение о переводе его отсюда уже было запущено в ход.

Однако ничего не случилось. Ни на следующий день, ни на последующий, ни через неделю, и вот тогда-то он вспомнил, что Шкипер изначально не собирался его отпускать. Идти и требовать этого ещё раз он не собирался: если на первый раз не получилось – вряд ли выйдет на второй... без перемены факторов. Поэтому он дождался аттестации – и сдал её блестяще. После чего, отказавшись от чисто символической баночки пива, улёгся отсыпаться.

Проснулся он почему-то сидя.

В следующий момент Шкипер заорал на него так, словно он впустил Джулиана в штаб-квартиру, да ещё и помог затащить внутрь акустическую систему.

– Ковальски!

– А?.. Громкость-то сбавь, я не глухой... – забормотал он, сонно жмурясь. – Скоро буду...

Вместо того чтобы оставить его в покое, его встряхнули – и, похоже, далеко не в первый раз.

– Ко-валь-ски! Подъём!

Он кое-как разлепил веки.

– Ты меня видишь? – вопросил его Шкипер. – Слышишь?

– Тебя сложно не увидеть и тем более не услышать, – Ковальски потёр глаза.

Шкипер с облегчением выдохнул.

– Наконец-то... Так, вы двое – руки в ноги и на разминку! Рико, ты за старшего.

Ковальски зябко повёл плечами, не особенно желая сейчас оставаться наедине со Шкипером. Он уже успел взглянуть на настенные часы и понять, что побудку он проспал.

– Что с тобой? – тихо и серьёзно спросил Шкипер, когда Рико с беспокойно всматривавшимся в него Рядовым ушли.

– А что со мной?

– Я не мог тебя разбудить. Когда я объявил подъём, ты проворчал, что сейчас встаёшь. Потом – что уже проснулся и встаёшь. Только ни черта ты не проснулся до нынешнего момента.

– А-а... – протянул Ковальски, раздумывая, как объяснить Шкиперу понятие «хроническая усталость», если тому на это было плевать. – А ещё что-то я говорил?

– Ты сказал что-то насчёт «говнюка паршивого», но я не разобрал, о ком именно ты говорил.

– Ясно.

Несколько мгновений тишины.

– Что «ясно», мать твою?! – взорвался Шкипер, схватив его за плечи. – Ты ничерта не слышишь, отвечаешь мне, не помня этого, а теперь тебе всё «ясно» без каких-либо разъяснений! Это не норма, Ковальски! Объяснись!

– А что тут объяснять? – тускло вопросил Ковальски. – Я устал. Я вымотался. Мозг должен дать организму отдохнуть, когда резервы заканчиваются, и плевать он хотел на всё остальное. Прямо как ты.

Шкипер, кажется, опешил.

– Та-ак... значит, говнюк паршивый – это я? – уточнил он почти ровно.

Ковальски пожал плечами.

– Я спросил тебя!

– Оставь меня в покое хотя бы на сегодня. Если ты ничего не понимаешь – или не хочешь понимать, что более вероятно, – если ты тупой, то я дам тебе подсказку: дай мне нормально отдохнуть.

– Если я что? – неверяще уточнил Шкипер.

– Тупой, – с отвращением выплюнул Ковальски, выбрасывая из себя вдруг нашедшийся в нём кусочек ненависти. Если этого не сделать, она будет его травить, если сделать – травить будет Шкипер... но выбирать было уже поздно. – Ты действительно тупой, если не слушаешь ни предупреждений, ни совести. Хотя о последнем, наверное, нечего и говорить.

– Ковальски... ты совсем охренел?

Он снова пожал плечами. В тихом голосе Шкипера почему-то не было ни гнева, ни ярости, ни холода. Только удивление... и ещё что-то странное, разобраться в чём он не мог, и даже не собирался этого делать.

– Я устал. Вот и всё.

Удивительно, но после этого его на целый день оставили в покое.

На следующий Шкипер появился у него. Теперь уж точно будем прощаться, подумал Ковальски, не поднимая взгляда; сделал он это только тогда, когда Шкипер приблизился к столу.

В глазах у того было что-то непонятное. Примерно так же Шкипер смотрел на него, спрашивая, чего он хотел... Неужели опять переклинило?

– Есть у меня ощущение, что ты всё делаешь для того, чтобы я взбеленился и послал тебя куда подальше, – негромко произнёс тот, и Ковальски чуть не хлопнул себя ладонью по лбу: действительно, переклинило... – Только вот я тебя никуда отпускать не собираюсь.

Ему пришли официальные результаты аттестации с рекомендациями, догадался Ковальски. Он мог точно сказать, что там было; там его выдвигали на рассмотрение к повышению.

– Знаешь, Ковальски, честность – хорошая вещь. Давай-ка будем честными друг с другом.

Обычно, когда произносилась эта фраза, она означала, что честным никто ни с кем не будет. Или как минимум что-то будет скрыто. Это Ковальски научился за жизнь понимать.

– Допустим. И что дальше?

– Ты ведь всё понял. И понял, что я хочу с тобой делать, особенно когда ты выделываешься. И ты не прекратил.

– И что? – устало спросил Ковальски. – Что дальше-то? Я-то ничего не хочу с тобой делать. И, кстати, быть честным – не значит избегать называть вещи их именами.

– Да ну? – Шкипер слегка склонил голову набок. – А у меня есть ощущение, что тебе так же нравится меня бесить, как мне нравится, когда ты со мной споришь. Давай лучше договоримся по-хорошему вместо хождения вокруг да около и мотания друг другу нервов.

Ковальски отправил ему долгий взгляд. Что Шкипер собирался делать?.. Попытается всё-таки завязать с ним интрижку? Шкипер-то мог: тот прекрасно знал, что ему польстило бы завести отношения со старшим по званию.

Он вдруг отчётливо понял, что по-хорошему не будет. Шкипер не хотел давать ему повышение, и поэтому по-хорошему не будет никак.

– Я уже говорил, чего я хочу, – негромко произнёс он, внимательно наблюдая за выражением лица Шкипера. В теории, можно было согласиться, чтобы именно что помотать нервы Шкиперу... хоть моральное удовольствие получить.

Хотя, если быть честным с самим собой, лицо Шкипера внизу уже доставило бы ему удовольствие, выходившее за рамки морального.

– А без этого ты никак не хочешь?

– А ты что, не хочешь сам? – он перешёл на вкрадчивый, практически интимный тон, насмешливо щурясь. – М-м? Шкипер?

Зрачки у Шкипера, непроизвольно наклонившегося к нему, слегка расширились. Что-то тот себе представлял, судя по затянувшейся паузе. Ну, либо у Шкипера окончательно потечёт крыша, либо благоразумие возьмёт верх. К первому ещё было куда толкать...

– Хочешь?

– Никаких лишних движений с твоей стороны, – хрипловато произнёс Шкипер. – Ты меня услышал?

– А то что? – Ковальски прищурился ещё немного. Он знал, что взгляд у него сейчас буквально смеялся, и что этим можно было так взвести Шкипера, что тот ещё с десяток минут не в силах будет успокоиться.

– Зубы у меня ещё на месте, – предупредил тот. – Осторожнее.

И, выпрямившись, оценивающе поглядел на стол, а потом присел. Ковальски взялся за подлокотники стула, собираясь немного отодвинуться, но на него рыкнули из-под стола:

– Сидеть!

Не хочет, чтобы я его видел, сообразил Ковальски, усевшись поудобнее. Забавно...

Его брюки расстегнули, и он внезапно осознал, что с ним сейчас действительно будут что-то делать. И кто! Да ещё где! У него аж кровь толкнулась вниз, облегчая Шкиперу задачу. Или не облегчая: так-то тот мог сказать, что ничего он не хотел, и просто уйти, скорчив оскорбленную невинность.

Шкипер тем временем высвободил его член из трусов – и без каких-либо прелюдий сунул в рот. Ковальски аж дрожь пробрала от внезапной смены среды. Тепло... почти горячо. И крайне приятно. Он машинально потёр плечо Шкипера коленом, выражая это самое приятно, и его вдруг выпустили.

– Ноги успокой, – буркнул Шкипер почти что обычным командным тоном.

– Шкипер, – протянул он недовольно. – У меня, как у нормального человека, есть потребность выразить отношение к тому, что происходит. Обратная связь называется. Слыхал о такой?

– Я что-то недоходчиво сказал? – донеслось из-под стола, и Ковальски едва не рассмеялся. Ограничить зрительный контакт, чтобы хотя бы пытаться командовать в таком положении... даже зная о том, что оттуда обычно просили. Да, нужное делалось и так, и так, но форма запроса... что ж, Шкипер был Шкипер. Просить было не в его стиле. – Для связи слова есть. Давай-ка, поговори со мной, детка. Ты это прекрасно умеешь.

– А тебя разве не бесит, когда я треплюсь? – переспросил Ковальски, сразу же после этого поняв, для чего ему велели болтать: Шкипер собирался как минимум развлечься его интонацией и паузами. Можно было, конечно, чисто в рамках контрмеры устроить тому концерт и послушать уже Шкипера, которого переклинило бы ещё больше, но после этого ему будет неудобно смотреть самому себе в глаза.

Ответа он ожидаемо не получил: Шкипер опять взялся за его член. Делать этого тот, естественно, не умел, но выражение «сосать», похоже, воспринимал буквально, и действительно посасывал его, как будто дорвался до давно вожделенного леденца.

– Говори! – напомнил ему Шкипер, ненадолго оторвавшись, и он прикусил губу. Он настолько смешанные чувства испытывал, что того хотелось просто оттолкнуть; о каких тут разговорах могла идти речь...

Мозг с отвращением выбросил на берег напоминание о женщинах, и его это резко отрезвило, словно его окатили холодной водой. И в самом деле, не отбивай у него Шкипер всех женщин, он мог бы получать сейчас то же самое от кого-то, кто нравился бы ему куда больше, не говоря уже об умении. Ну, я тебе устрою, мысленно пообещал себе Ковальски.

– Во-первых, полегче. Ты уже перебираешь, это не очень приятно.

Шкипер без возражений перестал напирать, и по нему пробежали мурашки. Вот это уже было очень даже хорошо...

– Славно. Вот теперь ты на верном пути.

– Ковальски! – возмутился Шкипер, не выдержав.

– Молчи и занимайся делом, – Ковальски потихоньку начал наглеть. Опять-таки, одно из двух: либо он выведет Шкипера из себя, и к нему больше не подойдут (что было бы замечательно), либо он просто оттянется по полной программе. – Сам на это подписался, я тебя ни за язык не тянул, ни за руки не держал. Как и... – он сглотнул, смачивая пересохшее горло. – Как и на мои разговоры. Сам просил!

Шкипера даже последний крючочек не зацепил. Однако Ковальски почувствовал, что тот начал повторять движение, на котором у него в горле и пересохло. Неужто настолько хотел послушать его запинавшегося?

– И вот что ты хотел получить от... моих слов? – продолжил он, незаметно взявшись за стол. Либо у Шкипера во рту вдруг сделалось жарче, либо у него так кровь разгорячилась... скорее, последнее. В последнее время он ловил себя на том, что процесс выбешивания Шкипера доставлял ему определённое удовольствие. – М-м? Хочешь меня... слушать? Вылавливаешь паузы? Хочешь самолюбие своё потешить, бессовестный ты...

Он прикусил губу, пережидая те несколько секунд, пока у него перехватило дыхание.

– Кто?

– Сам... знаешь.

У него снова перехватило дыхание – от намёка на строгость, который Шкипер едва-едва сумел из себя извлечь, и от специфической нотки в голосе, которую он умудрился расслышать. Вот это было очень интересно...

– Нравится меня слушать, Шкип, а? А может быть... может быть, тебе вообще всё это нравится? И говорить... тебе нужно было, чтобы я говорил для того, чтобы я отвлёкся и не понял, что ты там и сам... в восторге?

На это ему почему-то не ответили.

– Что молчишь, Шкипер? Я угадал? Чем ты там ещё... занимаешься?

Снова тишина. Но нему почему-то показалось, что Шкипер притих. Эх, заканчивалось у него дыхание на нормальные разговоры, но ещё чуточку он, чёрт побери, из себя выжмет...

– Не думал, что ты воспринимаешь буквально... насчёт сосать... это ещё ладно... но чтоб про дрочить в уголочке...

Бессловесно зарычав, Шкипер толкнул стул и выбрался из-под стола, взъерошенный, раскрасневшийся, с совершенно ошалевшим взглядом... Понятно, почему женщины так тащатся, подумал Ковальски почти безмятежно, несмотря на то, что в остальном угрожающий вид нависшего над ним Шкипера мог неслабо пощекотать нервишки.

А потом Шкипер опустился на пол, с видимым удовольствием распрямил спину, и опять уткнулся между его ног; плечи у него рвано задёргались, словно тот что-то торопливо расстёгивал на себе... а потом одно из них тихонько размеренно задвигалось, полностью выдавая текущее занятие своего владельца.

Ковальски ошалело ухмыльнулся, запрокидывая голову. Кто бы знал... интересно, это Шкиперу и в самом деле нравилось, или тот настолько желал получить ответную услугу, что от одного предвкушения так взвёлся?

– Говори, – хрипло потребовал у него Шкипер в перерыве.

– Что, нравится мой голос?

Тот угукнул. Несколько мгновений Ковальски раздумывал над тем, не послышалось ли ему, а потом, испытав непривычную по отношению к Шкиперу тягу поощрить честность, потянулся к тому, касаясь волос, и его тут же поймали за запястье.

– Ага, конечно. Только у меня обе руки свободны... в отличие от тебя.

Он зачесал слегка растрепавшиеся волосы Шкиперу, невзирая на поднятый на него предупреждающий взгляд, и коротко огладил, сразу же убрав руку: жутко захотелось потянуть. Так, чтобы аж в глотку головкой упереться... ох, после всего – посмотрел бы он, как Шкипер его членом давится. Но это уже было из разряда фантастики.

Впрочем, картинка, нарисованная ему воображением, довела-таки его до околопикового состояния, и он хрипло предупредил:

– Ещё полминутки, и я всё. Пусти.

Прикрывший глаза Шкипер вообще не отреагировал, словно и не услышал, и он даже не стал повторять; предупредил – и достаточно.

После первой же вытолкнутой порции спермы ничего не случилось, а вот после второй Шкипер вздрогнул, словно очнувшись, и отодвинулся, тяжело дыша и морщась.

– Ну, как бы, да, не райский нектар, – отозвался на его выражение лица Ковальски, расслабленно откинувшийся на спинку стула. – Мог и заранее догадаться.

Шкипер взглянул на него так, словно не понимал, почему вообще тут находился.

– Раковина там, – указал Ковальски в противоположный конец лаборатории. – Можешь и полотенце взять. Оно, правда, не первой свежести...

Молча поднявшийся на ноги Шкипер туда и направился. Полоскался тот долго, так что Ковальски успел кое-что обдумать; в частности, то, что было делать дальше. Делать минет Шкиперу он вообще не хотел: памятуя зашкаливающее у того желание доминировать – мало ли к чему могли принудить...

Когда Шкипер доплескался, он поднялся, собираясь привести и себя в порядок. А вот когда он оглянулся, отмывая ладонь, прежде предусмотрительно подставленную под головку члена, Шкипер сидел на его стуле, взявшись за опущенную вниз голову. Ого, подумал Ковальски, даже не зная, что по этому поводу думать ещё. Может быть, сейчас стоило и вовсе вытереть руки и тихонько уйти от греха подальше...

Шкипер сидел, уставившись в пол, на котором совсем недавно протирал штаны на коленках, и пытался понять, почему случившееся вообще случилось. В какой момент у него отключился мозг? Зачем вообще нужно было понукать Ковальски говорить, когда тому следовало бы заткнуть рот? Этот чёртов голос транслировал незаметную долю яда, токсина, от которого начиналось просто какое-то помутнение рассудка, и он уже прекрасно знал, что лучше было не слушать Ковальски, чтобы не попасться... так какого, мать его, чёрта?

– Ковальски... поди-ка сюда.

Вытиравший руки Ковальски немного помедлил, снова бросив взгляд через плечо. Сейчас по внешнему виду Шкипера сказать ничего нельзя было.

– Что? – спросил он, приблизившись, хотя, рассмотрев выражение взгляда Шкипера, уже начал догадываться, что.

– Ближе. Ну? – тот раскрыл ладонь кверху, но он не стал обманываться и касаться её. – Ты там кое-что говорил насчёт «друг другу», так что давай. Вперёд... и вниз.

– Сейчас? – переспросил Ковальски, кое-что уже сообразивший.

– Сейчас! Когда ж ещё? Давай, на пол!

Ковальски слегка наклонился, глядя ему в глаза.

– А я не хочу, – спокойно сообщил он.

– Ты обещал! – возмутился Шкипер. – Говорил же!

– «Говорил» не равно «обещал». Мало того, я не буду здесь. Не собираюсь я этим заниматься где попало. Хочу как все нормальные люди: чисто и в кровати.

Шкипер попытался поймать его за ворот, но он, уже этого ожидавший, успел отпрянуть.

– Ты мне условия выдвигаешь? – тот нехорошо прищурился.

– А ты не пришёл со своими условиями?

«Либо соглашайся, либо ничего не будет», – без труда прочёл Шкипер во взгляде Ковальски. Его это чуть не взбесило, хотя он чувствовал, что вроде как было честно...

– Допустим, – процедил он. – Что тебе ещё будет угодно?

Яд пропал впустую, потому что Ковальски потянулся к нижнему ящику стола, где у него были сложены сувениры с некоторых их заданий, и извлёк оттуда наручники. Настоящие. Само обладание этой вещью доставляло ему некоторого рода удовольствие.

Выражение лица Шкипера, перед глазами которго закачалась расстёгнутая дужка, доставило ему ещё большее.

– И кого из нас ты собрался пристегнуть?

– Ну, не себя же. Я же сказал: чисто. Без твоих замашек.

Шкипера очень невовремя снова утащили на глубину размышления о том, почему же, всё-таки, всё так получилось. Вроде был в своём уме, вроде и понимал, что делал и для чего именно (и, самое-то главное, где и чем следовало ограничиться), а так пошёл на поводу, как, наверное, даже Рядовой не ходил...

– Да ты манипулятор, Ковальски...

– И что? – сложив руки на груди, тот прислонился к столу, спокойно глядя на него в ответ. – Люди с большей охотой делают то, что им нравится или хочется сделать, чем из-под палки.

– Да ну? А насколько я помню, тебя раньше всё устраивало. Что ж ты ко мне пошёл, раз у меня всё из-под палки?

– Не перекручивай. Не всё.

Шкипер прищурился сильнее, вцепившись взглядом Ковальски в лицо. Тот покачивал свободно висевшим браслетом наручников, и эта вещь, неуместная здесь, отвлекала его внимание на себя, тускло поблёскивая. И Ковальски специально это делал.

Что из того, что он делал сам, было результатом его собственного заскока, а что – делом рук Ковальски?

– Ты видишь сам, – спокойно продолжил тот. – Я не выгляжу человеком, сразу внушающим уважение и страх. И, в отрыве от званий, далеко не у всех возникает желание повиноваться моим приказам. К тебе я пошёл, потому что ты внушал. И потому что у тебя никому не позволено никого задирать. Кроме тебя самого, разумеется, но уж начальство потерпеть можно. А теперь я вырос, Шкипер. Теперь мне не нужно крыло, теперь я умею справляться сам.

Подводит к тому, что собирается уходить, сообразил Шкипер. Снова. Но зачем? Ждёт, пока ему и в самом деле не покажут на дверь? Или... Чёрт. Стервец просёк, что я очень не хочу его отпускать, догадался он. И собрался права качать.

– Что ты хочешь? – резко спросил он, по привычке собравшись просто надавить и задавить. – Тебя тут никто не ущемляет, лаборатория есть, время на неё есть, чего ты ещё хочешь? Вертеть ты мной не будешь.

Вместо того чтобы изобразить всем лицом ехидное выражение, так и говорившее «ой, а что тогда только что было?», чего Шкипер отчасти ожидал, Ковальски стиснул зубы, выпрямившись во весь рост, и медленно, позвякивая в наступившей тишине каждым звеном цепочки наручников, положил их на стол, не сводя с них взгляда.

Шкипер вдруг почувствовал себя так, словно его здесь не было. В конкретный момент времени его для Ковальски не существовало, и это ощущение принесло ему настолько сильный дискомфорт, что он чуть не заёрзал на стуле; он так привык, что Ковальски всегда на него реагировал, что ему показалось, будто его в чём-то обделили.

А затем на него обрушилось внимание, которого он ждал. К нему подступили немного ближе, и ему пришлось поднять голову, чтобы взглянуть на Ковальски, сделавшегося ещё выше обычного, в глаза. Тот наклонился, словно позволяя рассмотреть себя, и до Шкипера вдруг дошло: вот это – Ковальски в ярости. Не злой и громко ругающийся неизвестными даже ему научными завёртами, не сердитый... Ковальски по-настоящему в ярости.

Господи, как красиво, подумал опешивший Шкипер, просто рассматривая и пытаясь запомнить.

– Не ущемляют, значит, – негромко выговорил бледный Ковальски, глядя на него колючими, посветлевшими глазами-льдинками. – Скажи-ка, хорошо было с Дорис? С Евой? С – навскидку, потому что мне считать уже тошно, – ещё дюжиной женщин, которых ты у меня отбил? С каждой, сука ты паршивая? Стоило оно того?

До Шкипера, пребывавшего в ступоре, не сразу дошло, что только что прозвучало в тихом, плавно лившемся голосе Ковальски. И момент возмутиться он упустил. Но вот так в глаза назвать его сукой, да ещё совершенно спокойно... и это благоразумный Ковальски, не позволявший себе ничего и за глаза...

У него возникло такое ощущение, словно над ним надругались. Каким-то непонятным образом, но надругались.

– Ковальски... нельзя просто так взять и...

Тихий голос Ковальски без труда перекрыл его собственный, ослабший от шока, и беспрепятственно полился дальше:

– Нельзя просто так взять и увеличить кому-то нагрузку за озвученные рекомендуемые пределы, а потом изъявлять недовольство по поводу естественным образом проистекающих из этого проблем.

Он ещё и способен так формулировать, подумал Шкипер, продолжая пялиться. Чёрт уже с ним; со всем – где он ещё такое увидит...

– Если ты не законченный идиот, ты её снизишь, потому что на данный момент ты так и выглядишь. И если тебе кто-то нравится, наверное, нужно делать что-то другое, а не пялиться, нагружать сверх меры и трахать конкуренцию, представляя этого кого-то у себя на столе.

Шкипер взял самого себя за запястье, поймав себя на желании потянуться к Ковальски, усадить к себе на колени и хорошенько так, со вкусом облапать. У него аж напряглось всё внизу от этого желания.

– А вот это, – выпрямившись, Ковальски сгрёб со стола наручники и упрятал их обратно в ящик. – Будет лежать и никуда не пропадать, как некоторые документы. Это уже личная вещь.

– А то что? – протянул Шкипер, очнувшийся, когда Ковальски сдвинулся с места.

Ковальски бросил на него взгляд из-под ресниц.

– Увидишь.

И вышел.

Шкипер остался переваривать всё увиденное и услышанное. Раз уж Ковальски буквально сам признался в манипулировании... что из этого могло быть произнесено с умыслом? Хватило бы тому на такое самообладания? Или ему сейчас выговаривали без всякой задней мысли?

Интересно, как Ковальски угадал про стол...