Глава 14. Голубая душа (1/2)

1.

Разум накрывает тьма. От неистовой боли хочется орать, и больше ничего. Боль заслоняет мир, не даёт ни пошевелиться, ни даже дышать. Где уж там звать на помощь. Кто придёт? Разве что добить. Нет, были и другие. Мысли путаются, лиц не вспомнить. Но они точно были, те, кто хотел спасти. Надо выжить, во что бы то ни стало. Надо позвать, голоса нет, а позвать надо, надо…

Все силы уходят на то, чтобы преодолеть боль, хоть чуть-чуть отсечь от неё разум и сердце. Если он потеряет сознание, ему конец. «Ты обращаешься с просьбой…», мелькнуло в памяти. Всё равно, к кому. Лишь бы кто-то отозвался. Ну, хоть кто-нибудь, хоть где-нибудь… Только скорее, пожалуйста. Жизнь вытекает из тела, вот-вот закончится…

На окраине Ицагаля вдоль реки выстроились не только замки, но и скромные жилища простых горожан, слуг, ремесленников, стражников.

В домике недалеко от переулка заплакал мальчик.

-Мама, там котёнок умирает! Наверное, снова топили! Надо туда!

Мать знала о способностях сына, у неё они тоже были, правда, небольшие. Она схватила ребёнка в охапку.

-Никуда не пойдёшь! Там опасно! Там люди с оружием бегают!..

Пожилая травница уронила плошку с отваром, рванулась на улицу.

-Там кто-то… Где-то близко!.. Ему плохо!

Старик-муж обогнал её на пути к двери и повернул ключ в замке.

-Не пущу, даже и не думай! Там опасно! Там люди с оружием бегают!..

Обычно тихий, безлюдный переулок наполнился шумом. Тяжкий топот крупного животного, дробные шаги людей, голоса… Приблизились.

-Наверняка уже мёртвый! Крови-то сколько, ужас!

Голоса звучали не зло, даже сочувственно. Он хотел сказать им, что жив. Но не смог. Услышал, как сквозь вату, как издалека, слабый стон. Не сразу понял, что это его собственный.

-Ой, нет! Не мёртвый! Хоргон!!!

-Я уже понял, я уже лезу! Я остановлю кровь! Надеюсь, он без сознания, иначе мы его не довезём!

Он попытался вздохнуть глубже. И с облегчением позволил тьме накрыть его. В ответ на просьбу всё-таки пришли те, кто не станет добивать.

2.

Великий человек дал приличные деньги и настоятельно попросил очередную оперу. Отличный заказ. Любой сюжет, любые мотивы, лишь бы получилось нечто воодушевляющее.

О да, именно такую музыку Тауан и писал. Но сейчас он чувствовал себя утомлённым и неожиданно перестал слышать мелодии в голове. Это было очень некстати. Более того, это была катастрофа.

Он не знал, что делать, метался по тёмному кабинету, рвал на себе домашнюю накидку и волосы. И плакал.

Встретился бы кто-то новый, подарил впечатления, вдохновил. Ну, хоть кто-нибудь, хоть где-нибудь… Музыка не приходит, расположение Великого Герцога вот-вот закончится, жизнь закончится…

Надо проветриться, немного поездить по городу. Будь его воля, Тауан вообще не вылезал бы из кабинета, но прогулка иногда помогает в таких вот случаях. Он попытался понять, что подсказывает интуиция. Странные, противоречивые ощущения вызвали целую бурю в душе. На улицу потянуло безумно, и столь же отчаянно захотелось остаться дома.

Он ещё немного пометался по тёмной, гулкой комнате с плотно занавешенными окнами, подальше от афирино, потому что яростно пинал мебель. И всё-таки решил рискнуть. Опера нужна, во что бы то ни стало, Унтандъен шутить не любит.

Тауан обтёр потное лицо большим платком, кое-как пригладил растрёпанные волосы и велел закладывать однорога. Большой, полный форсианец соответствовал своей мощной музыке и на других животных ездить не мог.

Безмолвные слуги в мягких тапочках бегом бросились исполнять его приказание. Заодно разбудили домашнего врача, без которого их мнительный господин никогда не выезжал.

Полусонный Хоргон не успел переодеться. Но послушно поспешил выбраться на широкий двор. Он помог близкому другу и покровителю забраться в седло по специальной лесенке, устроился впереди сам, подобрал вожжи и обернулся.

-Во дворец, на невольничий рынок или по лавкам?

Тауан растерянно оглядел улицу. Куда именно тянет странное нетерпение?

-К реке. Послушаю воду, она лучше всего помогает.

Седло качнулось, как палуба корабля, подвесные лесенки хлопнули по морщинистым бокам, острый рог угрожающе нацелился на ворота, их тут же распахнули слуги. Выдвинулась толстая ножища, потом вторая. Живой таран неторопливо двинулся по улице. Слуги следовали позади на армаках.

-Сворачивай в переулок.

Врач, он же кучер, шевельнул вожжами, но потом вытянул шею и даже привстал в седле.

-Мы не проедем, там что-то лежит. Клетка. И вроде не пустая. Ани, что ты делаешь?

Тауан, пыхтя, спускался вниз без посторонней помощи.

-Посмотреть хочу… Со-о-орки-и…

-Что там? – сверху живо спросил Хоргон.

-Ну, что ещё может быть в гнилой клетке?! Сволочи!!! Кто-то избил раба и выкинул на улицу. Руки и ноги чуть не в крошку. Кажется, это мужчина. Жа-а-алко! Какое мощное, красивое тело! А волосы! В жизни таких волос не видел! Ой, как жа-а-алко… Наверняка уже мёртвый, крови-то сколько, ужас!

Мужчина в клетке шевельнулся и еле слышно застонал.

-Ой, нет! Не мёртвый! Хоргон!!!

От этого вопля врач едва не свалился с лесенки.

-Я уже понял, я уже лезу! Я остановлю кровь! Надеюсь, он без сознания, иначе мы его не довезём!

Хоргон легко отломал несколько прутьев, открыл сумку, висящую у него через плечо, полез в клетку и принялся гонять слуг.

-Воды! И побольше! Нож! Зажимы! Бинты! И посадите къена в тенёчке, ему вредно на солнце!

Тауан бегал вокруг, всплёскивал руками и причитал.

-Как мы его довезём?! Он почти такой же большой, как я! Гинкгордо идёт медленно! На армаке никто не удержит! В паланкине растрясёт! В повозке тоже! А если мы не успеем? Ой-ой-ой!

Хоргон, в конце концов, не выдержал.

-Ани, успокойся, пожалуйста! Мы успеем! Мы приехали сюда вовремя!

А потом проворчал себе под нос, но так, чтобы никто не услышал.

-Почти вовремя. Ещё чуть-чуть, и тут уже никто бы не успел…

3.

Иногда жизнь выкидывает такое, что просто невозможно не подобрать.

Тауан бегал кругами по просторному коридору, потому что врач выгнал его из палаты, чтобы къен не мешал оперировать.

Наконец, Хоргон вышел за дверь, в крови с головы до пят. Сообщил, что сделал всё возможное и невозможное, собрал конечности из крошки в кучку. Спасённый будет жить и даже, возможно, ходить и бегать, поскольку у него поразительная воля к жизни. Он та-а-акое излучает… Боль, страх и совершенный отказ сдаваться. Можно только позавидовать этому желанию – выжить во что бы то ни стало.

Хоргон был доволен реакцией друга. Ани снова начнёт слышать музыку, вон как глаза загорелись, стоило только упомянуть про волю к жизни. Значит, с их положением в обществе и деньгами пока что всё останется хорошо.

Хоргон был доволен ещё кое-чем. Он заметил одну особенность раненого, о которой ничего не сказал. Новый раб совершенно безопасен для положения врача в доме покровителя.

Хирург не позволил даже взглянуть на больного, дескать, едва живого нельзя сейчас тревожить, зато оставил слуг присматривать и велел чуть что, звать врача, даже немедленно будить, если спит.

Тауан повеселел и очень неохотно обуздал своё нетерпение. Он убежал в кабинет, и вскоре оттуда послышались звуки афирино. Идея будущей оперы начала обретать форму.

Вечером заявился посланец Унтандъена. Он высокомерно поинтересовался, как продвигается работа над заказом. Его встретили Тауан и Хоргон, стоя откровенно в обнимку посреди гостиной. Никаких бумаг ему не дали, но заверили, что работа начата и продвигается. Он невежливо фыркнул и, уходя, в дверях пробормотал:

-Не понимаю. Вместо того, чтобы возвышать достойных людей, Великий Герцог привечает всяких аморальных извращенцев.

Тауан выпустил из рук талию друга, выпрямился и уверенно возразил:

-Извращение и аморальность – разные вещи. Да, я извращенец, но – высокоморальный!

Посланец ушёл. Тауан и Хоргон переглянулись. Врач спросил со значением, будет ли Ани сегодня ещё заниматься музыкой. Композитор ласково улыбнулся своему верному Хори, покачал головой, и они в обнимку, степенно, как давно женатые супруги, удалились в спальню.

К счастью, Унтандъен умён и оценивает людей по делам и моральным качествам, а не по тому, кто с кем спит.

4.

Прошло несколько дней.

Тауан работал над новым произведением, врач наблюдал за раненым. Тот всё ещё не приходил в себя, но уже не валялся без сознания, а просто спал.

Вначале он лежал неподвижно, потом начал, не просыпаясь, время от времени менять положение тела, и Хоргон велел покрепче привязать его, чтобы тот не повредил заживающие конечности. Врач никого не пускал к нему, кроме слуг, которые помогали ухаживать.

Наконец, хирург сжалился над нетерпеливым любопытством друга и покровителя. В конце концов, от впечатлений зависит вдохновение, а от вдохновения, в данном конкретном случае – всё остальное.

У Тауана аж руки затряслись, когда ему сказали, что наконец-то можно навестить. Он побежал, спотыкаясь, в самую большую и удобную комнату, которая теперь была превращена в больничную палату.

В палате царил приятный полумрак, но и при таком освещении бросались в глаза, блестели, сияли роскошные, чисто вымытые двухцветные пряди. Раненый лежал неподвижно, и Тауан возмутился, почему это он привязан. Хоргон объяснил и оставил друга наедине со спасённым.

Тауан долго смотрел, почти не дыша. Поразительный мужчина. Прекрасные, необычные волосы, классические, изысканные черты лица. Безумно интересно, какого цвета окажутся глаза, когда откроются. Да при одном взгляде на него в душе начинает звучать музыка.

У Тауана прямо руки чесались погладить по удивительным волосам, да и рассмотреть спасённого целиком жутко не терпелось, но он долго не мог коснуться, опасаясь неизвестно чего.

А когда, наконец, решился притронуться и откинул одеяло, то охнул в великом гневе. У такого великолепного представителя рода человеческого отсутствовало главное мужское украшение.

-Найду скотов хоть на небе, хоть на земле, хоть под землёй! Засажу в тюрьму!! Да попросту убью!!! Искалечить такого... такого... Сволочи!!!

Он с жалостью погладил мощное, прекрасное, золотистое тело. И охнул во второй раз. То, из-за чего он так переживал и разбушевался, неожиданно каким-то невообразимым чудом возникло, да ещё и предстало перед изумлённым донельзя Тауаном в полной боевой готовности.

-Святые духи!!! Да он у него телескопический!!! Это что ж такое творится?! Это же всё-таки — не человек?!

Вначале Тауан только рассматривал в удивлении и восхищении, потом не удержался и приласкал. В ответ он тут же получил такую благодарную реакцию, что приласкал ещё и ещё, потом увлёкся, потом поразился. В награду за высокую мораль святые духи послали ему инкуба?

Предвкушение заставило содрогнуться, но форсианец тут же опомнился. До воплощения мечтаний ещё далеко, сначала необходимо полностью вылечить, а там уж, надо полагать, сладчайшая благодарность не заставит себя ждать. Точно так же, как произошло с Хоргоном.

Хоргон был гениальным хирургом. Но сам по себе, без посторонней помощи, пробиваться не умел. И везучестью, такой, как у старшего друга, не обладал. Впрочем, Тауана заметили всего лишь потому, что он хоть изредка выбирался в литературно-музыкальные салоны знакомых аристократов. Знатным происхождением Хоргон тоже похвастаться не мог.

Тауан ещё немного времени разглядывал необычное существо, лицо, руки, ноги, всё тело. Потом вернул одеяло на место, осторожно поправил подушку, провёл обеими ладонями по обалденным, шёлковистым, чёрно-жёлтым локонам.

Раненый пришёл в себя внезапно. Распахнулись глазищи, мотнулась голова по подушке. Тауан еле успел отдёрнуть руку, больной клацнул зубами, ещё чуть-чуть, и отхватил бы пальцы.

-Эй, эй! Я тебе помочь хочу, я не враг!

Мужчина, не отвечая, рванулся с койки, рухнул обратно, зашипел сквозь зубы и крепко зажмурился.

Тауан отскочил подальше и забормотал что-то ласковое, стоя на изрядном расстоянии.

-Если ты не враг, то почему я связан?

Тауан в свою очередь крепко зажмурился – от счастья. Этот человек – или не человек – понимает речь, знает язык, разговаривает! Он разумный!

-Потому что ты ещё не поправился, тебе нельзя пока что двигаться, у тебя руки и ноги были переломаны! Ты вообще помнишь, что с тобой произошло?

О да, он отлично это помнил. На скулах заходили желваки, красивое лицо исказилось, глаза запылали яростью.

-Ты знаешь, кто с тобой это сделал? Я их найду, я отомщу за тебя, страшно отомщу! Они поплатятся жестоко, я далеко не последний человек в Эрмейне! Но главное, ты должен выздороветь! Ты мне веришь?

Форсианец говорил горячо и быстро, не сводя глаз с раненого. Тот молчал, ярость в его глазах угасала. Ах, какие глаза! Огромные, золотые, удлинённые, слегка вразлёт, словно кошачьи. И зрачки стали вертикальными, когда сократились.

-Как тебя зовут? – голос Тауана задрожал от сильного волнения, дыхание срывалось.

-Лалга.

Тауан от неожиданности хихикнул.

-Но ведь это прозвище! А имя? Как твоё имя?

-Это и есть имя, другого не знаю.

-Ладно, пусть так. Но кто ты?

-Как это – кто? Человек, разумеется. Правда, многие норовят записать в демоны, но я просто человек, как и все.

Тауан опешил.

-Да ты на себя посмотри! Ну, какой же ты человек? Когти, зрачки вертикальные, волосы невероятные!

-Подумаешь, мелочи! – слегка смущённо проворчал в ответ Лалга. - По-моему, я – просто человек. Ну, не такой чуть-чуть, совсем немного. И что? Есть же всякие национальности, которые чем-нибудь друг от друга отличаются.

-Да уж чересчур отличаешься, Лалга. С такой-то конструкцией нефритового стержня и прочего...

-Но я — не демон! Я — не нежить, я живой! Меня можно ранить! И убить наверняка можно тоже! Во всяком случае, избить до синяков, порезать клинком, переломать руки и ноги точно можно…

Он скрипнул зубами.

-Вот таких вещей старайся никому не сообщать.

Тауан стиснул челюсти. Он чувствовал боль, пережитую этим удивительным существом, как свою.

Они посмотрели друг на друга и смотрели долго, молча и пристально.

Взгляд Лалги стал спокойнее, в нём появилось доверие.

5.

-Лалга, нет, нет и ещё раз нет, я тебя пока что не развяжу! Хоргон не разрешал ничего подобного! Надо, чтобы кости как следует срослись, а с твоей манерой двигаться...

Раненый быстро пошёл на поправку, и лежать в постели стало для него невыносимо. Кроме того, восстановление оказалось ничуть не проще операции. Чтобы не нарушилось кровообращение, нужен был массаж, чтобы от долгого лежания не атрофировались мышцы, нужны были упражнения. То и другое причиняло сильную боль.

Тауан отвлекал и развлекал выздоравливающего рассказами, даже забыл про музыку. Хоргон приносил листы в палату и подсовывал их другу, но бумага неизменно оставалась чистой.

Хоргон нервничал. Ани чуть не круглые сутки торчал у постели больного, выматывался, перестал звать в спальню. А главное, перестал работать над заказом. Слишком был занят попытками приручить, изучением и любованием.

Рассказы исчерпались. Тауану не терпелось послушать историю спасённого. Но Лалге пока что было не до того.

И тогда форсианец не нашёл ничего лучше, как принести в палату музыкальные инструменты и начать играть.

Эффект превзошёл все ожидания.

Лалга забыл про боль, не замечал мучительных процедур, без возражений глотал предложенную еду. Забыл, что надо увёртываться от прикосновений Хоргона, коих с некоторых пор не терпел. Он был поглощён музыкой полностью. Он слушал.

Восторженные золотые глазищи сияли, Тауану польстил этот взгляд, и форсианец играл ещё и ещё. А когда устал играть, то снова разговаривал.

И заставил рассказывать Хоргона. Хори фыркнул, но послушался. В конце концов, он втайне тоже рассчитывал приручить и тем самым обезопасить для себя неведомое существо.

Так проходили дни за днями.

6.

-Лалга, тебе ещё рано вставать! Как ты ухитрился развязаться?

Тауан застал больного в палате вовсе не на койке. Тот стоял возле окна, смотрел на улицу, покачивался, морщился, но держался на ногах вполне уверенно.

Как именно спасённый сумел освободиться, можно было догадаться, увидев путы, разодранные на ленточки. Путы, конечно, были крепкие. А когти и клыки на что?

-Сколько времени я тут уже валяюсь?

-Второй месяц.

-Точно пора вставать.

-Пора или не пора, это решать не тебе. Ложись обратно, я тебя осмотрю, - скомандовал Хоргон.

Лалга смерил щуплого молодого человека пристальным взглядом, демонстративно оскалился и лязгнул зубами, впрочем, не двигаясь с места. Доктор отскочил. Потом отодвинулся ещё дальше и оглянулся на композитора.

-Ани, прикажи ему!

В нечеловеческом существе совершенно не было подобострастия. Во взгляде ни капли покорности, а его обладатель словно вовсе не осознавал, кто он по положению, и даже более того, выпрямился с таким видом, словно собрался диктовать свои условия. Это ни в какие ворота не лезло.

Но Тауан, стоя в дверях, покачал головой.

-Я не буду ему приказывать. Я не хочу, чтобы он оставался рабом. Лалга, я тебя прошу, не велю, а именно прошу. Приляг всё-таки обратно, для твоей же пользы.

Лалга вздохнул.

-Да пусти ты, я просто побегаю.

-Не сбежишь? – наполовину шутливо спросил Тауан.

-Куда я сбегу? Тут же поймают или вообще сходу пришибут, не разбираясь... – Лалга усмехнулся с горечью. - Просто по двору и саду побегаю. А то залежался, этак можно ходить разучиться...

Тауан освободил двери.

Лалга, осторожно ступая, выбрался в коридор.

-Бегать он собрался, прыткий какой, - проворчал вслед Хоргон. – На ногах удержись для начала, и то замечательно будет.

Врач ошибся.

Лалга вначале шагал осторожно, морщился и стискивал зубы при каждом движении. Затем резко мотнул головой, махнул рукой, яростно плюнул и с места сорвался на бег.

Он понёсся с такой скоростью, что вскоре огромный двор сделался ему мал.

Хоргон удивлённо хмыкнул, наблюдая.

Лалга пометался кругами по двору, обежал вокруг дома, заскочил в сад, помчался по дорожкам, вздымая песок. Двое форсианцев потрусили следом, готовые в случае чего прийти на помощь.

Но за Лалгой было не угнаться не только пешком или верхом, а даже взглядом – оживший демон носился с такой скоростью, что только чёрно-жёлтая грива мелькала, всплёскивая на ветру.

Радость жизни у всех живущих проявляется похожим образом.

Тауан улыбался, радость Лалги была заразительна. Настолько, что в ритме бега и шагов – утомившись, Лалга сбавил скорость – душа Тауана запела, зазвенела, зазвучала музыкой. Композитор схватил листы бумаги, поданные предусмотрительным Хори, и поспешно принялся записывать.

Тем временем Лалга окончательно устал и повалился на траву, стараясь быстрее отдышаться.

-Разучился бегать, ужас.

Сморщился, потирая голени. Затем с отвращением потряс руками, они ныли тоже.

Тауан бросил листы, которые тут же подобрал Хоргон, и подбежал.

-Болят? Давай разотру!

Лалга резко отодвинулся.

-Я сам.

-Ты вообще больше не позволишь к себе прикоснуться?

-Не люблю прикосновений.

-Точнее, слишком остро на них реагируешь.

Лалга промолчал…

Вечером он снова слушал музыку.

А затем наконец-то поведал двоим форсианцам свою историю.

-…Вначале она спасла меня. Я доверил ей распоряжаться своей жизнью. Она обошлась с нею вот так.

Тауан делал небрежные заметки, торопливо записывал то ли мелодии, то ли рассказанную историю.

Лалга поймал на себе странный, ярко горящий каким-то сильным чувством взгляд человека.

-Я никогда так не поступлю. Ты мне веришь?

Золотоглазый кивнул и отвернулся. А потом поднялся и ушёл, не спросив разрешения.

Хоргон больше не нервничал. Да, Ани по-прежнему обращает всё внимание на необычное существо, не зовёт в спальню самого близкого друга, мечтает завлечь в постель нового любимца. Да, у существа – демон это или разумный зверь, не суть важно – вся его нечеловеческая анатомия оказалась на месте. Но демон гордый и он – категорически не голубой, готов любой ценой не подпускать к себе. Неблагодарное животное, конечно, но так даже лучше. Он безопасен.

Тауан посмотрел вслед золотоглазому. Форсианец даже не рассердился на невежливость. Необычное существо и должно вести себя необычно.

-Да, мой друг, ты отлично собрал его, моя благодарность будет безмерной.

-Если откровенно, я не собирал бы его, а разобрал на мелкие кусочки, чтобы подробно разглядеть, что там, внутри. Но, полагаю, ты этому не обрадовался бы.

-Иногда я боюсь тебя, Хори.

-А ты не бойся.

7.

-Лалга, ты – музыка! Воплощённая музыка!

Спасённый гулял по саду, Тауан любовался им. И записывал, записывал возникающие мелодии.

Лалга бродил от дерева к дереву, трогал ветки, разглядывал листья.

Мягкий, лёгкий, пружинистый шаг от бедра, с перекатом ступни, и на одной линии, словно золотоглазый по канату всё время шёл. Походка женская или кошачья, что при его брутальном сложении выглядело невероятно, странно и к тому же по-гейски. Царственная осанка, с прямой спиной, горделиво развёрнутыми плечами, и голову он опускал крайне редко.

-Я – музыка? Ну, ты хватил!

Лалга смутился, остановился и попятился, но затем снова обратил внимание на сад. Крепнущее тело требовало движения.

Вскоре он забыл о смущении, забыл о том, что на него смотрят, и снова резвился, нюхал цветы, кувыркался, валялся и потягивался всем телом в траве, нырял в фонтан. Потом полез на дерево и сбросил оттуда фрукты, которые Тауан любил, но их не могли достать для него даже самые ловкие слуги с помощью лестниц.

Золотоглазый отдохнул, вытянувшись во весь рост на мощной ветке, соскользнул вниз, огляделся.

Неистово ныли руки и ноги, но не только. Чесались пальцы, с когтей спадали старые чешуйки ороговелой ткани. Надо было срочно поточить. Лалга увидел сухое дерево, поцарапал ствол на пробу, потом увлёкся и развеселился. Его руки замелькали так быстро, что во все стороны фонтаном полетели ошмётки коры. Тауан, смеясь, заслонился ладонью.

Когти перестали чесаться, неодолимо потянуло в сон. Лалга вытянулся в траве, но тут же насторожённо вскинулся, когда рядом зашуршали шаги.

-Тише, тише, не волнуйся так! – замахал на него руками человек. – Не буду я тебя трогать, просто рядом посижу, посторожу твой сон. Колыбельную спою. Спи себе, не бойся ничего, тут тебя никто не обидит.

Лалга закрыл глаза и вскоре задышал неглубоко и ровно.

Тауан сидел рядом, негромко напевал только что пришедшую на ум мелодию и смотрел.

Необыкновенное сочетание силы и гибкости. Походка, бег, в том числе на полупальцах, когда к птицам или бабочкам подкрадывался. Пластичность и движения, как у танцора.

Лалга естественно смотрелся в любом интерьере и ландшафте, в доме, в саду, легко можно было представить его и среди дикой природы. Он запросто осваивался, можно этим бесконечно любоваться. Отсутствие комфорта его не смущало, не раздражало и не выводило из равновесия, он вполне довольствовался малым.

Поражала нечеловеческая гибкость. Казалось, что золотоглазый мог завязаться узлом в буквальном смысле. Или спокойно заснуть, к примеру, вот в такой немыслимой позе – плечи развёрнуты в одну сторону, согнутые в коленях ноги в другую.

В конце дня Лалга безмолвно внимал тому, как играет Тауан. Золотоглазый полюбил это занятие – слушать музыку в кабинете композитора – и охотно предавался ему ежевечерне. Хоргон тоже был здесь.

Тауан успевал одновременно играть и любоваться впечатлением от своей игры, которое отражалось на лице необычного существа. Играл-играл, смотрел-смотрел и вдруг схватил бумагу.

-Не шумите, - рассеянно попросил и углубился в записи.

Хоргон приложил палец к губам.

Требовалось не просто не шуметь – вообще не издавать звуков.

Звуки сейчас были важны другие, те, что в глубине сознания. Они всплывали оттуда, как светящиеся рыбы из тёмных, бездонных глубин океана. Они делались всё громче, отчётливее, яснее и стройнее, и тогда, наконец, становилось возможным их записать.

Тауан писал музыку. Да, он писал её именно так, слышал в уме и переносил на бумагу мудрёными значками, потом можно было эти листы положить на стойки перед музыкантами и заставить играть.

Он находил музыку во всём и повсюду, он её видел, слышал, обонял, ощущал всем собой и писал, как дышал, естественно и неостановимо. Музыка была в звоне дождя, тихом солнечном свете, в смехе, ворчании, шёпоте и крике, в топоте армак, в походке мужчин и женщин, грохоте кузнечных молотов, звяканье ложечки в чашке, скрипе сверчков и старых половиц, даже в скрипе железа по стеклу.

Тауан отложил листы и начал играть. Толстые пальцы порхали над клавишами, афирино содрогался и, казалось, вот-вот разлетится на мелкие осколки от бешеного напора.

Музыка была мощная, зовущая к жизни, местами неожиданно затейливая, то нежная, то сильная, полная тихой грусти, буйного веселья, отчаянной отваги.

Тауан заслуженно был признан лучшим и широко известен, так ранее объяснял Хоргон.

Внезапно наступила тишина. Композитор поймал на себе внимательный взгляд прекрасных золотых глаз, что сияли в полумраке, будто кошачьи, взгляд открытый, глубокий, спокойный и мягкий,.

-Здесь должны быть ещё инструменты, большие, разные, много, - проговорил задумчиво Лалга.

-Они есть – в королевском театре. Там огромный зал и огромный оркестр. А ты умница. Руки уже меньше болят? Может, тоже попробуешь поиграть?

Тауан достал и выложил набор дудок разной длины и толщины – гураев.

Лалга подумал немного, взял один гурай, поднёс к губам, подул тихонько, затем уверенно положил пальцы на отверстия и принялся ловко перебирать ими. Полилась грустная, неторопливая мелодия. Похожую музыку Тауан слышал у рыбацких костров.

-Ты играл на нём раньше?

-Возможно. Я не помню.

-Но руки твои помнят. А на киаре?

Лалга отложил в сторону дудку и взял струнный инструмент.

-Вот как удобно у тебя устроено: убрал когти — играешь пальцами, выпустил когти — вот тебе медиаторы, сразу целых пять, - пошутил человек.

Лалга засмеялся.

-Погоди-ка. А петь ты можешь?

-Попробую.

Он запел, голосом точно повторяя часть мелодий, которые только что услышал. И голос у него был прекрасен, чистый, сильный, бархатный.

Тауан заплакал. Он часто плакал, не скрываясь и не стесняясь. Ему было наплевать, если это видели. Всё равно он не такой, как все.

Сейчас он плакал от радости. Оттого, что опера стремительно обретала жизнь, оттого, что встретился некто восхитительный и вдохновляющий, оттого, что, кажется, нашлись средства приручить и оставить его при себе навсегда.

Хоргон сидел тихо и наблюдал.

А золотоглазый во время паузы снова отрубился, прямо на полу в музыкальной комнате. Поправляясь, он много спал, чуть ли не большую часть суток. И в это время на него без помех можно было смотреть.

Золотоглазый спал, и ему снилось что-то беспокойное, слегка подёргивалась крылатая чёрная бровь с пучком длинных волосков возле виска, словно кошачьих вибриссов.

Тауан смотрел. Он подмечал много мелочей, и обычных, и красивых, и необыкновенных. Любящий взгляд этим отличается.