Шторм и Крепость (1/2)

В последнее время Ковальски пребывал в несколько подавленном расположении духа, никак не желая верить пришедшей к нему догадке. Но статистика была неумолима.

Статистика сообщала, что Шкипер ему мешал. Примеров у него было много, но он выделял для себя знаковые.

Первым таким была Лола. Первым – потому что с этого ему следовало ну хоть что-нибудь заподозрить, но на это ему на тот момент не хватило свободных мыслительных ресурсов. Была красавица Лола, на которую он периодически засматривался, и Шкипер незамедлительно в неё вцепился; и это был уже не первый похожий случай.

Вторым была Дорис. Шкипер знал, что у него было к Дорис... и Шкипер был с ней. Выразиться иначе у него не поворачивались ни язык, ни мысль, а тут-то и было впору задуматься... но ему не хватило духу.

Третьим... Ева. Он хорошо помнил, как засмотрелся на Еву, показавшуюся ему тогда идеальной. Ему показалось, что в ней было всё, чего он хотел. И через две недели после этой встречи, когда он, аккуратно подбивавший к ней клинья, раздобыл билеты на интересовавшую их обоих научную выставку, – вуаля! – Шкипер уже тащил её куда-то в сторону отеля. Он имел несчастье увидеть их, когда выбрался на местный мелкий рынок за столь же мелкими деталями. И ни на какую выставку на следующий день с ним не пошли. Вот тогда ему следовало как минимум кое-что у Шкипера спросить, а то и высказаться – но ему не хватило смелости.

Такое ощущение, что Шкиперу нужно было понадкусывать всё, до чего он намеревался дотянуться. Выхватить вишенку с каждого пирожного, на которое он нацеливался. Толкнуть его стакан, в который бармен смешивал коктейль (а вот это случалось даже буквально). И при всём при этом у них не было каких-либо открытых конфликтов или точек конфронтации, чтобы так себя вести; наоборот, Шкипер был дружелюбен большую часть времени. Не сказать чтобы корректен, конечно... некоторые его подколки близились к выходившим за рамки.

Только с течением времени уколы становились всё острее и ожесточённее. Он не понимал, почему; быть может, Шкипера бесило отсутствие какой-либо реакции с его стороны. Или ещё что-нибудь, только тому и ведомое. Но неужели нельзя было просто взять и поговорить, выяснить, как все нормальные люди, что не так, и о чём-то договориться?

В общем, статистика сухо и неумолимо сообщала ему, что Шкипер ему мешал, что Шкипер его невзлюбил, но он не мог сам отнестись к этому столь же сухо и безэмоционально. К тому же, он не знал, как обращаться с вопросом по этой теме к Шкиперу, и хорошо понимал, что в ответ мог получить в лучшем случае непонимание, если тот даже не собирался это обсуждать. Поэтому сперва он задумался о себе: Шкипер Шкипером, но неужели ни одна женщина не могла бы заинтересоваться им сильнее, чем тем? Как известно, каждому своё, и из этого исходило, что кому-то он должен был подойти лучше Шкипера. Так почему же этого ни разу не произошло? Или он был настолько нерадивым, что таких женщин было очень и очень мало, и нужно было продолжать искать?

В конце концов, он задал этот же вопрос Рико, опустив любое упоминание Шкипера (Рядового спрашивать он пока что не стал, понимая, что мальчик мог всё сообразить).

– Мямля, – коротко ответил тот.

– Что? – переспросил Ковальски, решив сперва, что ослышался.

– Мямля, – тем же тоном повторил Рико, и брови у Ковальски сами собой поползли вверх. Почему Рико себе позволял... – Ты даж' счас не мошь мне ничё ответить. Даж' по морде не съездишь. Потому чт' мямля. Вот и бабам неинтересен.

Управившись с лицом, Ковальски слегка наклонился, заглядывая Рико в глаза, и, немного поглядев в них, выпрямился, сразу же безразлично отворачиваясь. Минус Шкипер, а теперь и минус Рико... какая разница. Похоже, в его жизни пролегла очередная чёрная полоса, немного более глубокая, нежели предыдущие, так что не было особой разницы – всё и так катилось по наклонной. И лишний раз терзать себя размышлениями о «что» и «почему» не имело смысла.

А вот что имело смысл, так это его дальнейшие действия. И он сосредоточился на их обдумывании, больше не обращая внимания ни на что вокруг.

Первым делом он перестал выбираться из лаборатории без насущной необходимости: раз в его жизни случилась чёрная полоса (которая подкралась к нему так незаметно, что он даже не понял, когда именно в неё угодил), то контактировать с этой самой жизнью он не особенно хотел. Такие периоды у него уже случались, и они обычно были довольно длинными, так что одиночество не было для него чем-то новым, как и длительная самоизоляция. Заняться ему было чем; ему всегда было чем заняться... особенно теперь.

– Эй... ты чё, обиделся? – поинтересовался у него Рико через несколько дней.

Ковальски ненадолго поднял на него взгляд. Он не заговаривал без нужды ни с кем, но Рико заметил это только касательно себя; неудивительно, учитывая, что с тем он проводил больше всего времени прежде.

– Нет.

Ему сейчас было просто всё равно. Он выстроил небольшую стеночку внутри себя, чтобы разочарование не мешало ему заниматься собой, и ждал, пока оно за ней и переварится.

– А чё не подходишь?

– Не хочу. Если это всё, что тебе нужно было, можешь меня покинуть.

– Да ты охренел.

Ковальски вздохнул, забрасывая за стенку ещё унцию разочарования, но от папки с документами не отвлёкся.

– Проваливай, пожалуйста. Пока по-человечески прошу. Так понятнее?

Хмурясь, Рико убрался, не добившись от него ничего вразумительного. Затем кто-то заслал к нему Рядового, дабы справиться о том же, но мальчика он просто завернул с порога, радуясь тому, что хоть кто-то тут его ещё воспринимал. Выплёскивать яд на того не хотелось.

После этого впору было бы ожидать Шкипера, но через двадцать минут он об этом и думать забыл, возясь с документацией. Иногда он всё это запускал, просто сваливая в одну папку и один же ящик стола, а теперь пришла пора привести всё в порядок.

Больше у него никто ничего не спрашивал по поводу его затворничества. Иногда ему казалось, что Рядовой снова хотел с ним об этом заговорить, но того что-то останавливало; он даже догадывался, что: обычно при этом отправлялся короткий нерешительный взгляд в сторону Шкипера. Это было в некотором роде предсказуемо. Действительно, почему бы не подпортить ему существование ещё немного?

Дальше дни потекли ручейком. Он продолжал заниматься собой, расти над собой же, наметив себе кое-какие цели: это было полезно, что бы он в итоге ни решил делать. А мозг всё чаще выносил на берег мыслишку о том, что он здесь не навсегда, и что он не был тут на привязи, как некоторые – у него были и другие пути. Другие возможности. Пока его никто не трогал, у него было время на то, чтобы ознакомиться с этими возможностями и подтянуть квалификацию.

И, говоря о некоторых – рефлексия принесла ему первые плоды, и один из них сообщал о том, что на Рико он обиделся зря. Рико всегда был прямолинейным и всегда прямо и честно отвечал на заданные вопросы; просто настроение у него на тот момент было крайне паршивое, чтобы, как обычно, просто проигнорировать неприятный ответ. Хотя процентов на тридцать Рико был виноват – давно пора было научиться придерживать что-то слишком обидное при себе или смягчать; они, всё-таки, друг другу были не чужие люди.

Впрочем, пока что он всё равно был обижен, и продолжал обходить того стороной. Тридцать процентов – это всё же весомо.

– Ковальски... – всё-таки обратился к нему Рядовой, улучив момент. – У тебя что-то случилось?

– Нет. Почему спрашиваешь?

– Ты... – Рядовой помялся. – Ты от нас отдалился. Ты больше не рассказываешь, что ты тут делаешь... и не заводишь разговор первым.

Ковальски просто промолчал, рассматривая мальчика и раздумывая о том, что вообще стоило говорить.

– Я заметил, – добавил тот с мягким нажимом.

– У каждого в жизни наступает такой момент. Не переживай.

– Это из-за Дорис? – продолжил выпытывать у него Рядовой. – Ты с того раза как будто сам не свой. И больше не ходил...

– И да... и нет, – туманно ответил он. – Где Шкипер?

– В ванной засел.

– Ага... а скажи мне, он в последнее время куда-то уходил?

– М-м... а что именно ты имеешь в виду? – заюлил Рядовой, глянув на дверь.

– Не придуривайся. Ты прекрасно понял, что речь о свиданиях.

– Нет, на свиданки он точно не бегал.

Ковальски усмехнулся, мысленно ставя себе галочку.

– А? – Рядовой изумлённо уставился на него. – Вы что-то не поделили?

– Именно что поделили, – усмешка Ковальски стала немного шире. – У нас вообще много общего. Спасибо, малыш. Иди, пока тебя не поймали.

– Откуда ты?..

Рядовой попятился. Ковальски понятия не имел о том, что тот сейчас в нём увидел, но на лице у того в изумление примешалась озадаченность и некоторое потрясение.

Затем мальчик и впрямь ушёл.

Ещё через несколько дней к нему наведался сам Шкипер. Собственной персоной.

– И чем же ты, всё-таки, тут так тихонько занимаешься? – размеренно поинтересовался тот; в его интонации сквозил странный намёк, которого Ковальски не мог понять. – Необычно тихо для тебя. Ничего не взрывается, не искрит, даже не пахнет ничем подозрительно... м-м?

Что-то внутри него попыталось спасовать перед Шкипером. Так происходило всегда, когда Шкипер был чем-то или кем-то недоволен, но у него эта часть была куда меньше, чем у Рико и Рядового, а в последнее время она у него и вовсе почти выгорела. А уж после того, как он выяснил, что Шкипер никуда не ходил за прошедшее время...

Не услышав ответа, Шкипер, рассматривавший содержимое его книжной полки, обернулся. И в несколько шагов, плавно слившихся в один длинный, оказался перед его столом.

– Я спросил.

Подняв глаза, Ковальски столкнулся со взглядом Шкипера, прочесть в котором ему ничего не удавалось. Странный прищур, странное выражение. Он не мог определить, потому что раньше он этого не видел.

– Я думал, у тебя твоя обычная череда риторических вопросов.

– Что ж, пусть будут риторическими. Почему бы и нет, – Шкипер обогнул стол, двигаясь плавно и неспешно, словно крупная грузноватая пантера, и, не касаясь стола, наклонился поближе к колонкам, создававшим комфортный уровень шума, сделавшись некомфортно близко к Ковальски. – Тяжеляк? – точно определил он. – Да ещё и немецкий...

Ковальски не ответил, продолжая читать. Точнее, приходилось уже только делать вид: когда Шкиперу нужно было, тот создавал очень отвлекающий эффект собственного присутствия. Только зачем было это делать сейчас...

– Скажи-ка, чисто из любопытства... а есть исследования, отображающие корреляцию между музыкальными предпочтениями и сексуальными? Или её нет?

Ковальски не сумел удержать на месте ехидно изогнувшуюся бровь. Ну и вопросец... под стать взгляду. Такой же странный. И чего от него хотели таким добиться? Смущения? Или просто сбить с толку?

– Нет.

– Исследований или корреляции?

Он поднял взгляд и наткнулся им на Шкипера, всё ещё не выпрямившегося.

– Корреляции.

На этот раз он не опустил глаза, прямо глядя в ответ, и ощутил вдруг странное напряжение.

– Ага... – Шкипер разогнулся, распрямив спину. – А где кантри, Ковальски?

Он помедлил с ответом, пытаясь разобраться в подоплёке разговора; оттого, что ему это всё никак не удавалось, очень хотелось ответить в рифму, и он взял ещё парочку добавочных секунд на то, чтобы справиться с этим желанием.

– В другой папке.

Кантри ему не приедалось, но ему от него слишком хотелось двигаться; оно сейчас было ему, в основном сидевшему на одном месте, ни к чему.

Прекрасно уловивший паузу Шкипер приподнял бровь, смерив его взглядом.

– Ты бы выползал почаще на свет божий, – внезапно сменил он тему. – А то скоро жить тут начнёшь.

– Не худшая перспектива, – проворчал Ковальски в ответ.

Мгновение на него просто смотрели. Затем Шкипер снова оказался ближе.

– Я сказал, – его взяли за уголок воротничка рубашки, лежавший над пуловером, и несильно оттянули. – «Выползать на свет божий». Это значит выползать. Без пререканий.

Парочкой недель назад пререканий, возможно, и не возникло бы. Однако отвечавшая за беспрекословное исполнение приказов Шкипера часть у него и в самом деле изрядно попортилась.

– Разрешите выходить, – негромко проронил он, полностью опустив вопросительную интонацию.

Прищур Шкипера немного сузился.

– Разрешаю, – процедил тот. И, отпустив воротничок его рубашки, вышел с таким видом, будто услышал просьбу проваливать.

И что это было?..

Решив не заморачиваться, Ковальски сосредоточился на работе.

Шкипер же завернул к себе в кабинет и взялся мерить его шагами, пытаясь успокоиться. Его аж потряхивало. Он чувствовал, что Ковальски начинал выходить из безусловного подчинения, что его жутко раздражало; ещё он чувствовал сродство того рода, что обычно возникало перед соперничеством: Ковальски медленно, но верно дозревал до повышения. А это будет последний чин, на котором он ещё мог того удержать. И Ковальски всё равно к нему шёл, всё равно развивался, всё собирал по одной ниточки, из которых можно было сплести столь необходимый для созревания кокон, несмотря на то, что он эти ниточки беспощадно дёргал, не желая отпускать столь ценные мозги. И дёргал так, чтобы выбить из равновесия. Но Ковальски тут же изрыгал из себя часть эмоций, возвращаясь на тяге от этого выброса на должную планку, и всего лишь оставался в кратковременном шоке, вместо того чтобы послушно засесть в уголок на пару недель или месяцев, всё переваривая, и позабыть о поиске нитей.

Вот только из своей паутины Шкипер не собирался позволять их вытаскивать даже гусеничке с норовом.

Было что-то ещё. Что-то в нём вздыбливалось, когда он думал о том, что не собирался отпускать Ковальски куда-либо, но он не понимал, что это было, отчего ощущал двойной дискомфорт. Зато со спорившим с ним Ковальски было всё ясно. Спорившего Ковальски хотелось завалить на стол (или куда придётся) и трахать, пока не растеряет возражения. Странно, но, по крайней мере, понятно.

Шкипер забрёл к нему на следующий же день, и от его вида, говорившего о том, что кто-то вовремя не остановил варивший горшочек, Ковальски стало не по себе.

– Ковальски-и...

Даже интонация говорила о том, что у Шкипера что-то было на уме.

– Я слушаю.

– У нас скоро важная дата, если ты забыл. Мальчики, насколько я заметил, подарки уже купили.

Ковальски бросил взгляд на календарь... и понял, что проворонил момент, когда следовало начинать искать подарки. Так они праздновали день формирования отряда, который, по сути, был личным праздником Рядового, именно тогда и принятого; Шкиперу было просто влом делать три праздника в году на каждого из них.

– Завтра что-нибудь присмотрю, – отозвался он, снова утыкаясь в свежую статью из свежего же выпуска научного журнала. Какое счастье, что теперь можно было подписаться на электронную рассылку, а не на кипу бумаги...

– Ты не хочешь со мной говорить?

– Не понял вопроса, – Ковальски опять поднял глаза, наткнувшись всё на тот же странный взгляд Шкипера.

– Отвлекаешься. Я прихожу с тобой поговорить, а ты отвлекаешься.

Потому что у меня тут вещи интереснее тебя, подумал Ковальски, пожимая плечами.

– Я тебя слушаю. Я могу слушать, не глядя; насколько тебе должно быть известно, в получении информации, передаваемой с помощью звука, глаза никак не участвуют.

Шкипер почему-то дослушал, не перебивая. Взгляд у него был странным.

– Дополнительный канал информации, Ковальски. Даёт воспринимать невербальные сообщения. Задумывался о таком?

– Конечно, – Ковальски отпустил ответный взгляд, попытавшись изобразить такой же, каким на него смотрели. Раз Шкиперу нечем было заняться – пусть ломает голову над тем, что бы это могло значить.

На этом разговор завершился: Шкипер, озадаченно приподняв брови, просто ушёл, не став больше ничего говорить, хотя любил оставлять за собой последнее слово.

Зато следующим утром, едва он приблизился к Шкиперу перед завтраком, ему не дали даже раскрыть рта первым:

– Нет. Закончишь ежедневную программу – тогда пойдёшь.

Он равнодушно пожал плечами. Если раньше он мог бы забеспокоиться о том, что не успеет найти что-нибудь подходящее, то сейчас ему было плевать. Беспокоила только мысль о подарке для Рядового: тому всё ещё хотелось подарить что-то приличное, особенно учитывая, что это, по сути, и был его праздник.

Мальчику он сумел присмотреть фигурку лунакорна, причём не стилизованную, а оформленную под более-менее нормальную лошадь; в прошлый раз он подарил тому фигурку какого-то там принца (он не особенно разбирался в этих мультиках, так что пришлось угадывать), а сейчас ему попалась такая же принцесса, о которой ему все уши прожужжали, так что насчёт подарка Рядовому он был спокоен. Для Рико он, не глядя, ухватил первую же попавшуюся арафатку: тот их постоянно носил и очень быстро убивал, так что он даже не раздумывал и ничего не выбирал; Рико сам на символический подарок напросился.

Был большой соблазн ничего не дарить Шкиперу, но это могло иметь последствия. Был ещё больший соблазн подарить магнитик с каким-либо упоминанием Дании, но после такого его вообще без соли сожрут. Со всеми потрохами.

Вздохнув, он завернул в магазин, в котором бывал несколько раз в год.

– Добро пожа... О! – узнал его Мейсон. – Здравствуй. Ты снова за корабликом?

– Точно, – Ковальски улыбнулся ему, получив в ответ такую же улыбку. – Есть что-нибудь новенькое? А это что?

– Ну... – Мейсон замялся, не желая рассказывать, почему несколько коробок были с приличной скидкой, но и не желая терять постоянного покупателя.

– Ну, говори уже, что с ними не так. Может быть, я даже куплю...

Озадаченно почесав затылок, Мейсон чуточку нагнулся над прилавком и шёпотом сообщил ему:

– Вся партия оказалась с отсутствующими деталями. Где одна, где две...

– Одна-две, говоришь? – Ковальски усмехнулся. – Прекрасно.

Шкипер принял подарок с благосклонным видом, ещё не подозревая, какое его поджидало разочарование. Обрадовавшийся Рядовой долго его тискал, пища; Рико же не менее долго на него смотрел, о чём-то размышляя. От этих двоих ему достались перчатки (наверняка Рико задавался вопросом о том, как это им обоим в голову пришло отделаться друг от друга символическими подарками) и статуэтка из магазинчика неподалёку, на которую он частенько поглядывал сквозь витрину (из разряда тех, иметь которые хотелось, но тратиться на такое было жаль), подумывая о том, что на столе она у него смотрелась бы прекрасно.

Когда он развернул пакет от Шкипера, настроение у него слегка подпортилось. Мало того, что он не любил, когда ему дарили одежду, потому что с размером чаще всего не угадывали, так Шкипер ещё и решил подойти к делу с творческой стороны.

– Надевать-то будешь?

Нацепив на лицо непроницаемое выражение, он стащил жилетку, чтобы футболка нормально на него легла – пусть Шкипер взглянет, раз уж тому так хочется, – и на мгновение ему показалось, что Шкипер не прочь был и без рубашки его видеть. Следом это ощущение пропало.

Когда он натянул футболку, Рико хрюкнул, не сумев удержать прорвавшийся наружу смешок. Должно быть, надпись «не впечатлён» соответствовала его выражению лица даже больше характерно выглядевшего смайлика под ней.

– Восхитительно, – оценил Шкипер, ухмыляясь. – Эк я угадал?

– Спасибо, Шкипер, – елейно отозвался Ковальски, у которого внутри залегло что-то настолько неприятно скользкое, что он не сумел ничего с собой поделать кроме как выбросить это наружу: – Буду демонстрировать её каждый раз, когда кто-то решит продемонстрировать свои недоразвитые лидерские качества.

Ухмылка с лица Шкипера, к его громадному удовольствию, сползла. Вот пусть и подумает теперь, о ком именно шла речь...

– Чё недоразвитые? – осведомился Рико, но Шкипер поднял ладонь, перебивая того:

– Что ж ты праздник портишь? Если у тебя плохое настроение, не надо портить его остальным.

Вот уж не тебе это говорить, подумал Ковальски, скупо и чопорно улыбнувшись.

– Если бы мне не пришлось покупать всё в спешке, я, вероятно, был бы в лучшем расположении духа.

– А кто тебе мешал купить всё за насколько дней?

Он усилием воли удержал улыбку на губах.

– И впрямь. Благодарю за ценное замечание. Очень ценная, а главное – свежая мысль для тех, кто живёт в ногу со временем, – укусил он консервативного Шкипера в ответ. – А теперь я удалюсь, дабы обдумать её и найти место подаркам.

Чуть позже у него появился Рико.

– Дай перчатку, – сходу потребовал тот.

– Зачем?

– В рожу твою постную брошу. Чё ты дуешься до сих пор?

Ковальски, двигавший туда-сюда подаренную статуэтку по столу, чтобы оставить её в исключительно правильном для этого месте, подпер голову ладонью, ненадолго оставив это занятие.

– А с чего ты взял, что я имел в виду тебя? – уточнил он.

– А чё, нет?

– Я сказал «недоразвитые лидерские качества», – напомнил Ковальски. – Я говорил об их наличии вообще.

Несколько долгих секунд Рико соображал. А потом, зашипев так, словно обжёг язык, вылетел из лаборатории.

И почти сразу вернулся.

– Я те сержант! – зло зашипел он вдогонку. – Сам-то недалеко ушёл, шоб так говорить!

– Когда получишь мастер-сержанта, тогда и поговорим, – ответил Ковальски, не меняя интонации, и Рико, неразборчиво что-то прорычав, убрался за дверь окончательно.

Ковальски фыркнул. Сержант, как же... Как дать своему любимчику сержанта практически ни за что, так это Шкипер умел, а как второго лейтенанта толкнуть до первого, да при том, что давно пора было – так это рано тебе ещё, Ковальски...

Вспомнился почему-то взгляд Шкипера, брошенный на его рубашку. Таким её обычно расстегивали, только более долгим; мгновение – и всё исчезло, будто и не было. Вот интересно, вопрос о корреляции музыкальных предпочтений и сексуальных в эту же копилочку складывать? Что это вообще такое было? Или это в копилку...

Он замер, поймав за хвост странную мысль. К женщинам?.. К уведённым от него женщинам... А ведь в самом деле, многое было бы понятнее, если бы Шкипер увёл у него одну, больше, чем просто приглянувшуюся, но так упорно отбивать всех... будто бы отбивали на самом деле его.

Моргнув, он встряхнул головой. Может, и его, но разве что оттого, что Шкипер любил портить ему жизнь, только и всего. Нечего тут было ещё что-то искать.

Вечером он, проходя мимо зеркала, выхватил взглядом собственное лицо, и выражение на нём ему не понравилось. Доклевал, подумал он о Шкипере, задумчиво коснувшись лица. И ещё позже, перед тем, как чистить зубы, уже пристально уставился на себя, принудительно поднимая опустившиеся уголки губ. Выражение вышло слегка насмешливое... что ж, всё равно лучше, чем уныние.

А с другой стороны – пусть теперь Шкипер побесится от его насмешливого вида. Почему бы и нет?

На следующий день Шкипер снова решил его посетить с приватным визитом. Что-то зачастил; обычно тот не слишком интересовался его пребыванием здесь, если только из лаборатории не доносилось подозрительных звуков, запахов или и вовсе дымка.

– Чем занимаешься? – Шкипер беспардонно заглянул в экран его компьютера. – Программы подготовки? Собрался погонять нас по чему-нибудь новому? А я разрешал?

– Почему ты думаешь, что я буду гонять вас, а не себя?

Шкипер смерил его взглядом.

– А я разрешал? – повторил он в той же манере.

– В своё свободное время я могу заниматься чем мне будет угодно.

– Ух ты, как мы заговорили... ну-ну.

И после этого Шкипер увеличил ему физическую нагрузку. А то что это он, дескать, от всех остальных отставал?.. Напоминание о том, что у них были индивидуально подобранные тренировки, базировавшиеся на медицинских показателях, ни к чему не привело; Шкипер лишь произнёс «ну ты же собрался куда-то там – так надо соответствовать».

– Шкипер, я – специалист другого рода. Мне это не нужно. От меня этого не требуется. Ты ведь понимаешь, – выставил он последний аргумент.

Синие глаза Шкипера как-то нехорошо потемнели, и он, смерив того взглядом, просто замолчал, решив пока что не нарываться. Пришлось стиснуть зубы покрепче и начинать привыкать к другому уровню нагрузки.

Ругань Шкипера по поводу отсутствовавшей детали в кропотливо собираемом тем кораблике внутри бутылки принесла ему некоторое удовлетворение.

Через неделю периодически забредавший к нему Рядовой осторожно заметил:

– Ты скверно выглядишь. У тебя что-то плохо?

– Говорят, что человек может адаптироваться к чему угодно, – пространно ответил Ковальски, не отворачиваясь от полки. – Однако на самом деле у человеческого организма есть определённые пределы адаптации.

Он начал уставать. Конечно, он рассчитывал как-то приноровиться, но неделя выдалась для него слишком тяжёлой, чтобы полностью скрыть усталость и плохое самочувствие. Шкипер наверняка рассчитывал на то, что он ограничит свои занятия в свободное время.

– Я... не понимаю. Звучит так, словно ты перестаёшь выдерживать, но...

Всё-то ты прекрасно понимаешь, подумал Ковальски, усмехнувшись краешком губ. Другое дело, что Рядовой явно хотел бы с этим что-то сделать, но вот тут уже действительно не понимал, что.

– Скажи, малыш... – перевёл он тему на интересовавшую его на данный момент. Он хотел кое-что уточнить. Для собственного понимания. – Ты очень близко к Шкиперу. Ты знаешь о нём больше, чем мы.

– И что? – осторожно поинтересовался Рядовой.

Выбрав папку, Ковальски развернулся, чтобы положить её на стол, и опёрся об него же бедром.

– И о его похождениях ты в курсе... скажи мне, хоть раз было такое, чтобы женщина, которой он был увлечён, мне симпатизировала?

– Не помню такого, – сразу же ответил Рядовой, только после этого задумавшись о подоплёке вопроса. – Погоди-ка... – он слегка побледнел. – Ты... ты хочешь сказать... тогда, когда я видел их с Дорис... но они просто говорили! Я не думал!..

Он осёкся, глядя на Ковальски, на лице которого возникла странная слабая улыбка.

– Ты... так они и в самом деле... – прошептал Рядовой, сообразив всё до конца. – А я ещё тебе рассказывал... удивился ещё тогда, почему ты ей не позвонил, раз она приехала... ты тогда понял, да? Прости меня, я не знал...

– Не нужно, – Ковальски уже отчётливо улыбнулся. – Это не имело значения. Она сама мне рассказывала потом.

Рядовой застыл, уставившись на него. А потом, стиснув задрожавшие губы, уткнулся лбом ему в грудь.

– Ты чего? – Ковальски опешил. Наверное, с улыбкой на всё подряд он уже перебарщивал, хотя это было самым простым способом заставить кого-либо от себя отвязаться. Или взбесить Шкипера.

– На тебя больно смотреть, – голос у Рядового дрогнул. – Почему ты улыбаешься?

– Я так привык, – Ковальски обнял того, поглаживая по спине. – Это не сложно.

– Но так нельзя! – Рядовой тихо всхлипнул. – Нельзя, слышишь меня?

– Ну, ну, малыш... нельзя чужое сквозь себя пропускать, вот что нельзя. А так... если нерв планомерно травить, он умрёт. Выгорит. В этом ничего страшного нет.

– Как он мог?!

– А вот это уже вопрос не ко мне, – Ковальски уложил подбородок на макушку Рядового, мелко дрожавшего от непривычной и дикой для того смеси чувств. Слишком сообразительный мальчик; если бы не додумался – ничего бы и не понял. Главное, чтобы к Шкиперу на эмоциях не полез... – Да и, в принципе, это больше не важно.

– Как не важно? – Рядовой вскинул голову, случайно врезав ему лбом в подбородок. – Ой... прости... Так, стоп, как это не важно? Ты куда собрался?

– Пока что никуда. Пока что работаю. Ты не заметил? Я живу не с вами, а рядом с вами, – увёл он тему от ухода. Мальчик снова сообразил, куда всё могло привести и куда непременно придёт, когда чаша терпения у него переполнится. Догадливый. Главное, чтобы жизнь в нём ничего важного не убила...

Рядовой нахохлился, хмурясь.

– Я-то заметил...

– Так, отставить. Пока что ещё ничего не решено, и я бы просил тебя не пытаться ничего никому прояснять. Мы договорились?

– Но почему? Неужели вы не можете сесть и нормально поговорить, как взрослые люди?

Ковальски изогнул бровь.

– Ты знаешь, что у него значит «нормально поговорить»? – на всякий случай поинтересовался он. Вопрос, конечно, был риторическим, но Рядовому лучше было напомнить. – «Нормальный» разговор у Шкипера – это когда он говорит, а ты слушаешь, исполняешь и не перечишь. Тогда он доволен. Тогда он держит тебя под крылышком и воркует, диктуя при этом норму поведения. Но стоит от неё отклониться – и он перестаёт воспринимать часть твоих нужд, сразу же резко меняя к тебе отношение. Причём надолго. Либо пока не исправишься – с его точки зрения. Вот что такое «нормально» у Шкипера. И для вас с Рико это нормально... пока вы не выросли в достаточной мере. А я под крыло больше не помещаюсь, и его это бесит. Поэтому это сугубо наши с ним дела. Так что не вздумай подходить к нему с этим вопросом. Я понятно объяснил?

Рядовой опустил голову.

– Почему всё... так? – тихо спросил он.

– Люди разные, – незамедлительно ответил Ковальски. – Со многими на руководящих должностях сложно, и сложно по-разному. Привыкай, пока он ещё относится к тебе по-отечески и многое спускает с рук.

Вместо ответа Рядовой долго молчал.

– Я... мне нужно подумать, – наконец произнёс он.

– Нужно, – согласился Ковальски. – Иди. Думай. А к Шкиперу не лезь, сами разберёмся.

После этого разговора взгляд у Шкипера сделался ещё более странным и задумчивым. Ковальски был уверен, что Рядовой к тому и не пытался подходить, но Шкипер наверняка заметил, что мальчик сделался несколько отстранённым, а причины не знал... а Шкипер любил такое знать. Может быть, раздумывал о том, чтобы снова к нему заявиться; сам Ковальски уже подумывал о том, чтобы начать запирать дверь.

– Как самочувствие? – поинтересовался на следующий день неслышно пробравшийся в лабораторию Шкипер. Ну, наконец-то. Запаздываешь, подумал Ковальски, оборачиваясь. Он начал ждать ещё двумя часами раньше. Развилось у него чувство того, когда Шкипер должен был появиться... не то чтобы он хотел настраиваться на эту волну. – Опять в своей бумаге роешься?

– Да.

– Что «да»?

– Всё да.

Выбрав папку, Ковальски повернулся, укладывая её на стол, и Шкипер, на которого он поднял после этого глаза, недовольно прищурился. Несмотря на это, едва заметно усмехаться Ковальски не перестал: это ему запретить не могли. Говнюк, ещё и о самочувствии спрашивал, хотя видел, что ему тяжело...

– А что же ты там всё ищешь? – елейно поинтересовался Шкипер, и Ковальски, глядя на него, вдруг понял, почему он никак не мог найти у себя формы бланка прошения о переводе. Шкипер уже подумал за него. И в какой-то момент времени Шкипер у него был. А найти у него бумажку с большим сроком давности не составляло труда: он документацию мог приводить в порядок запоздало, но он всегда это делал, не теряя ни одного документа. Архивы у него были в полном порядке.

– Чувство меры, – ответил он, с большим трудом удержав лицо.

Кажется, Шкипер пришёл в замешательство.

– Насколько я знаю, оно всегда у тебя было.

– Ага. Излишки ищу, может, наскребу на то, чтобы кое с кем поделиться.

– О-о-о, – протянул Шкипер. – Рико или Рядовой?

Ты думаешь, я буду ябедничать, даже если у меня открыто с кем-то не заладилось, мысленно спросил его Ковальски, только улыбнувшись.

– Это не рабочий вопрос.

Шкипер задумчиво поскрёб щеку. Ковальски знал, отчего: тот обычно чувствовал, когда кто-то из них лгал, но сейчас зацепиться было не за что, хоть он Шкипера и имел в виду, говоря о чувстве меры. Детектор Шкипера засбоил. Скорее всего, только относительно него, но это уже можно было взять на заметку.

– А что это наш мальчик такой пасмурный? – вопросил следом Шкипер. – Случайно, не знаешь?

Интонация была такой, словно речь шла о нём, а не о Рядовом; похоже, Шкипер тоже решил попробовать его взбесить. Ну-ну...

– Я думал, ты в курсе. Ты обычно всё о нем знаешь...

– Я спросил, знаешь ли ты.

– Понятия не имею, – рискнул ещё раз солгать Ковальски.

Шкипер задумчиво зачесал назад выбившуюся прядь волос, выглядя так, словно на минутку ушёл в другое место. Поверил.

– А мысли по этому поводу есть?

Как же ты хочешь всех контролировать, со вздохом подумал Ковальски.

– Не знаю, – нарочито задумчиво ответил он. – Может быть, мальчик растёт... иногда рост приходит с разочарованием, – намекнул он, не удержавшись. Шкипер с подозрением прищурился, что-то выискивая в его лице.

– А в чём в своё время разочаровался ты?

– В жизни, – коротко ответил Ковальски. – Думаю, если ты обратишься к своей памяти, ты обнаружишь то же самое.

Шкипер сардонически хмыкнул.

– Не исключено.

Он развернулся, собираясь уходить, и от двери бросил взгляд на него через плечо. Ковальски знал, что это значило: тот так и не завёл какую-то из тем, с которой приходил изначально, а вспомнил слишком поздно. Он бы спросил, если бы с ним так себя не вели, но теперь он промолчал, просто возвращаясь к делам.

После этого дни потекли медленно, но незаметно. Он умудрился проворонить собственный день рождения, и вспомнил только тогда, когда вся троица заявилась к нему в лабораторию, чтобы вытащить его из неё и вручить ему торт с подарками; всё бы ничего, но от Шкипера он получил то же самое, что и в прошлый раз. Ну, точно, решил меня достать, подумал Ковальски, рассматривая футболку с надписью «не твоё дело». То ли по тем же соображениям, что и в прошлый раз (бывало, что у него эта фраза была буквально на лице была написана, этого он не отрицал), то ли Шкипер заподозрил, что ему солгали в прошлом разговоре.

После празднования он снова ушёл в лабораторию, не особо-то желая кого-либо видеть, и следом за ним пришёл Рико, хлопнувший больше обычного. Глаза у того уже слипались.

– Что? Хочешь мне что-нибудь сказать?

– Эт' не я, – пробормотал Рико. Ковальски протянул к нему руку, собираясь прикосновением привести того в чувство, но Рико вместо того, чтобы тряхнуть головой, немного наклонил её, прижимаясь щекой к его ладони. Пьяный Рико, конечно, вёл себя странно, но это уже... – Я ничё не сделал. Ты злишься на Шкипера. А нам достаётся немножк...

– Иди-ка ты спать, – Ковальски потрепал его по жёсткому ёжику, не удержавшись: сонный Рико выглядел максимально безобидным.

Вздохнув, Рико поплёлся к двери, и от неё вдруг донеслось:

– Ничё не хочу сказать... люблю Шкипера, но будь у него хоть половина сострадания Ковальски...

С завыванием зевнув, Рико выбрался за дверь, почти что проехавшись по косяку – засыпал буквально на ходу.

Ковальски задумчиво почесал затылок. Оказывается, Рико вообще обращал на такое внимание... а так-то и не похоже.

Дальше время снова потекло по-прежнему. Медленно и планомерно приближалось Рождество; столь же медленно в нём истекали резервы сил, и столь же планомерно его пытался вывести из себя Шкипер, цепляясь по поводу и без. Может быть, и следовало просто молчать и игнорировать того, но он не мог: его раздражало, что тот вообще себе такое позволял, да ещё и со странными, едва различимыми намёками, отчего он отвечал – то запутано, чтобы не сразу доходило, то усмешкой, Шкипера, похоже, и бесившей.

И, когда ему надоело окончательно, он просто взял бутылку хорошего вина из их минибара, распаковывавшегося по особым случаям, и на выходной, оставив коротенькую записку у себя на столе, ушёл в гости к Марлин, уже заранее намереваясь сказаться слишком пьяным, чтобы идти обратно, и там и заночевать.

Изображать, впрочем, ничего не пришлось: из-за хронической усталости его так размазало, что традиционные жалобы на жизнь он ещё кое-как слушал, а на радужных планах на отпуск, излагавшихся уже куда более спокойно и мечтательно, просто отключился. С совершенно спокойным сердцем: он всегда успокаивался, говоря с ней. Сердобольная женщина не стала его будить, просто укрыв его и дав ему выспаться, и утром он почувствовал себя более-менее человеком. Когда же он увидел несколько пропущенных вызовов от Шкипера – человеком, заимевшим неприятности. А между тем, сегодня все они могли делать всё, что им было угодно; в штаб-квартире Рико с Рядовым наверняка уже два часа как след простыл...

Прежде чем возвращаться, он перезвонил. Надо же было узнать, в каком именно расположении духа (из скверных) был Шкипер, и не случилось ли чего серьёзного. В последнем случае, надо полагать, его бы уже нашли...

Он вдруг сообразил, что не взял рабочий телефон, по которому можно было его отследить. Вот это было уже серьёзнее.

– Где ты есть? – раздельно прозвучал голос Шкипера из динамика, и он встряхнулся, оставив мысли о телефонах.

– Что-то случилось? – с искренним беспокойством спросил он, как человек, которого пытались выдернуть из отпуска.

Несколько мгновений тишины – вероятно, на другом конце связи слегка опешили.

– Отвечай! – зарычали на него из динамика.

– Я... скажем так, в десяти минутах ходьбы от нас.

– Я запустил секундомер, – процедил Шкипер, сразу после этого сбросив вызов.

Ковальски только усмехнулся. От Марлин идти было минуты четыре, так что он практически спокойно успел одеться, отказаться от остатков вина (у них его всё равно никто не пил), чмокнуть Марлин в щёчку и спокойно дойти, уложившись в девять с половиной минут.

На лице Шкипера, дважды взглянувшего на секундомер, просматривалось разочарование.

– Где ты был?

– Я оставлял сообщение, что переночую у женщины, – невозмутимо ответил он. – На видном месте. Разве ты не нашёл?

– Сообщение, не сообщение; я спросил «где ты был»! Где?! – Шкипер ухватил его за грудки, и Ковальски, чуточку прищурившись, понизил тон:

– Какая тебе разница? Я сообщил, что со мной, и почему я не тут. В любой момент при возникновении экстренной ситуации ты набираешь меня, и я отвечаю. А уж в каком я доме нахожусь при этом в свой законный выходной – это моё дело.

– Ты меня плохо слышишь? – взревел Шкипер, встряхнув его. – Где? У кого ты был?

– У Марлин, – ответил он, ощущая, что на лице у него уже окончательно сформировался насмешливый прищур.

Шкипер отпустил его, дёрнувшись так, словно обжёгся. Ух ты, как приятно-то, оказывается, со слабым удивлением подумал Ковальски, созерцая лицо медленно бледневшего Шкипера.

– Такая добрая, милая женщина, – добавил он вдогонку. Шкипер побледнел ещё немного. – Я могу быть свободен?

– Нет, ещё одно... – Шкипер достал из кармана его рабочий телефон, без особых пояснений показывая.

– Конечно, – спокойно и с улыбкой согласился Ковальски, забирая телефон. – Мой косяк, отрицать не буду.

Шкипер спрятал руки за спину, захрустев оттуда костяшками; желваки у него напряглись.

– Ещё раз выйдешь без связи...

– Шкипер, у нас всех выходной, – ещё раз напомнил Ковальски, чуточку склонив голову набок. Реакция Шкипера ему резко разонравилась, но он продолжал держать прежнюю линию поведения. – Сегодня мы все свободные люди. И лично твои правила сегодня не имеют такой уж большой силы.

– Уйди с глаз моих, – резко бросил побледневший от ярости Шкипер, и он, сочтя за нужное отставить на этот раз ехидные уточнения, молча развернулся и удалился в лабораторию.

Там он, прижавшись спиной к двери, выдохнул, нервновато запуская пальцы в волосы. Реакция Шкипера разонравилась ему потому, что он понял: того переклинило. Так Шкипера переклинивало только из-за некоторых женщин, в точности так, до отсутствия здравого смысла, а так как Марлин Шкипера не привлекала сексуально, сейчас того переклинило из-за него! И он, чёрт побери, совершенно не хотел оказываться в той же категории, что и дамы с хорошенькими ножками! Где он в жизни настолько провинился, чтобы такое себе заиметь?

– Кошмар какой-то, – прошептал он. Он видел, что Шкипер порой странно на него реагировал, но до последнего отказывался верить в то, на что указывали обстоятельства.

И самое страшное заключалось в том, что во всём этом дурацком уравнении с неопределённой правой частью в хорошо известной левой вписано было желание Шкипера командовать и подчинять себе. Причём везде. Во всех аспектах. Такого он себе не хотел.

Драпать, мысленно заключил Ковальски. Довести все свои показатели до требуемого состояния, как можно лучше пройти ежегодную январскую аттестацию и драпать куда глаза глядят, даже если не удастся выбить повышение. Просто уходить, пока не поздно.

Главная проблема заключалась в том, что его не хотели отпускать. Шкиперу всё же нужен был специалист его рода – а в идеале именно он, уже привыкший и способный того терпеть. Ему не просто будут совать палки в колёса – Шкипер уже это делал, – а возьмутся за это по полной программе, если кое-кого не расклинит обратно. Что же делать... выжидать момент? Налаживать какие-то новые связи?

Он потёр лицо ладонями. Всё ещё хотелось спать...

Решив набраться побольше сил (и моральных в том числе), он поудобнее устроился на стуле, немного навалился на стол и, уложив голову на сложенные предплечья, почти сразу провалился в сон.

Проснулся он к обеду, по зову желудка, не получившего завтрак, и сразу же обнаружил, что он укрыт пледом. Рядовой вернулся так рано?.. Выбравшись на кухню, он обнаружил Шкипера – но ни следа ни Рико, ни Рядового. Шкипер почему-то загадочно улыбался.

– Обманул ты меня, Ковальски, – почти весело заявил он же. – Не был ты с Марлин.

– Я был именно у неё.

– Но не с ней.

До Ковальски наконец дошло, что именно имелось в виду.

– Ты что?.. ты... т-ты спрашивал? – возмутился он, чувствуя, что внутри у него начинала подниматься сложная смесь эмоций, под влиянием которой он обычно выпаливал то, о чём можно было впоследствии пожалеть. Ещё чуть-чуть – и Шкипер тоже может пожалеть о своих словах. – Ты нормальный?!

– Конечно.

Самодовольная ухмылка на лице Шкипера окончательно вывела его из себя.

– Что, доволен тем, что не нужно будет её трахать, да?

Парой мгновений позже Шкипер оказался прямо перед ним.

– Следи за языком, – прошипел тот, ухватив его за грудки и немного наклонив к себе. От последнего Ковальски, только-только отрезвившемуся, стало немного смешно. – Давно оздоровительную оплеуху не получал?

– Только попробуй, – вполголоса ответил он, чуточку прищурившись; эмоциональная нестабильность подталкивала его к ответу. Уже что угодно, только бы Шкипер отстал и не пытался катать его на эмоциональных качелях... – Давай, подними руку на офицера. Бланк рапорта из моих документов ещё не исчез.

– А-а, – с какой-то странной интонацией выдохнул Шкипер, глаза у которого почти взбудораженно заблестели; зрачки у него слегка расширились, словно у хищника, уже выбиравшего момент. – Мы собрались разговаривать по-плохому...

Он вдруг замолчал, шире приоткрыв глаза, и Ковальски сообразил: до Шкипера дошёл подтекст сказанных им слов о бланке – и вместе с этим доказательство того, что он и в самом деле подумывал о переводе. Поздно; Шкипер обычно соображал быстрее. Должно быть, мозг не получал достаточно крови, девшейся куда-то в другое место... как минимум, в висках у Шкипера стучало. Он видел мелко бившуюся жилку у того на лбу.

– Ты никуда не уйдёшь.

Ковальски только усмехнулся, не отвечая.

– Ты меня услышал?

Он усмехнулся ещё немного шире, отчаянно желая причинить Шкиперу дискомфорт, но не желая произносить чего-то, от чего мог получить очень паршивые последствия.

– Будем считать, что да, – процедил Шкипер. – Осторожнее, Ковальски. Не в выходной я буду разговаривать с тобой иначе.

– Ты уже перегнул палку, – ровно ответил Ковальски. – Подумай об этом на досуге сам. И задумайся о том, что я знаю.

Шкипер медленно разжал пальцы, позволяя ему выпрямиться, и он тут же этим воспользовался, распрямившись во весь рост: взбесить Шкипера всё ещё хотелось, а тот терпеть не мог взглядов сверху. Затем он убрался на какое-то время в лабораторию, чтобы успокоиться и унять мелкую дрожь в пальцах: в нём столкнулись запоздалый лёгкий страх шкиперского гнева и неуёмное желание бесить того ещё, чтобы не то что из штанов – из шкуры вылез, взбеленившись. Ух, как хотелось...

Немного придя в себя, он взялся за голову, когда сообразил, чего наговорил и о каких догадках дал знать. Лучше было до поры до времени держать всё это в себе. Вообще, лучше, наверное, не создавать проблем, пока не придёт время аттестации...

Услышав, что дверь в кабинет Шкипера грохнула об косяк, он выскользнул-таки пообедать.

Шкипер нервно мерил шагами кабинет, закусив губу. А он ещё думал, что Ковальски в житейском плане глуп... а поди ты, сообразил! И о бланке сообразил, и что баб он от того отбивал, и...

И из-под контроля начал выходить.

А фишка в том, что не было никакого контроля. Он всех молокососов приучал безоговорочно ему подчиняться – и те так и продолжали, даже когда вырастали из исключительно подневольных званий. Авторитет, вот как это называлось. Только через это осуществлялось то, что казалось на первый взгляд контролем.