Часть 48 (1/2)

Наступила суббота. Жетоны Стива были спрятаны у Баки под свитером, а подбородок слегка покалывало после бритья. Баки спустился на улицу и повернул в направлении уже так хорошо знакомого кафе. Послеполуденное солнце выглянуло из-за плотных облаков, а прохладный ветерок обдувал затылок. Баки засунул руки в карманы пальто, тихо шаркая по бетону тротуара. Один шаг — один удар сердца. Растущее напряжение сдавливало горло, но Бакт дышал как можно ровнее и высоко держал голову.

Они со Стивом решили, что будет лучше сначала ему повидаться с семьей одному. И, как бы Баки ни хотел, чтобы Стив был рядом, пришлось признать: логика в этом есть. Он не видел семью с тех пор, как уехал в Россию в начале две тысячи восьмого.

В голове с трудом укладывалось, что он не видел семью уже семь лет. Душа сжималась от чувства вины, но Баки нужно было немного свободы. Когда он только приехал в Штаты, то был нестабилен. И дела обстояли куда хуже в тот момент, когда ему разрешили вернуться в родной город, подальше от белых стен и капельниц. Несправедливо было сваливать на семью свои трудности, показывать такого себя. Возможно, они не сразу это поймут, но Баки должен был верить.

Стив поцеловал его, заверив, что все будет хорошо, и уже скоро они все соберутся все вместе и обсудят следующий этап жизни. Но Стив настоял, что сначала Баки должен сам встретиться с семьёй. Баки начал было протестовать, но губы Стива заглушили все его аргументы.

Сейчас казалось, что это было так давно, и с каждым шагом вперед, к кафе, где ждали родители и сестра, отдалялось всё больше. Тот разговор был словно сон, выдумка, не существующая в реальности. Если бы не жетоны, удобно расположившиеся прямо у сердца, Баки мог бы струсить. Возможно, предпочел бы развернуться назад.

Медленно дыша, Баки поднял взгляд на приближающееся кафе и ещё глубже засунул руки в карманы пальто. Дыхание застряло в горле, и он пошарил в левом кармане, поспешно сгибая и расслабляя пальцы, а потом вытащил из правого кармана чёрную кожаную перчатку и натянул её, скрывая металлические пластины. Плечи слегка поникли.

Баки не хотел её прятать, но и пугать родных тоже не хотел. Он сказал маме, что многое изменилось, что уже не такой, как раньше. А она пообещала, что со временем — и терпением — они смогут вместе всё преодолеть, и он поверил. Но эта встреча и без того будет эмоциональной, и Баки был не вполне уверен, что готов сразу же раскрыть правду о своих кошмарах, особенно в общественном месте.

Если об этом зайдёт речь, я им покажу… по крайней мере, расскажу. Не буду показывать на людях. Только когда мы будем одни. Так и никак иначе. Я не могу… Не хочу, чтобы обо мне ходили слухи, как о бруклинском уродце, или.… Бля.

Баки остановился, глубоко дыша, чтобы прогнать комок в горле. В глазах медленно прояснялось. Уже несколько недель он не ощущал подобного беспокойства при свете дня — только во сне. Конечно, ощущение было неприятным, но он облизнул губы и вздохнул. С ним все будет хорошо. Он в порядке. Я в порядке. Я могу это сделать.

Поднявшись по ступенькам небольшого крыльца, Баки проскользнул в кафе, и колокольчик над дверью тихо запел свою приветственную мелодию. Быстро оглядевшись, он заметил только несколько завеседатаев: официанта, который бесчисленное количество раз обслуживал их со Стивом, пожилую пару в одинаковых красных шарфах, на столике которых стоял маленький чайник и блюдо с малиновыми булочками, крепкую женщину с пухлыми щеками и чёрными волосами в новом строгом костюме, который подчеркивал как её фигуру, так и профессиональный вид. Баки тихо вздохнул, коротко улыбнулся кудрявому официанту и понимающе кивнул, прежде чем занять свое обычное место за столиком у окна.

На столе появилась чашка кофе, и Баки благодарно улыбнулся, хотя и не смог заставить себя прикоснуться к ней. Спрятанные в карманах руки все еще дрожали, а нога под столом начала выбивать неровный ритм. Он смотрел в окно, наблюдая, как листья шуршат по земле, по улицам бродят собравшиеся за покупками люди, а бегуны выходят на утреннюю зарядку.

Медленно дыша, он откинулся на спинку стуло; в конце концов пальцы получилось расслабить, а ногу заставить дёргаться все слабее и слабее. Тяжесть жетонов Стива успокаивала и согревала, наполняла сердце ощущением покоя. Он услышал звон колокольчика у входа в кафе и потянулся за кофе. Баки медленно потягивал его, выдыхая, когда делал глоток.

— Джеймс?

Они разговаривали несколько дней назад, но, услышав её голос вживую, Баки ощутил, как болезненно сжалось сердце.

Баки оглянулся через плечо и увидел, как мама, отец и младшая сестра идут через кафе. Сильно прикусив внутреннюю сторону щеки, он встал со стула. Мама бросилась вперёд, и он раскрыл объятия как раз вовремя, чтобы она прижалась к его груди, уткнувшись головой под подбородок. Ребекка наморщила лоб и подошла к их матери, проскользнула под рукой Баки и уткнулась носом ему в плечо. Слезы защипали глаза. Баки опустил голову, уткнувшись в волосы мамы и выдыхая с облегчением.

— Ма.

Обнимать маму и сестру — это больше, чем мог надеяться. Вдыхать запах любимого маминого шампуня, прижимать к себе младшую сестру и поглаживать её по спине, успокаивая икающие всхлипы. Сейчас он казался себе не таким напряженным, взвинченным, дёрганым и сломленным. Стиснув зубы, Баки теснее прижался к матери и сестре, чувствуя на плечах тяжесть ещё одних рук и вдыхая запах одеколона отца.

Хотелось глотнуть воздуха, но не получалось вдохнуть. Сердце бешено колотилось, но это не сопровождалось ползущими по коже мурашками, которые вызывали приступы холодного озноба и страха. Хотя горло сжалось, а из уголков глаз потекли слезы, внутри потеплело. Когда Баки крепче обнял семью, зарывшись лицом в седеющие волосы матери, он почувствовал, как с губ сорвался вздох, а тело забила дрожь от желания закричать.

И пусть он устроит сцену на людях, плевать. Годы, проведенные без сна, в мучениях, под воздействием наркотиков, с ожогами, побоями и синяками, превратились в пыль под силой объятий семьи. Он чувствовал, как Ребекка слабо стучит кулаком по его боку, бормоча, каким он был идиотом, что ушел. Мать молчала, ее руки дрожали на его плечах, а отец болезненно, сдавленно дышал. Баки поднял заплаканное лицо и увидел красные и опухшие глаза отца и его мокрые щёки.

Баки не понимал, как им удалось собраться и сесть: он отдаленно осознал, что отстранился, взявшись за руки с матерью и сестрой, а затем снова сел перед чашкой остывшего кофе. Мама передвинула стул с противоположной стороны стола и села слева от него, а Ребекка — справа. Отцу пришлось занять оставшееся место напротив.

Мама заёрзала, и Баки подумал, что она хотела что-то сказать, но тут кулак Ребекки врезался ему в правое плечо. Подавившись воздухом, он повернулся к ней: под слезами в ее глазах скрывалась тихая, бурлящая ярость, несомненно, из-за его исчезновения и отсутствия какой-либо связи.

— Шесть лет, ты, большой болван. Что случилось?

Баки уставился на Бекку, медленно сглатывая. Желудок скрутило в противный узел, но он проглотил комок в горле.

— Помнишь, я сказал тебе, что отправляюсь на спецоперацию? Рано утром, в восемь?

— Ты сказал, что это будет в России, мы помним, — осторожно сказала мама, положив ладонь на его левую руку и медленно поглаживая её сквозь кожу перчатки. Баки взглянул на отца, заметив сосредоточенный взгляд, устремленный на его левую руку.

— Мы с моей группой отправились ночью, надеясь на скрытый переход. Мы потратили столько времени на подготовку и разведку, чтобы попасть туда в разгар Чеченской войны, и думали, что справились. Каждое движение спланировано, каждый солдат на счету. Я до сих пор не знаю, попали ли мы в ловушку, или оказались не в том месте не в то время. Мой конвой был уничтожен. Меня взяли в плен.

Тишина, повисшая за столом, заставила Баки занервничать, но он снова сглотнул. Дрожащим голосом он рассказал, что был в плену в России до две тысячи одиннадцатого, а потом его нашли и доставили в ветеранский центр возле Лондона. Там о нём позаботились, подлечили, привели в стабильное состояние и отправили на самолете обратно в Штаты. Он видел замешательство и беспокойство в глазах родных и знал: его рассказ отличается от официальной версии.

Глубоко дыша, Баки переплел пальцы с пальцами матери, все глубже погружаясь в болезненную правду.