Часть 17.2 (1/2)
Агата проснулась в лазарете Разведкорпуса. Ей хватило прошлого раза, чтобы хорошо изучить высокие потолки и огромные окна помещения.
Солнечные лучи косо пробивались сквозь мутные стекла, ложились дорожками на деревянный пол, скользили по стенам.
Сейдж надула губы, звучно выдыхая спертый воздух сквозь плотно сжатые зубы.
Ей душно. Все тело в испаринах, мерзкое и скользкое, будто вибрирует от кипящего воздуха. Зрачки бешено мечутся по комнате, пытаются найти ответы.
Она лежит в углу, за ширмой. В голове плотная вакуумная боль, застилающая глаза. Живот отдает невнятным нытьем под плотно перебинтованными мотками. Шея онемела. В запястье тонкая игла, схваченная слоем бинта, от которой вьется, вихрится куда-то вверх резиновая трубка с лекарством.
Зрелище жуткое, отдающее болотным душком болезни и чем-то тошнотворным.
Сейдж попыталась пошевелить руками и ногами. Пальцы вяло зашуршали по казённой худой простыне.
За ширмой зашелестели тихие голоса сестер. Скрип соседних коек под тяжестью больных, шушуканье бытейских разговоров, мягкий топот туфель и сапог. Сейдж оцепенела, замерла, вслушиваясь в звуки за белой тканью. Вылавливала знакомые шепотки, знакомые походки, но в черепе все превращалось в мешанину.
Не разобрать ни черта!
Агата попыталась приподняться на локтях, но рухнула обратно, не вытерпев вспышки в боку, что пронзила корпус ошпаривающим кипятком. Изо рта вырвался жалобный стон.
Она медленно повертела головой, разминая затекшие мышцы. Посгибала запястья аккуратно, а затем тихонько позвала. Кого-то. Хоть кого-то. Скорее просипела себе под нос.
Ей пришлось повторить пару раз, прежде чем знакомый голос достиг ушей совсем близко:
— Чего там пищишь, Сейдж? Вышла твоя сестра.
То был Оруо Бозард. Его манера в разговоре была вполне узнаваема. Разведчик лежал прямо за ширмой, на соседней кровати.
Отсутствие возможности увидеть его почти вызвало в Агате паническую атаку. Могло показаться, что в вязкой слизи внутри черепа ей просто кажется. Кажется, что с ней разговаривают.
— Оруо? — она приоткрыла губы, стараясь говорить чуть громче. — Ты…
— Что я здесь делаю? Ох, Агата, меня уже каждый захудалый солдатик тут расспросил. Как это, дескать, воин из специального отряда Леви Аккермана попал в лазарет с ожогом? Будто и самому не тошно. А я врачу говорю, мол, глупое это занятие, бесполезное. Думаешь, меня кто-то послушал? Черта с два! И капрал еще наорал, чтобы жопу с койки не поднимал. А как же я отпущу их? Без меня-то? Не управятся. Не управятся, точно тебе говорю. А Петра так вообще…
— Ты в порядке? — встряла Сейдж в неумолкаемый монолог. — Сильно пострадал?
— Так я же говорю, — разозлился Бозард. — Рука у меня подгорела. Болит, конечно, страшно, но от дел не освобождает. После пожара Эрвин всех задействованных на уши поднял. Ищут твоего Штреддера по всем злачным дырам.
В конце разведчик перешел на шепот. Видно, боялся, что кто-то услышит.
— Тайбера.
— Что? — переспросил Оруо.
— Ничего, — отозвалась Агата, выуживая последнее воспоминание. — Больше никто не пострадал?
— Остальные в порядке, разве что Аккерман больно злющий ходит. Еще бы, за ним еще не числилось заваленных операций.
— Заваленных? — Агата потерла веки. — Что конкретно там случилось?
— Слишком много деталей, — утомленно проговорил Бозард. В его голосе Сейдж заметила нотку настороженности. — А ты как? Слышал, что у тебя ножевое? Больно ты везучая, Сейдж. Уже второй раз, черт пойми как, живой остаешься. Тебе бы к Эрвину вместо счастливого талисмана, может, и жертв меньше будет после экспедиций.
— Шутишь, что ли? — нервно прыснула. — С моим-то везением… — Агата задумчиво остановилась, вмиг впадая в уныние.
Перед глазами мертвые блеклые глаза. Мутные, когда-то небесно-синие. И колючий ежик на неровном черепе.
Воспоминание пронеслось в мозгу, как торопливая лошадь на пастбище.
— Как… Как Майк?
За ширмой раздался встревоженный выдох.
— А что Майк… Майк у себя, стало быть. Его уже пару дней никто не видел. Говорят, пьет.
— Пьет? — переспросила Агата.
— Пьет, пьет, — подтвердил Бозард. — Ходят тут слухи всякие. Смит пока глаза закрывает, но терпение не безграничное. В себя не придет, так последствия будут, и неважно какие они там с командором друзья. Вот судьба-то — ирония.
— Ирония? — до Сейдж с трудом доходил смысл его слов.
— Обычно разведчики семей не заводят, потому что работа опасная. Не пройдет и конфетно-букетного периода, как девчонке твою ногу в свертке принесут. Не пожелаешь близкому такого, понимаешь? Зачем такое счастье? Обходимся мы и без любви, и без семьи, и без детей. Есть, конечно, исключения. А тут наоборот… И вроде опытны мы в потерях и горе, но представить трудно, что он… — Бозард запнулся, словно смутился собственных эмоций. — Жалко Захариуса, что сказать.
Жалко Захариуса…
Агата пыталась понять, жалко ей хоть кого-нибудь, кроме себя. Покалеченная, распухшая от внутренних отеков и задержавшихся из-за капельниц солей, она не представляла, что увидит в зеркале на этот раз. Ей почему-то не до сострадания к другим. Ей в кои-то веки на себя не насрать.
Душащая вина витиеватым угрем скользнула где-то в глубине глотки и встала комом. Ей противно от слабости, ей противно от того, что размякла до костей.
Ей кажется, что сделала недостаточно. Недостаточно пострадала, чтобы писклявый мерзкий голос в голове унялся.
Агата захлюпала носом, силясь не разрыдаться. Слезы змеями завиляли по щекам.
— Ты чего там? — насторожился Оруо. — Ревешь, что ли?
— Нет, — выдохнула Сейдж, стараясь обтереть щеки об подушку.
— Вот дура.
Бозард зашуршал, стараясь устроиться поудобнее.
— Не вздумай только себя винить, — тихо прошептал, что Сейдж еле расслышала. — Не вздумай, поняла? Ты обычная девчонка, не всесильная. Что бы ты сделать-то могла? И так достаточно настрадалась.
— Могла… Могла же, — запричитала Агата, задыхаясь от ручьев, хлынувших из носа. — Правее бы. Мне бы правее, понимаешь?
— Понимаю, — вздохнул Бозард. Будто и впрямь понял.
Он замолк на пару минут, пока в комнате не застучали каблуки.
— Сестра! — тут же загорланил Оруо.
Агата облегченно выдохнула. Горло саднило от сухости.
— Чего орешь, Бозард? — зашипел женский голос. — Надоел мне хуже горькой редьки. Аккерманом сказано держать тут еще два дня минимум!
— Да я понял, — забормотал Оруо. — Тут бедняга очнулась. Ей бы еще отдохнуть. Уже минут пять всякую чушь лопочет. Спать мне мешает. Организуешь, Тиш?
Агата сжала зубы в раздражении.
— Никакую не чушь. Не надо мне ничего организовывать.
Ширма откатилась в сторону, открывая вид на грозную женщину в безразмерном халате.
Она нахмурила брови и пытливо ее осмотрела.
— Ты, Бозард, мне советы не давай, — наконец заключила Тиш. — И сама прекрасно разберусь.
Она отошла к шкафу, принявшись рыться в лекарствах.
— Спасибо, — благодарно кинула Сейдж вдогонку.
— А я чего? — обидчиво загундел Оруо, привставая на кровати.
Через пару минут Тиш вернулась и задрала тонкую белую сорочку, оголяя ногу до бедра. Агата запротестовала.
— Не волнуйся, зайчик, — запричитала тихо. — Это снимет боль.
Такой нежности Сейдж не ожидала. Вмиг впала в ступор, убирая ладонь с ляжки. Тиш, воспользовавшись моментом, воткнула иглу в бледную кожу, да так глубоко, что Агата дернулась.
— Вот видишь? — она положила руку на колено. — А теперь расслабься и поспи еще пару часиков, а я пока тебе капельницу поменяю.
Агата хотела было сказать, что выспалась, что расслабилась достаточно, что не устала ни капельки, но через пару минут веки и впрямь налились свинцом.
Сквозь сонную дрему раздались голоса:
— Спасибо, Тиш.
— Моя работа, Бозард.
……………………………………………
Леви стоял в воде по плечи и наблюдал за Агатой, тащившейся к берегу. Следил пытливо, как будто ему было дело. Следил, как белое полотно кожи ловко выскакивает из воды, обтирает голые ступни об траву, наклоняется за одеждой, напяливая рубашку через голову. Прямо так, на мокрое тело.
Влажная ткань, облепившая бедра, ноги, грудь. Скомканное буграми, просвечивающее.
Аккерман подогнул пальцы на ногах, зажимая мелкий песок на дне.
Не видит ничего, аж досада берет. А от осознания еще тревожнее. Ему будто стыдно такими глупостями заниматься, стыдно наворачивать вокруг и не решить уже, блять, хоть что-то в голове.
Сейдж повернулась к нему, и в легкой предрассветной дымке Леви показалось, что на лице ее расцвела хитрая улыбка. Фигура скрылась в зарослях, оставляя Аккермана в полном недоумении и растерянности.
Надо тебе это, капрал? Или спать ляжешь? Молчишь? Мозгов с годами не прибавляется.
Леви чертыхнулся, крепко сжав кулаки. Нырнул, перелопачивая воду ладонями. Физическая нагрузка голову освежает. Да и прохладно. Без нее.
Блять.
Дрянная Агата Сейдж. С сиськами своими упругими, кожей горячей и страшными глазищами.
Аккерман ускоряется, появляется на поверхности, плывет против течения, набирая темп.
Туда-сюда, туда-сюда.
Тыльная сторона ладони горит. Помнит мурашистую кожу под пальцами, касания несмелые.
Ему ужасно мало. Что-то гонит его на берег, в эти колышущиеся кустарники. От этого нервно. Леви страшно даже признаться в этом.
Раздраженно вынырнул, проредил мокрые волосы пятерней, пялясь в сторону бережка.
Вокруг природное движение. Шум воды, плывущие мимо прутики и листья, колышущий ветерок и шелест. Он не замечает, ему кажется, что время остановилось здесь и сейчас.
Внутри орет протест, по венам несется нетерпение. Леви не привык быть в подобных обстоятельствах.
Когда очень хочешь что-то взять, но «это не надо и не твое».
Она специально.
Мысль вспыхивает в голове внезапно. Аккерман зло цыкает и дергает себя, но внутренний голос продолжает.
И платье шлюшье это специально для тебя надела. Чтобы ты, дурень, сорвал его поскорее, а не пялился, как юный девственник, губки покусывая.
Да что ты такое несешь?! Угомонись.
Леви думает о том, как давно он дрочил, как давно расслаблялся. В голове беспорядок и хаос, не получается избавиться от назойливых догадок.
Ему кажется, что парализующая пустота, преследующая его последние несколько лет, отступает на мгновение. Мысль о том, что он может пойти к ней, может расслабиться и успокоить воющего внутри зверя, не дает покоя.
Леви не понимает, ни черта не понимает.
Ужимки, горячее женское тело в прохладной воде, отчаянные попытки поймать его, коснуться. Спертое дыхание, когда Сейдж прижимается голой грудью, выдыхая какую-то глупость в ухо. Мочка предательски горит. Член предательски дает о себе знать.
ДА БЛЯТЬ.
Они знакомы с ней от силы месяца два. Аккерману кажется, что он ебнулся окончательно.
Устало потерев глаза, побрел к берегу. Как-то потерянно остановился около примятой травы, где лежали его вещи.
ДА-А-А-А-А БЛЯ-Я-Я-Я-ЯТЬ.
И вот как? У нее издевки, как у подростка, а шутки, как у циничной пробитой суки. Вот как?
Он не связывается с такими, ему другие нравятся. Психически здоровые, спокойные и молчаливые. Которые пялятся на него издалека, а вечером чай приносят в кабинет, угодливо ожидая внимания. Удобные тихушницы, которые сами не полезут и сами просить не станут. Которые выжидают. Которых можно отшить просто не обращая внимания.
А Сейдж не боится, ни грамма не боится. В лоб ему намекает, провоцирует вероломно.
Леви раздражает это до зубного скрежета. И не потому, что не нравится.
Черт.
Это интересует. Это возбуждает.
Он не мальчик давно, чтобы вот так на бабу бросаться, которая вокруг него жопой вертит.
Не мальчик, правда. А член контролировать сложно. Он у Аккермана, знаете ли, не спрашивает.
Тяжело топая голыми ступнями, он побрел к бане. После мутной речной воды захотелось ополоснуться.
Нагота его совсем не смущала. Ему дела нет до соседей, дрыхнут еще наверняка.
А что до Сейдж… В ее характере испытывать терпение. Его терпение.
Он злой до чертиков из-за украденной одежды, из-за ее паскудного поведения и за то, что у него стояк.
Черный конь топчется у торца.
Леви выхватил из дорожной сумки второй комплект одежды и скользнул во влажное, пропахшее бревнами помещение.
Они поцеловались, потому что его врасплох застали. Наверняка.
Блядский волшебный вечер, блядская баня, блядский чай и блядская Агата Сейдж. Зачем Леви приехал вообще?
А может, он остановился просто потому, что в реке не хотел?
БЛЯТЬБЛЯТЬБЛЯТЬ.
Ну сейчас он точно ей выскажет.
Сердце за ребрами бьется чересчур быстро. Леви ругается, злится, пытается успокоиться.
Она тебя ждет. Ждет, что ты поцелуешь ее по-настоящему, а не как хлюпик. Глубоко и технично, по инструкции, до занудства правильно.
ХВАТИТ.
Дверь за ним хлопнула слишком громко.
Отгоняя из последних сил дурные мысли, капрал зажмурился, потер лицо. Размышления не оставляли его, носились в голове, как рой мух.
Сжав челюсть, Аккерман выругался себе под нос.
И он не лыком шит. Играть тоже умеет. Тоже книжки читал, тоже дамам под юбки лазал.
Чистая рубашка на нем застегнута на две пуговицы, маленькое полотенце висит на шее. Волосы еще мокрые, оттого шея и воротник — тоже. Брюки застегнул, сапоги не поленился надеть. Нашел пару у двери.
Проклятая Сейдж, побросала в дорожную пыль.
В доме прохладно, Агата додумалась окна открыть пошире.
Ветер гуляет, красота. Аж занавески ажурные колышутся.
Пройдя сквозь сени, остановился в проходе. И только хотел рот открыть, вдруг застыл. Как дебил последний.
Сейдж возилась у кухонной тумбы, по-хозяйски орудуя чайной ложкой в стеклянной банке. На носочки встала (ступни у нее длинные), доставая что-то с верхней полки. Свежая рубаха задралась до колена. Волосы, пальцами прореженные, заправлены за уши. Блестящие, красивые. Сияют при свечах, дотронуться хочется (глупость несусветная).
У нее тонкие лодыжки и родинка на икре.
Агата вздрогнула, почувствовав чужое присутствие. Развернулась с проклятым чайником, как ни в чем не бывало. Спокойная и лыбящаяся. И одежды не крала, и не соблазняла, и не терлась в этой чертовой реке.
ДА МАРИЯ РОЗА СИНА.
Серые глазища завораживали. Уже не пугали даже, просто горели в нетерпении.
Чая, видимо, попить очень хочет.
И не волнует ее ничего, разве что дымящийся заварник в пальцах.
И это внезапно… Не злило.
Аккерман не видел в ней наглости, только домашнюю, утонченную трепетность. Что бы это не значило. Ему словарного запаса не хватало, чтобы полностью описать собственные чувства.
Раздражение исчезло без следа, будто его никогда и не было.
Что там сказать хотел? К черту.
Напротив ни капли претенциозной ухмылки. Агата настоящая, искренняя, застигнутая его внезапным появлением. Словно не успела натянуть маску, словно не сделала все, что хотела.
Стояла за этим всем какая-то большая и непонятная загадка. Что-то сильнее, тоньше обычной страсти и желания.
А воздух тем временем накалялся сильнее.
Сейдж покрылась красными пятнами, робко качаясь с пятки на носок. Как первогодка с букварем у порога школы, ей богу. Какая уж там хитрая умелая соблазнительница.
Леви тяжело вздохнул, сделал пару шагов к этой треклятой шкоднице (блять, да что за слова в его голове?) и остановился напротив. Забрал чайничек из дрогнувших от касания пальцев.
— Заварила? — голос угрожающе понизился.
— Заварила, — Агата ухмыльнулась.
А вот и что-то привычное.
Снова фальшивила. А руки трепыхаются. Глаза не обманешь. Пугливая лань.
— Чаевничать будем? — Сейдж подалась вперед, ближе и ближе. Зрачки расширились.
Она боялась, что он отпрянет, похолодеет еще больше.
Он не станет.
— Еще какие-то идеи? — цинично протянул.
Аккерман играет. Только со своими правилами.
— Не-а, — отозвалась.
Гордячка какая.
Теперь не двигалась, неподвижно застыла. Ждала, что все само собой решится. Но Аккерман не собирался потворствовать неумелой игре, не в его правилах на поводу идти. Он тоже умеет издеваться. Особенно над девушками, которые неровно дышат.
Ему не по нраву трахаться с незнакомкой. Он хочет Агату Сейдж. Вот ту Агату Сейдж, что прячется за всеми уловками. Настоящую. Всю.
А Агата хлопала глазами. Наверняка думала, что все у нее под контролем. Ждала очередного поцелуя, уже пожестче. Уже с языком и без формальностей. Не дождется. Нужно заслужить.
У Агаты красные, обкусанные губы. Леви давно заметил привычку. Она и сейчас кусает в недовольстве, смотрит упрямо и ждет. Своенравная какая. У Леви опять привстал.
Пауза затягивалась.
Аккерман потянулся к ней ближе, в последний момент огибая. Отставил чайник на тумбу, сделал шаг назад, стараясь выглядеть серьезно.
— Вижу, чая ты совсем не хочешь, — наконец прошептал Леви.
— Не особо, — Сейдж улыбнулась.
— А чего хочешь?
Она насмешливо подняла бровь, изучая его спокойное выражение на лице.
— Вслух сказать? Или ты просто не понял?
— Если слова в предложения можешь складывать — и с этим должна справиться.
— Пф, — она фыркнула, переплетая руки на груди. — Издеваешься?
— Сформулируй уже, — он ухмыльнулся. — Я слушаю.
— Дамы о таком вслух не говорят.
— Зато сиськами трутся с большой охотой.
Ситуация его забавляла.
— Это было в состоянии аффекта.
— Да что ты? — сощурился. — Ну тогда спать?
— Вместе? — ее голос понизился, стал бархатным, проникая в уши ласковым потоком.
— Конечно. Я на кровать, ты на диван.
— Тиран, — обидчиво протянула Агата. — Я тебя хочу, Аккерман. Хочу тебя, твои руки, твои губы и член твой тоже хочу.
— Интересно, — нисколько не смутившись заметил Леви. — И чем же я, руки, губы и член можем тебе помочь?
— Мне по отдельности проинструктировать или ты со всеми на короткой ноге? — заулыбалась. Дурында.
Леви отчего-то доставляло удовольствие — вот так перебрасываться хлесткими и абсурдными репликами.
— Можешь через меня. Только к члену по предварительной записи.
Агата в пару шагов подлетела, усмехаясь, смотря сверху вниз. Глубоко выдохнула прямо в лицо, через приоткрытый рот.
— И у кого записываться?
— Какой-то срочный вопрос? — поднял бровь.
— Вопрос очень срочный, — серьезно отрапортовала.
— Боюсь, вам придется немного подождать. Член не готов сегодня никого принимать.
Она разочарованно фыркнула, отворачиваясь. Сделала пару шагов в сторону, пытаясь спрятать рвущуюся наружу взвешенность.
— Ну и катись ты, Аккерман, со своим членом, — не выдержала.
Такая привлекательная в своем раздражении.
— Стоять, — Леви не узнал собственный голос. Грозный, ледяной. Приказной.
Сейдж оцепенела, медленно повернулась обратно, распуская руки на груди. Он видел, что испугалась. Застыла, как потерявшаяся от суки тявка. Лупает на него огромными глянцевыми стекляшками и опять губы кусает. Свои блядские, чертовски красивые губы.
Леви не выдерживает.
— Рубашку снимай, Сейдж. И без глупостей.
……………………………………………
— Агата! — она дергается от неожиданности, вскидывая голову.
Сосредотачивается на окружении вокруг, узнавая громоздкую мебель из кабинета Смита.
Ей спать хочется до жути. Тиш не церемонится с препаратами. Сейдж не против совсем. Ей проще справиться со всем в забытье двадцать четыре часа в сутки.
Ей все еще тяжело ходить. Она придерживается за бок и перешагивает в позе запятой. Незнакомый солдат цепляется за плечо стальной хваткой, чтобы не упала.
Агата отмахивается и гордо поднимает подбородок.
— Свободен, — гремит Эрвин на фоне.
Они остаются одни. Сейдж подбоченивается, сканируя комнату цепким взглядом.
— Если ты не против, — не дожидаясь ответа, присаживается в кресло, утопая в мягкой обивке.
Она бы и постояла, конечно, чтобы доказать всем и каждому. Но, к счастью, доказывать нечего.
Агата хмурится, складывает руки на груди и тяжело вздыхает.
— Никого не ждем?
— Еще кто-то нужен? — вопрошает командор в ответ, отодвигая стул.
— По душам хочешь чирикать?
Эрвин хмурится от едкого «чирикать», но молчит. Сейдж почти замирает от удовольствия.
Ей в радость видеть недовольное лицо. Он ей не нравится совсем. Агата не собирается скрывать свое истинное отношение. Ей притворяться надоело.
— Надеюсь, мне не нужно распаляться в речах, — вздыхает Смит наконец. — Знаешь, зачем позвал.
— Знаю, — перебивает Сейдж. — Только у меня условие.
— Какое? — он напрягается, ерзает в кресле, складывает пальцы в замок, опираясь на локти.
— Уехать хочу, — Агата вбрасывает не думая, не страшась. Ей кажется, что у нее все на свете получится. Как будто терять нечего.
— Нет.
— Боюсь, что «да», это единственный ответ, который меня устроит.
— Штреддер перешел черту. Это дело принципа.
— Вы его не найдете, — бросает Агата, а потом тихо добавляет: — В ближайшее время.
— Откуда знаешь? — сомневается Смит.
— Прощался больно жарко, — ухмыляется Сейдж, тут же дергаясь от простреливающей боли в боку. — Можешь сворачивать свои поисковые отряды. Не отсвечивай напрасно. Еще верхушка прознает, да вздернет твою миленькую мордашку.
— Это мои проблемы, — в заставшей маске безразличия — раздражение. — Бежать ему некуда. Территория ограничена.
— А с чего ты взял, что он не за стенами? — она поднимает бровь, будто дразнит. — Условие прими, командор. Или не интересует?
Она переходит на «ты» без колебаний. У нее внутри клубится едкость и цинизм, ей хочется отчего-то задеть покрепче, расколоть. Эрвин и бровью не ведет. Орех.
— Не паясничай, — хмурится. — Я подумаю.
Агате хватает робкого обещания, чтобы выложить все, что знает. Она не скрывает абсолютно ничего. Даже сцену с ножом и картину с чудесным воскрешеньем. Ей плевать, что командор подумает. Галлюцинации, поехавшая кукушка, наркотики?
Куча успокоительных, гуляющих по венам, снижают планочку тревожности.
Смит слушает внимательно, не перебивает. Мягким движением гладит подбородок и напрягает челюсть.
— Думаешь, такое возможно? — наконец вопрошает, когда Агата кончает рассказ.
— Не знаю, — отнекивается Агата. — И не мне с этим разбираться.
— Ты понадобишься, — загадочно протягивает.
— Ты обещал подумать, — напоминает Сейдж. — Подумай хорошо.
— Я подумал.
Она горько вздохнула.
— Я не умею шантажировать, Смит, — шепчет тихо. — Но могу попробовать.
Эрвин усмехается ей в лицо и встает из-за стола.
— Ну пробуй, Сейдж. Послушаю с удовольствием.
— А что, если я орать на каждом углу начну, что ты под носом у начальства творишь? И это при условии, что половина этого начальства в грязи замешано?
— Неубедительно, — качает головой Эрвин. — Запру тебя в клетку, да и делу конец.
— Эрвин, — голос дрогает. — Мы тут одни, можешь снять свою клятую маску бесчувственного солдафона, хоть на минуту? — Смит внимательно заостряет на ней взгляд. — Я скрываться не собираюсь и, так и быть, помогу, как время придет. Тебе нужна послушная приманка или озлобленная? Дай мне пожить спокойно! Я пожить хочу, понимаешь?
— Понимаю, — громко отвечает. — Но отпустить не могу. Один раз уже отпустил на свою голову.
Агата усмехается, внезапно о чем-то задумываясь.
— Я не Бишоп, — тянет она. — Поеду, куда скажешь. И буду там сидеть, жопы не двину без приказа. Веришь?
— Не верю.
— Работа такая, понимаю, — убалтывает Сейдж. — Но у меня ни документов, ни имущества, ни целей. С Тайбером я не в сговоре, сам видишь. Будь ты человеком.
Агата свято верит, что давит на правильные точки. Что только раскрывшись
сможет добиться хоть крохи спокойствия для собственного рассудка.
— Писать будешь каждую неделю с местной церкви. Там письма в воскресенье принимают, — наконец соглашается командор. Выбором не доволен, видно по лицу. — И поедешь куда скажу.
— Спасибо, Эрвин, — горячо благодарит Сейдж, вскакивая с кресла и морщась. — Не забуду.
Смит кивает, усаживаясь обратно за рабочий стол и утыкаясь в бумаги.
Агата стоит минуты две, не зная, что еще сказать, и внезапно выпаливает:
— Сбежала, да?
— Сразу после теракта, — сухо отвечает.
— Тайбера она не любит, — хмурится Сейдж. — Зато амбиций через край. С ней аккуратней нужно.
— Я напишу, если что-то понадобится, — отмахивается Смит. — Обратись к конюху, он подберет тебе выдохшуюся лошадь.
Агата грустно кивает и бесшумно выскальзывает за дверь.
……………………………………………
Агата Сейдж — дитя интерната. Никакого надзора, отсутствие значимого взрослого и свободная любовь с условными рамками.
Кто бы объяснил ей, как жить эту жизнь без дурости в голове? Кто бы рассказал о взаимных чувствах, об эмпатии и о пресловутом «хорошо-плохо»?
Она училась на собственных ошибках, набивала шишки и обжигалась. Шла в полнейшей темноте на ощупь. Не в силах отрефлексировать все обиды и раны, валившиеся на голову, как из рога изобилия, Агата терялась в душивших вопросах.
Откуда в ней искренность? Откуда в ней доверие?
Воспитатели и учителя талдычили там что-то о правилах. Дистанция между мальчиками и девочками, ранние беременности, секс после свадьбы. Ученики кивали очень убедительно, а вечером очередная парочка зажималась в углу, а за стенкой раздавался скрип кровати.
У Сейдж не было авторитета. В распоряжении только вялые письма-отмашки отца и такое же неопытное окружение вокруг.
Первый поцелуй в двенадцать, потеря девственности в пятнадцать. Она почти гордилась, что сделала это раньше прочих. Будто это делало ее исключительной и вмиг повзрослевшей.
Худой до неприличия парень со старших курсов. Высокий такой, весь из себя загадочная загадка. Сын одного влиятельного торгаша в Сигансине.
Они закрылись в подсобке поздним вечером и долго целовались, прежде чем Агата почувствовала, как мужские пальцы неумело залезли под юбку, впиваясь в кожу. Жестко так, неприятно. Она потом с синяками ходила.
Весь секс с ним — скрипящая деревянная коробка, на которой они устроились. Его тихие вопросы и нежные толчки. Парень потрудился обойтись с ней трепетно. Интересовался самочувствием и не слишком ли ей больно. Боль от этого не исчезла, но Сейдж впервые почувствовала, что кому-то не насрать.
Первый раз всегда неприятный. Ей про это подружки рассказывали.
Агата быстро поняла, что к чему. У нее не было проблем с телом.
Скрюченный в три погибели одноклассник, вялый подростковый петтинг и робкие фрикции. Она научилась кончать раз на пятый. Оргазм стал приятным дополнением серых будней. На той же коробке, в той же подсобке.
Нет, это не было открытием столетия. Заветного «вау» в голове не случилось. Ну секс и секс.
А через пару лет появился Колл Штреддер. Ворвался в жизнь с огромным либидо, высокими запросами в сексе и желанием превратить Агату в удобную сексуальную вещицу. Требовал громкой отдачи, заставлял вести себя так, как она совсем не хотела.
После него все изменилось. Агата Сейдж и впрямь стала удобной сексуальной вещицей с однотипными реакциями на ухаживания и такой игрой в постели, что у мужиков крыша плавилась.
Ее поведение состояло из мужских прихотей. Было ли в ней что-то свое, когда она встречала очередного любовника? Агата не знала, но часто думала.
Ей нравилась любовь, нравился секс и нравились оргазмы. Но тернистая дорожка к праздникам жизни, где приходилось юлить и фальшивить, ей совсем не нравилась.
Могла ли она по-другому? Могла бы наверняка, только никогда не пробовала. Да и мужчины никогда не требовали от нее искренности. Им хватало сумасшедшей инициативы и попыток контролировать абсолютно все постельные мелочи.
Ее уверенность, как высокий забор с колючей проволокой.
Значит, все правильно? Такие мужчинам нравятся?
Не стесняющиеся деревенские пастушки, что пунцовеют, когда конюх снимает перед ними штаны на сеновале?
Нет, Агата не подарочная кобыла, которую нужно выиграть. Агата опытная, уверенная и сама кого хочешь трахнет.
А может, она и есть «такая»?
Прошлые умозаключения завертелись в голове со скоростью света, стоило Леви Аккерману произнести эту колючую надменную фразу:
— Снимай рубашку.
Напротив нее капрал. Такой же мужчина, как и все до него. Разве что более тяжелый, более своенравный. Со своим дерьмом в голове, впрочем, как и у нее самой. Как у всех людей вокруг. Серьезный, прищуренный, спокойный. Четко знающий, чего хочет.