Часть I "Когда мои демоны шепчут на ухо" — Глава 1 (2/2)

Правда, что хорошего в том, чтобы изо дня в день питаться кровью любимого человека, а потом неизбежно — ибо всякий человеческий век недолог — его оплакивать и хоронить, Герман не понимал. Он видел, как этим путем пришлось пройти Нику, и даже помогал организовывать похороны его жены, так что знал точно: никакой романтики там и в помине нет.

Впрочем, ни любви, ни романтики Герман для себя не искал. Тем более что после обращения человеческая девушка у него всё же была: не на одну ночь, как случалось обычно, а на целых пять лет. И, пожалуй, Герман мог бы поклясться, что любил ее. Но прошло десять лет, и даже для вампира срок этот оказался немалым.

Айви. Сейчас он уже с трудом помнил ее лицо. Да, мог бы легко описать: холодные синие глаза, россыпь веснушек на щеках и шее; яркие, четко очерченные губы — вечный ребенок, капризный, сосредоточенный на себе. Но, описав, оживить воспоминания не мог.

Айви, конечно, мифическим «идеальным донором» не была, да в нем Герман и не нуждался: в отличие от полуобращенных он мог пить кровь всякого, кто придется ему по душе. Не только кровь людей, но даже ведьм, фавнов и фей.

С людьми, конечно, было проще всего: главное — загипнотизировать, чтобы у «ужина» не осталось воспоминаний. С потусторонними, чья кровь была слаще, но на утро награждала похмельем, приходилось договариваться, а договариваться Герману было обычно лень. К тому же Айви не потерпела бы, узнай, что он пьет чью-то свежую, не проверенную в лаборатории кровь. Так что Герман приноровился питаться из медицинских пластиковых пакетов: меньше наслаждения, но и меньше мороки, а главное — меньше недовольства на симпатичном веснушчатом личике.

Айви была на редкость брезглива и не то, что не позволяла себя кусать, она и ласкать-то себя не позволяла — ничего лишнего. А лишним в постели она считала практически всё. И Герман почему-то смирился. Всё лучше, чем в очередной раз выслушивать, что «технически ты давным-давно мертв, так что твои, хм… желания — всего лишь иллюзия».

И хотя Герман понятия не имел, что «технически» происходило с его телом после обращения, одно он знал точно: его желания иллюзией не были.

И мертвым он себя не считал! Его сердце билось в груди, гоняло по венам кровь, та струилась из ран и порой даже била фонтаном, а пули и лезвия причиняли боль, от которой темнело в глазах. Да, не такую сильную, как могло быть; да, быстро сходящую на нет, и всё же.

Возможно, и здесь не обошлось без Верховного Совета и ведьминых заклинаний: тот, кто чувствует боль и боится смерти, не так безрассуден и опасен для окружающих, как считающий себя бессмертным и неуязвимым. Пусть так: Герман дружил с ведьмами, и повода не доверять их колдовству у него не было.

Если бы еще Айви не изводила дурацкими вопросами про «техническую сторону», которые скорее напоминали упреки. Как будто он выбирал… Как будто у него был выбор. Разве его спрашивали? Просто однажды, возвращаясь из паба, он вдруг провалился в ничто, а очнулся лишь несколько дней спустя: в темном сыром подвале, в разорванной рубашке и с бурыми пятнами на губах и шее. Да с такой сильной жаждой, что собственными руками едва не разорвал себе глотку… Жажда, которой прежде не знал и которая едва его не убила.

Но он выжил и со временем научился себя обуздывать, хотя даже годы спустя это давалось непросто. И всё для того, чтобы день за днем выслушивать, что его жажда — всё равно что зависимость наркомана, которой нельзя потакать, а телесные желания — иллюзия.

Свои желания и капризы, чего бы они ни касались, Айви, конечно, иллюзией не считала.

Порой Герман жалел, что так и не попробовал ее кровь, хотя за пять лет мог бы и дать себе волю. Но он ни разу ее не укусил. Ни разу не использовал внушение. И даже не поднял на нее голос: ходил, как дурак, вокруг нее на цыпочках. И касался с такой нежностью, будто она была фарфоровой. Бледная кожа, под которой четко выделялась сеточка вен; трогательные косточки на запястьях и выпирающие ключицы; скулы, такие острые, что поцелуешь — и рассечешь себе губы. Тонкая-тонкая, прозрачная.

Быть может, она была и не человеком вовсе. Иначе как объяснить его беспомощность перед ней и почти рабскую покорность? И то, как легко она разгадала его секрет — всего-то короткий разговор на порожках театра — и, кажется, даже не удивилась, будто вампиры каждый день приходили смотреть, как в студенческом спектакле она играет Офелию.

Пожалуй, если бы вместо темных волос природа одарила ее светлыми, Айви вполне могла бы сойти за фею. Особенно летом, когда ярко-ярко разгорались ее веснушки. Но с феей Герман точно связываться бы не стал. За каким-то хреном все они были присыпаны золотистой пыльцой: волосы, кожа, ресницы и даже губы. Стоило прикоснуться — на ладонях оставалась пыльца и жглась, проклятая, похлеще крапивы.

Впрочем, только если срабатывало заклинание против вампиров. Будто вампирам было хоть какое-то дело до фей. Они и не пересекались-то обычно: феи — дети солнца, вампиры — порождение тьмы.

К тому же феи слишком много о себе мнили, задирали нос и с «мертвецами» не водились. Но, случись беда, прибегали за порцией вампирской крови и даже вспоминали о «пожалуйста» и «спасибо». Вот только вампирская кровь не так уж сильно им помогала: когда дело касалось болезней, феи оказывались даже слабее людей.

И ладно бы вымирали себе тихонечко — сколько дивьих народов сгинуло безвозвратно за последние сотни лет, и ничего — но из-за хворающих фей Совет всё строже следил за вампирами и порой, чтобы не нарушать равновесия, запрещал обращать людей. Будто это вампиры виноваты, что противные феечки, кажется, наконец-то отжили своё.

Что ж, значит так. Когда-то не было «половинчатых» — теперь есть. Когда-то были феечки — скоро не будет.